Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (онлайн книга без TXT) 📗
— Все в Стокгольме собрались, — Марта посмотрела на внука: «Пойдем, милый, обедать пора».
Мадлен написала, что у Джона и Евы, в Австралии, родился мальчик — его тоже назвали Джоном. Дебора переслала письмо от Ната: «Дорогая тетя Тео, у нас счастливое событие — появился на свет наш маленький сыночек, его крестили Теодором».
— Одни мальчики, — отчего-то подумала Марта, гладя по голове внука. «Говорят, это к войне. Ерунда, из-за нас Британия с Россией воевать не будут. Главное, чтобы Петю помиловали. Юджинии я сказала — как только она доберется до Сибири, как только осмотрится, пусть пошлет весточку. Есть же там торговцы, что в Китай ездят. А из Кантона нам сообщат, где они. Остальное просто, — Марта усмехнулась.
В квартире царила мертвенная тишина. Марта передала внука горничной. Пройдя в гостиную, она спросила: «Что такое?». Федор курил у окна, глядя на Фонтанку. Питер сидел в кресле, читая «Санкт-Петербургские ведомости».
— Тео лежит, — сказал муж мрачно, сворачивая газету. «Верховный Уголовный Суд вынес приговор — шестерых подвергнуть четвертованию». Марта, невольно схватилась рукой за спинку кресла. «Император заменил его повешением, — Питер тяжело вздохнул. «Пестель, Каховский, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, и наш зять».
Сзади раздалось шуршание. Тео стояла на пороге, в траурном шелке, с гагатовой диадемой на голове. «Я написала письмо, — твердым голосом сказала она, — его величеству. Как только он ответит, я поеду во дворец, и буду на коленях молить его пощадить нашего сына».
Порыв ветра заполоскал портьерой. Они увидели тучи, что шли по низкому, северному небу. Молния, казалось, ударила прямо в шпиль Петропавловского собора, вода Невы засияла нездешним, белым светом. Тео перекрестилась: «Господь милостив, я верю».
Комендант Петропавловской крепости генерал Сукин проснулся от стука в дверь. Ночью была гроза, — начало лета было дождливым. В открытую створку окна веяло свежестью, пахло сырой травой. Генерал потянулся. Взяв костыль, — почти два десятка лет назад, в сражении при Фридланде, ему французским ядром оторвало ногу, — комендант стал одеваться.
— Сейчас, сейчас, — ворчливо сказал он. Причесывая седые, коротко, на старый манер, остриженные волосы, комендант вспомнил такое же ранее утро, там, в Пруссии, запах крови в госпитальной палатке, и свой шепот: «Федор Петрович, ежели Господь меня к себе заберет, прошу тебя, позаботься о моей семье».
— Ты меня переживешь, Александр Яковлевич, — Воронцов-Вельяминов наклонился над ним и пожал руку: «Лежи, выздоравливай. Я тебя сюда на спине своей тащил, так что умереть не позволю».
— Его тоже при Бородино в ногу ранило, — комендант застегнул мундир. «Хромает до сих пор. Господи, как их угораздило в такое ввязаться? Мальчишки совсем, сорока еще никому не было. Двое всего женаты — Петр Федорович и Рылеев, остальные холостые. Господи, — он перекрестился, — прости нам прегрешения наши, как же это — мне сына Федора Петровича вешать придется? Но не будешь, же с приказом императора спорить».
Начальник Алексеевского равелина, майор Лилиенанкер, — пожилой, сухощавый, с остатками седых волос на голове, — ждал в передней.
— Опять, — даже не здороваясь, сказал он. «Что хотите, делайте, Александр Яковлевич, а плотники работать отказываются. Говорят — грех это, сам Господь знак посылает».
— Пошли, — Сукин взял со столика в передней свою табакерку, — посмотрим.
— Что там смотреть, — недовольно пробормотал майор, следуя за ним, — в седьмой раз одно и то же.
На зеленой траве кронверка красовалось черное, выжженное пятно, дымились разбросанные, обгорелые бревна. Лилиенанкер долго молчал, а потом сказал: «Кажется мне, Александр Яковлевич, в следующий раз она днем ударит. Не знаю, откуда плотников, теперь брать. Эти расчет получили и по домам пошли. Обещались всем сказать, что Господь казнь проклял, и нашлет молнию на голову того, кто хоть гвоздь здесь вобьет. И так уже, сами знаете, палачей из Финляндии привезли. Искали в столице, да никто не вызвался. Грехи наши…, - пробормотал майор. Сукин вздохнул: «Рапортую его величеству, пусть он решает. Как там заключенные? — спросил он, указывая на равелин.
— Сидят, — сочно ответил Лилиенанкер, — что им еще делать? Когда с казнью что-то решится, будем осужденных на каторгу в Сибирь отправлять. Еще хорошо, — он взглянул на кронверк, — что плаху теперь ставить не надо. Все, кому голову отрубить были должны, в рудники поедут, навечно. А для гражданской казни много не надо. Грехи…, - опять повторил он.
— Да, — вспомнил Сукин, — ночью будут гражданскую казнь делать, перед повешением. Лишают всех чинов, орденов, дворянства, поместий…, Ладно, — он еще раз взглянул на остатки виселицы, — пошлю курьера в Зимний Дворец.
— А в остальном, — майор осматривал солдат, что строились поодаль, на плацу, — тоже у нас неладно, Александр Яковлевич. Сами знаете, как их с Украины привезли, так каждую неделю кто-нибудь в гарнизоне умирает. В Неве тонут, с крыш срываются…, Или вообще, как тем месяцем, на ровном месте, солдат упал и шею сломал. Читали вы…, - он, нерешительно, взглянул на Сукина. «В архиве. Было уже такое. Как раз полсотни лет тому назад, при коменданте Чернышеве. Только непонятно, кто тогда в Алексеевском равелине содержался, ни одной бумаги я не нашел…»
— И не ищите, — посоветовал ему Сукин. «Раз не нашли, значит не надо, чтобы кто-то их находил, майор. Все, — он поворошил костылем остатки виселицы, — возвращайтесь к служебным обязанностям».
— Грехи наши, — недовольно сказал Лилиенанкер и застыл: «Александр Яковлевич, что это?»
— Гроза, что! — пробурчал генерал. Над Невой, с запада, неслись почти черные облака, задул резкий, холодный ветер, где-то вдалеке слышались раскаты грома.
— Грехи, — упрямо повторил майор. Сукин взорвался: «Что за суеверия! Это природное явление, книги почитайте, а не только уставы. Все, вы свободны!»
Лилиенанкер ушел. Генерал, ежась под холодным дождем, побрел обратно к дому. Почти у двери он повернулся, и, перекрестившись, поглядел на шпиль собора: «Грехи. Пусть император сам решает, что с этим делать».
В детской было жарко натоплено. Три девочки, — младшая совсем дитя, — возились на толстом, мягком персидском ковре, что закрывал пол. Мальчик, — светловолосый, высокий, в бархатной курточке и штанишках, оторвавшись от французской книги, спросил: «Маменька, а можно окно открыть? Лето же».
— Так дождь за окном, Alexandre, — вздохнула императрица Александра Федоровна, что сидела за вышиванием, в большом, уютном кресле.
— Хорошо, ненадолго, — она кивнула лакею. Взглянув на детей, женщина попыталась унять дрожь в руках.
С того зимнего дня, когда совсем близко гремели пушки, когда она, подойдя к окну, увидела трупы на льду Невы, у императрицы стали трястись пальцы. Она скрывала это, как и то, что у нее иногда дергалась голова. Свекровь, как-то неодобрительно, сказала:
— Ты, Александрин, слишком чувствительная женщина. Это не Германия, а Россия, пора к ней привыкнуть. Впрочем, — Мария Федоровна усмехнулась, — вы сейчас все такие. Это мы революцию во Франции помним. Упаси нас Господь от ее повторения, — пожилая женщина перекрестилась. «Тебя в Тампль посади, как покойную королеву Марию-Антуанетту, да хранит Господь душу мученицы, ты и умрешь, на следующий день. Те люди, — Мария Федоровна вздохнула, — они не чета, вам были, из железа выкованы».
— Я не хочу быть железной, maman, — резко отозвалась Александра, — я женщина. Я имею право быть слабой.
— В России не имеешь, — отрезала свекровь и больше они об этом не говорили.
Императрица сделала стежок и вдохнула свежий, щекочущий ноздри запах дождя: «И ведь не скажешь Nicolas ничего. Он муж, он имеет право получать свое — сколько хочет, и когда хочет. Адини только год, а я опять беременна, — она, невольно, положила руку на живот. «Я ему, правда, не говорила пока, всего третий месяц…, Господи, опять эти муки, — вздохнула Александра Федоровна. «И maman — истинно, у нее не сердце, а камень. Она десять раз рожала, и считает, что все так должны».
