Висельник и Колесница (СИ) - Жемер Константин Геннадьевич (книги онлайн .TXT) 📗

- Хороший человек – пан Жванек, да игрок никудышный, – отрекомендовал перебежчика Толстой. – Я у него одежду уже три раза выигрывал, да назад возвращал, чтоб было, на что снова играть.

- Держи, пан, – в четвёртый раз отдавая выигрыш, заявил граф. – Только не обессудь – кисет себе оставлю. Такая жалость, потерял где-то картуз с табаком. Когда в таборе на поляне сидели – был, а потом хватился – нет картуза.

Поляк с достоинством оделся и обратился по-русски:

- Пусть ясновельможный пан Крыжановский не думает, что Гжегож Жванек есть предатель. Гжегож Жванек шёл воевать за Речь Посполиту и за Господа. У нас многие думали, Бонапарт восстановит польское государство. Но Император обманул ожидания. Ради чего осталось воевать? Господь – на стороне русского Государя. За Бонапарта – только дьявол.

- Это он про Орден Башни, – объяснил Толстой.

- Страшные люди! – подтвердил Жванек шёпотом.

- А почему в Ордене так много поляков? – поинтересовался Максим.

- То есть традиция. Где-то в Польше стоит страшный Красный замок, и в нём обитает дьявол. Охраняют замок всегда только поляки. Так сказывал пан Зборовский. О, тот пан любил поговорить, пока был жив! Потом его выловили в реке.

- Хватит про Орден, панове! – остановил беседу Толстой. – Ты, Максимус, обещал рассказать о сражении. Кроме того, не мешало бы подкрепить силы добрым глотком вина.

Пока узники отдавали дань вину и закускам, полковник в мажорных тонах рассказал о замечательной победе русских и позорном бегстве неприятеля.

- Всё-таки, я оказался прав! – прокомментировал повествование Американец. – Эх, не приемлют люди правды! Даже самые выдающиеся люди!

- О чём это ты? – не понял Максим.

- Получается, Главнокомандующий меня на hauptwache за правду упрятал. За истинную правду! – Фёдор возмущённо надул губы – Когда он напустился, мол, ополченцы – ужасны видом, я и ответил: раз сам «Великий дедушка»^[108] сих бравых людей устрашился, то неприятель побежит и подавно, и ведь не соврал же!

Глава 14

Штыки и пушки Малого Ярославца

11-12 (23-24) октября 1812 г.

Окрестности уездного города Малый Ярославец.

Получив известие о поражении Мюрата в бою при Тарутино, Наполеон более не колебался. Приказав взорвать Кремль, он покинул Москву и направился к Калуге. Кутузов двинул русскую армию навстречу неприятелю.

Финляндский полк оставлял лагерь одним из последних. Уже минул полдень, когда прискакал посыльный с приказом сниматься.

Солдаты бросали бараки, тушили костры, собирали нехитрый скарб и грузили его в обоз, а затем спешно занимали место в строю. Молодые необстрелянные новобранцы испытывали понятное волнение относительно будущего. Они напряжённо заглядывали в лица старших товарищей, надеясь отыскать в сурово насупленных бровях и грозно торчащих усах душевное успокоение.

Выйдя на размытую ливнями дорогу, войска начали походный марш. Где-то впереди, в рядах преображенцев, родилась песня: то был всем известный «Журавель» – шутливая перекличка между полками. Чаще всего, пехотинцы старались поддеть кавалеристов и наоборот:

Соберемтесь-ка, друзья,

Да споем про журавля!

Жура-жура-журавушка мой,

Жура-жура-журавушка молодой!

Начнем с первых мы полков -

С кавалергардов-дураков.

Кавалергарды – дураки

Подпирают потолки.

Кавалергардский полк, не делая паузы, нашёл, что ответить:

Тонно чешется по-женски

Первый полк Преображенский.

А семеновские рожи

На кули овса похожи.

Тут же грянули финляндцы:

Лейб-гусары пьют одно

Лишь шампанское вино.

Тащит ментик на базар -

Это гродненский гусар.

Ответ от гусар пришёл незамедлительно:

А какой полк самый бл..ский?

То лейб-гвардии Финляндский.

Максим Крыжановский, что чинно подбоченясь в седле, держался сбоку от походных колонн, захохотал в голос, услыхав последнюю дразнилку. Верно подмечено – не в бровь, а в глаз. Нечего было ему, полковому командиру, постоянно употреблять в адрес подчинённых бранные словечки. Теперь «какой полк самый б…ский?» надолго прицепится. Солдаты тоже смеялись.

А песня летела дальше. И твёрже становилась поступь бойцов, и решительнее делались их лица. И разрозненные человеческие массы становились единым существом – армией. Армия ритмично ступала в ногу. Армия вдыхала и выдыхала одновременно. Армия хотела одного и того же: растоптать и уничтожить неприятеля.

Ранее и Крыжановского обязательно подчинил бы и сделал частью себя огромный армейский организм. Нынче же полковником владела сила иная: Максим Константинович страстно влюбился. Влюбился так, как никогда доселе. Картинная поза и нарочито весёлый смех служили лишь ширмой для истинных чувств. Елена, прекрасная цыганка, полностью захватила всё существо, не оставив места ни для чего другого в жизни. Поразительное дело: Максим мог до мельчайших подробностей припомнить лицо любого знакомого или любой знакомой, но только не лицо прелестной Елены. Пленительный образ девушки ускользал из памяти, оставляя лишь лёгкий, сладостный след.

А ещё больно колола ревность: ведь цыганский барон Виорел Аким своего точно не упустит, да и от дикаря Толстого всякого можно ожидать, честь простой цыганки Фёдору никакая не преграда.

«К чёрту всё! Скорее бы вернуться в табор и быть подле неё!» – Максим нетерпеливо заёрзал в седле. Его настроение немедленно почувствовала вздорная кобыла Мазурка и пустилась бы вскачь, не усмири её всадник железной рукой.

- Что, Максим Константинович, небось, соскучился по настоящему батальному делу, – по-своему истолковал нетерпеливую возню Крыжановского тихо приблизившийся сзади генерал Бистром. – Теперь уж недолго ждать: получены верные сведения от Сеславина^[109] и от других, что неприятель нынче встал лагерем у Боровска и занял Малый Ярославец. Ночью передохнём, а завтра, помолившись, пойдём да испачкаем штыки французскими кишечками, – в боях генералу повредило челюсть, оттого говорил он, шепелявя и пришёптывая.

Максим хотел, было, устыдиться неуместных и несвоевременных любовных мыслей, но ничего не получилось. Равно как не вышло и заставить себя думать о подготовке к сражению. Помыслы возвращались только к одному предмету – всё к тому же…

К ночи, когда соорудили бивак, любовная лихорадка лишь усилилась. Полковника бросало то в чувственный жар, то в озноб ревности. Он бродил между кострами и невпопад отвечал на попытки заговорить с ним. Солдаты дивились: какая такая «безобразия» сделалась с их командиром? Лишь верный Ильюшка догадывался, в чём дело.

- Околдовала, проклятая ведьма, – жаловался он дядьке Коренному, – приворожила злокозненная цыганюра.

Леонтий же улыбался, сверкая жёлтыми крепкими зубами из-под пышных усов, да успокаивал молодого приятеля: