Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Фома разглядел — какого–то купца с криком тащили наверх, туда, где стояла юрта Мамая.
— Бежим!
— Да пошто? И так видно,— попытался удержать Фому оробевший Куденей, но тот и слушать не стал.
На площади шумела толпа. Шла расправа. Пленник, сухой длиннобородый старик, вопил — два татарина били его плетьми. У юрты неподвижно стоял Мамай.
После удара кафтан на пленнике, как ножом, прорезало.
«С оттяжкой бьют, здорово!» — подумал Фомка.
Мамай подошел к пленнику, заговорил язвительно:
— Я из тебя, Некомат–купец, кишки выпущу. Продал ты мне князя Дмитрия, а меня Мюриду продал. Москва у Мюрида ярлык взяла! Степи хотел миновать, берегся, Итиль–рекой плыл. Опять к Мюриду пробирался? Знаю! Все знаю!
Старик сел, харкнул кровью, поднял глаза на Мамая, охнул: лишь сейчас уразумел, к кому в лапы попался. Повалился эмиру в ноги. Запричитал:
— Батюшко, пощади, государь, помилосердствуй! Служил тебе верой и правдой, ан не вышло. А что до ярлыка, так его и сейчас послать Москве не поздно.
— Опять лукавишь! — возмутился Мамай. — Князь Дмитрий от Мюрида ярлык получил.
— Батюшко, и ты пошли! — купец уж не молил, говорил деловито. Мамай невольно стал его слушать. — Пошли! Не посмеют на Москве твово ярлыка не взять, глядишь, Мюрида ты и обойдешь!
— Не посмеют! — повторил за ним Мамай и, велев взять старика под крепкую стражу, в раздумье пошел к юрте.
Фомка толкнул Куденея локтем:
— Видал? Этот не пропадет! На што хитер Мамай, а купец из–под плети вывернулся и Мамая взнуздал. Вот увидишь, Мамай по купецкому слову сделает,
17. МЮРИД–ХАН
Едва молодой князь Иван Белозерский въехал в Сарай–Берке, татарский караул преградил ему дорогу.
Князь посмотрел на красные древки копий, на лошадиные хвосты, висевшие на них кистями, на смуглые, загорелые лица татар и послушно остановил коня. Сзади сгрудились бояре, воины, обоз.
К князю подошел татарин. Взглянув на него, князь Иван затрепетал: одноглазый, со шрамом поперек лица татарин был воистину страшен.
Иван Белозерский тайком сотворил крестное знамение, зашептал, как на черта:
— Сгинь! Сгинь!
Татарин не сгинул, высокомерно спросил:
— Князь? Откуда?
— С севера, с Белого озера мы, — чуть слышно ответил князь.
— Тебя–то и нужно. Поворачивай к хану во дворец.
— Помилуй, воевода, — вступились бояре, — дай князю хоть умыться с дороги.
Татарин не взглянул на них даже, его люди окружили князя, оттеснили бояр.
— Во дворец! — повторил мурза и вскочил на свою лошадь.
Князь только по сторонам озирался испуганно. Мурза, видя то, огрел плетью княжого коня. Конь фыркнул, присел под ударом, переступил копытами и рванулся вперед, мурза поскакал следом.
Мюрид–хан сидел в саду под деревьями, спасаясь от зноя, пил кумыс. Увидев князя, вздумал напоить кумысом и его.
«Опоганит! Ей–богу, опоганит!» — думал князь Иван, стоя перед ханом на коленях. Юноша, оторванный от своих бояр, совсем оробел, только отнекивался односложно да кланялся, кланялся.
Хану надоело наконец без толку угощать гостя. Отставив кумыс в сторону, он заговорил. О чем? Непонятно! Разобрал князь только, что часто Мамая он поминает.
Хан говорил все громче, переходя на крик, головой крутил да бледнел, понемногу свирепея. Вдруг подскочил с подушек, опрокинул длинноносый медный кувшин с кумысом, как будто выплюнул все то же слово:
— Мамай!
Прибежали двое татар — толмачи–переводчики. Сели по бокам хана на корточки. Уставились на него черными бусинами глаз.
Мюрид смолк, потом заговорил спокойно, твердо. Князю перевели:
— В дни, когда мои победоносные орды разбили за Итиль–рекой вероломного Мамая, Московский князь вымолил у меня ярлык на великое княжение, а ныне Дмитрий же принял ярлык и от Мамая тож!
Хан вновь закричал. Переводчики сидели молча, понимали — толмачить дальше не надо. Переведя дух, хан продолжал:
— Велю тебе, князь Иван, ехать теперь же ко князю Дмитрию, что во граде Суздале сидит ныне. Ему отвезешь ярлык на великое княжение.
Князь Иван потупился: «Вот напасть! Нынче с Москвой ссориться нельзя, и царя ослушаться нельзя».
Не смея шевельнуться, стоял он на коленях, а хан, заметив, как понуро склонился перед ним князь, оглянулся, позвал:
— Иляк!
Кривой татарин, доставивший князя во дворец, торопливо подошел к хану.
— Поедешь вместе с Иваном–князем. Изгонишь Дмитрия Московского из Владимира, посадишь Дмитрия Суздальского! Понял?
Иляк, как кот, выпустил когти.
— Изгоню, Мюрид–хан! Пеплом положу всю Московскую землю! Чьи орды прикажешь в поход вести?
Мюрид, уже потянувшийся к кумысу, остановился, оглянулся на Иляка.
— Орды? Нет орд! Пусть Дмитрий своими силами управляется. Мне орды против Мамая нужны.
Князь Иван, еле сдерживая улыбку, глядел на Иляка:
«Ну кот, чистый кот, у коего мышь из–под носа ушла. Так тебе, кривому черту, и надо! Ишь какой прыткий, сразу же: «Чьи орды брать?» Не вышло! Не вышло!» — все еще стоя на коленях, радовался князь.
В горле у Мюрид–хана уже булькал кумыс.
18. НОЧНОЕ НЕНАСТЬЕ
Давно ли, кажется, перед князем Суздальским открылись отраженные в тихой Клязьме стены Владимирского собора!
Давно ли, стоя на струге, он не вытерпел — стал втолковывать варвару и азиату, цареву послу Иляку, о высоком искусстве строителей этого дивного храма.
Все напрасно!
Как Иляка не проймешь красотой городов русских, так в судьбу не уговоришь…
А дождь так и льет, все небо закрыло тучами. Такая тьма в лесу, что даже мурза Иляк притих, а уж на что лют ругаться.
Дмитрий Костянтинович откидывает плащ, оглядывается.
Там, где остался Владимир, сквозь летящую дождевую пыль пробивается слабое зарево.
Князь отворачивается, накрывает голову плащом и опять, в который раз, вспоминает, силится понять происшедшее.
Все шло хорошо. Привез Иван Белозерский ярлык на княжение Володимирское. С ним мурза Иляк с тридцатью татарами. Князь Иван сразу уехал, сказал, что домой, в Белозерск, а на самом деле, как донесли, в Москву свернул.
Дмитрий поднимает голову, вглядывается в темную муть впереди. Не отсюда ли все беды пошли? Ускакал Белозерский князь, значит, в удачу суздальцев не верил.
Дмитрий опять тяжело задумывается, бормочет:
— Ускакал! Как сглазил все! Только нет! Разве потом удачи не было?
И вновь встает в памяти Дмитрия солнечный зной полдня, когда он явился во Владимир.
Веселый был день, а кончился он и того веселее — пиром. Впрочем, трудно упомнить, что было потом — все семь дней, пока сидел на великом княжении, пировал, с пьяных же глаз навстречу московским ратям полез. Семь дней пировал, пять дней воевал, а теперь пришлось ненастной ночью уходить лесами восвояси, в Суздаль, а во Владимире снова Митька Московский засел.
Вновь оглянулся князь на тихо полыхавшее зарево.
Хорошо еще, если только во Владимире, а если следом идет?! Беда! А с него станется!..
Над самым ухом князя мурза Иляк вдруг айкнул как–то по–своему — гортанно, испуганно схватил князя за плечо.
— Что это?
Мокрые пальцы татарина мелко дрожали.
— Чего ты испугался, мурза? — спросил князь, а у самого сердце бессильно упало.
— Свет! Свет!.. Земля… дорога светится! — повторял Иляк, крепко сжимая плечо князя.
В самом деле, по обеим сторонам дороги во тьме тлело слабое синеватое свечение.
Дмитрий скинул с плеча руку татарина.
— Гатью едем. Чего ты боишься, Иляк?
— Свет! Свет! — твердил мурза.
— Говорю — гать, — повторил Дмитрий, — хворост поперек дороги навален, землей прикрыт, с боков концы видны, хворост старый, гнилой, а гнилушка всегда в такую мокреть светится.
Татарин ничего не понял, ехал где–то близко сзади, бормотал свои молитвы, сдавленным голосом поминал Аллаха.
