Месть Анахиты - Ильясов Явдат Хасанович (читаемые книги читать .TXT) 📗
Ведь иной даже не помнит, как звали деда родного. Что иной? Почти каждый. Особенно горожане, торгаши и чиновники. Будто они от самих себя родились, а не получили кровь свою сквозь непрерывную цепь бесчисленного множества поколений. Степной же народ чтит прародителей, помнит их до двенадцатого колена.
Завершая обычный утренний обход, Сурхан и Фарнук достигли по длинной западной стене юго- западного бастиона, под которым находились единственные ворота, ведущие в Мехридаткерт.
Внизу, на крутой дороге, обойдя Мехридаткерт, сворачивал к воротам большой караван. Верблюды несли на боках огромные хумы — корчаги, завернутые в толстый войлок, чтобы, стукнувшись, не разбились.
— Эй! — зычно крикнул сверху Фарнук. — Кто, откуда?
— Артабанукан! — громко назвали внизу имение, откуда прибыл караван.
Имение это принадлежало храму заупокойного культа раннепарфянского государя Артабана.
— Вино, зерно?
— Вино.
— Доставщик?
— Фарабахтак.
— Впусти, проводи, — зевнул Сурхан. — Я пойду к себе. Если что — прибежишь.
— Прибегу.
С пронзительным свирепым скрипом раскрылись тяжелые, из толстых осадных бревен, в крупных железных бляхях-заклепках, темные от времени ворота. Их не смазывали умышленно, чтобы пугающе-яростный скрип сразу вызывал у прибывших в крепость людей страх и напряжение.
Фарнук провел караван под западной стеной на площадь между дворцом и сокровищницей, справа от которой, под восточной стеной, находились винные склады. Сквозь решетчатые узкие окна дворца, мимо которого медленно брел, звеня бубенцами, утренний караван, таинственно сверкали девичьи глазки, слышался веселый шепот…
Сейчас будет самое скучное. Работники, кряхтя, снимут хумы с опустившихся на землю верблюдов, снесут их в подвал, уже наполовину заставленный сосудами. На каждой корчаге здесь привязан черепок с надписью черной тушью, сколько вина в сосуде, откуда оно, кем и когда доставлено:
«В хуме этом из Рашнудатакана, от Тиридата, начальника конницы, — 16 мари. Внесено за год 172-й. Привез Варахрагн, доставщик»…
«В хуме этом от виноградника Аппадакан, что в Сега-биче, вина — 18 мари. Внесено за год 182-й. Сдал Ария-сахт, доставщик, родом из Барзмесана»…
И так далее: «в этом хуме старое вино», «в этом хуме новое вино», «в этом хуме скисшее», «приготовлено для подогрева», «перелито отсюда в другой хум столько-то», «оставлено кравчим столько-то мари».
На большом черепке, что лежит на полке, особая запись:
«В Мехридаткерте, в винном складе, называемом новым, вина и уксуса хумов 160, пустых 8… Всего хумов в девяти подвалах — 500».
Годы на черепках — «Аршакидской эры», которой уже — 184.
Много вина — можно наполнить все три бассейна в саду. И ни капли из него не прольешь, не утаишь, не унесешь — учет ведется строгий. Но пусть им занимается винное ведомство! Фарнук перепоручил «мадубара», доставщика вина, «диперпату», начальнику писцов, и удалился.
Тревога Сурхана, его нетерпеливое ожидание каких-то важных событий передались рядовому воину-саку — кто знает, может, в итоге этих событий решится судьба всего сакского войска. В том числе и Фарнука…
И что за времена! Скажем прямо — проклятые. Ни днем ни ночью нет мира на душе.
Если даже пока что все тихо вокруг, не обольщайся, жди с болью — сейчас загремит. Ты никогда не уверен в завтрашнем дне. Хотя от жизни тебе нужно не так уж много: ночевать в пустыне у костра, быть возле жены и ребятишек, пасти и холить коней.
Кому это мешает?
Все изменилось, когда у ворот появился взмыленный всадник с красным флажком на пике.
— Гонец от царя царей!..
— Война, — вздохнул Сурхан, пробежав глазами отбеленный свиток из тонкой ослиной кожи.
Он, уже в широченных широварах и коротком расшитом кафтане, отстранил Феризат, черноглазую смешливую девушку.
Расчесав ему густые рыжеватые кудри и притерев, по-мидийски, гладкие щеки румянами, она подобралась с гребнем к его небольшим, до углов твердых губ, золотистым усам.
В отличие от прочих саков, которые, чтобы казаться страшнее, напускали волосы на лоб, Сурхан разделял их пробором. Сейчас он отстранил девушку нетерпеливым жестом…
Феризат обиженно насупилась. Он сделал знак другой девице, синеглазой, нежно тренькавшей на легкой арфе, чтобы умолкла.
Гонца увели покормить, дать ему отдохнуть. Сурхан с Фарнуком остались вдвоем.
— С кем? — спросил угрюмо Фарнук.
— Фромены идут. — Каждый народ называл римлян по-своему. — Ведет их свирепый Красс.
— И что ему нужно от нас, этому петуху Хоразу? — Так было легче Фарнуку произнести незнакомое, каркающе-трескучее имя фромена.
— Это, брат, не петух. Стервятник. Я кое-что знаю о нем. Чего он хочет? — Сурхан усмехнулся. — Он хочет добраться до «хумхоны», где ты давеча был, и выпить все вино царя Хуруда…
— Пусть пьет, — пожал плечами Фарнук. — Не мое вино. Я его не пробовал.
— На, попробуй. — Сурхан наполнил темным вином ритон — рог, оправленный в серебро. — Согреет. — Водой вино здесь не разбавляли. — Рог можешь взять себе.
Фарнук выпил — внутри загорелось. Он уставился на тонкий рельефный узор на ободке ритона. Очень хитрый узор, очень затейливый.
— Хуруд мне не царь, — сухо сказал Фарнук. — Он сюда и глаз не кажет. У него все дела в западных областях. Это царь вавилонский, персидский, какой угодно, только не сакский.
— И мне он не царь, — тихо сказал Сурхан. — Я сам пройдоху сделал царем. Без меня Хуруд никогда им не стал бы. Помнишь брата его, соперника Мехридата Третьего, которого я разгромил под Селохией?
— Помню. Знаешь… человек, который вместе с братом из-за короны убил родного отца, а затем и брата своего… не заслуживает доверия. — Сорокалетний Фарнук считал себя вправе наставлять Сурхана как младшего. — Это человек опасный. Он и тебя убьет когда-нибудь.
— Убьет, — вздохнул Сурхан. — Может, подымем своих и уйдем назад, за Яксарт, на старую родину? Чуть потесним наших друзей, веселых «хунну», — всем хватит места. У Семи рек еще немало саков. Правда, с хуннами перемешались. Но это не страшно. Как-никак свой, степной народ.
— Их потеснишь, — усмехнулся криво Фарнук. — Погоди, они и сюда доберутся.
— Доберутся, — кивнул согласно Сурхан.
— Нет, в этом деле я тебе не помощник! — Фарнук отбросил ритон. — Я родился и вырос здесь, другой родины не знаю.
Сурхан сжал губы, озадаченно покачал головой. Да-а… Саков теперь не оторвешь от этой земли — вторая родина. Не первая, но последняя… Другой, это верно, нет и не будет. Ни для Фарнука. Ни для Сурхана.
— А Хуруд?..
— Хуруд? — вскинулся сак Фарнук. — Выдай его с потрохами Хоразу! Хораз ему снимет башку — ты станешь нашим царем. Парфянским царем. И все дела. Другой бы так и поступил.
— Другой бы — да. — Сурхан облокотился о столик, запустил руку в густые, с медным отливом, вьющиеся волосы — и загубил пробор, с такой любовью сделанный рабыней Феризат. — Другой бы! Но я-то честный человек. Может, потому и считает парфянская знать меня чудаком. Не ко двору им Сурхан. Знаешь, что здесь начнется, если я поступлю, как ты советуешь? У Хуруда есть сын Пакор, он наследник. И еще два с половиной десятка или более сыновей. А вельможи-парфяне? И родовая парнская знать? Грызня будет страшной, кровавой. Все забудут об опасности, грозящей из-за Евфрата. Мертвой хваткой все вцепятся друг в друга — и Крассу останется, смеясь, одним ударом прикончить всех сверху…
Сурхан, взволнованный, перевел дыхание.
— Ты прямой человек, Фарнук. Как стрела в твоем колчане. У тебя нет сомнений. Недаром имя твое — Счастливый. А я нахватался из греческих книг излишне много ума и должен все взвесить перед тем, как на что-то решиться. Не только к голосу сердца — прислушаться также и к голосу разума. Прежде всего — к нему.
— Дело, видишь ли, не во мне. — Он доверительно взял тяжелую руку собеседника. — И не в Хуруде. И, конечно, не в чистом его вине — пусть все скиснет и превратится в уксус, мне плевать на него! Дело в тебе, брат мой.
