Талисман отчаянных - Бенцони Жюльетта (полные книги TXT) 📗
Письмо утратило часть своей волшебной силы, став источником лихорадочного ожидания. Когда? Когда же придет следующее? Сколько его еще ждать? И когда наконец они увидятся с Гуго? По мере того как текло время, Мари-Анжелин все меньше понимала, почему ее нужно держать в заточении. Вместо того чтобы томить ее в этой средневековой руине, каких, по словам профессора Водре-Шомара, полно в Франш-Конте, гораздо проще было бы вновь препроводить ее на вокзал и отправить на улицу Альфреда де Виньи, чтобы успокоить ее близких. Пусть даже там ее ждет яростный гнев Альдо. Честно говоря, его гнев не слишком ее пугал. Радость встречи должна была послужить смягчающим обстоятельством.
Когда на следующее утро Жанна принесла завтрак, Мари-Анжелин спросила, нельзя ли затопить камин, и, показав на него рукой, выразила надежду, что пепел там не средневековый.
– Я мерзну, – пожаловалась она. – И вдобавок мне кажется, что все стены отсырели от влаги.
– Завтрак вас сейчас согреет. Кофе прямо кипит, а Батист принесет вам горячей воды.
– Я очень рада. Но что вы скажете о камине? Это ведь камин, не так ли?
– Да. Но его давным-давно не зажигали, и я боюсь, что в комнате будет полно дыма.
– Мы откроем дверь и окно, дым выветрится.
– Я посоветуюсь с Батистом.
– Давайте хотя бы попробуем.
Вскоре появился Батист, как всегда, с двумя кувшинами, но под мышкой у него не было ни полена, ни жгута соломы.
– А камин?! Мы его затопим?
Батист поставил кувшины, присел возле камина, пожал плечами и вздохнул.
– Не стоит и пытаться. Ничего не выйдет. Больно старый.
– Но если труба в порядке, что еще нужно? Вы же видите там пепел и две головешки!
Мари-Анжелин соскочила с кровати и, даже не потрудившись надеть тапочки, подбежала к камину и сунула в него голову. И увидела кусочек неба, серого, но все-таки неба.
– Труба не забита, я не вижу, почему бы не заняться огню.
– Потому что сыро. Идет дождь. Сами можете убедиться. Там все мокро, и дрова тоже сырые.
– Будьте добры, пожалуйста, принесите несколько поленьев и старые газеты. Я сама прекрасно справлюсь.
– Нет здесь никаких газет, ни старых, ни новых.
Мари-Анжелин с отвращением взглянула на воплощенное упрямство, сидящее перед ней на корточках, и распорядилась:
– Тогда несите пучок соломы! Любую растопку!
Не желая вступать в спор, Батист направился к двери, бормоча, что хорошая погода не за горами. Рассерженная Мари-Анжелин снова нырнула в кровать и потеплее укрылась одеялом, пытаясь согреться.
Тут взгляд ее упал на кувшины, над которыми еще поднимался пар. Она подумала, что было бы глупо не воспользоваться водой, пока она горячая, снова вылезла из-под одеяла, быстренько умылась, обтерлась и оделась. Потом допила оставшийся в кофейнике кофе и почувствовала себя куда лучше. Больше всего ее согревал гнев, а вовсе не горячая вода и кофе.
Потом она встала на коврике на колени и помолилась.
Погружаясь в мечты, она постыдно забывала о молитвах и теперь корила себя за это. А сколько уже дней она не была на любимой утренней мессе! Как помогло бы ей причастие! Но где его взять в такой глуши? Сколько она ни прислушивалась, она ни разу не услышала звона колокола и заключила, что поблизости нет ни одной деревни.
Походив по комнате, посмотрев в окно, Мари-Анжелин взяла четки и села в уголок. Она стала молиться о спасении души, как делала это в Париже после завтрака. Молитвы помогли ей дождаться Жанны, которая принесла обед, приготовленный как обычно – так же, как, впрочем, и ужин – из капусты и картошки. Луковый суп в меню был редкой роскошью.
Жанна выглядела настороженной и озабоченной, видно, опасалась схватки со своей подопечной из-за камина. Но Мари-Анжелин встретила ее враждебным молчанием, и та поспешила сама начать неприятный ей разговор.
– Жалко, что камин у нас не работает, – начала она. – Зажжешь его, так он сейчас и погаснет, потому что дождь льет вовсю.
– А нельзя пристроить на трубу колпак, как это обычно делается? – язвительно осведомилась Мари-Анжелин.
– Зимой у нас тут такой ветер, он сносит колпаки.
– Но в доме же есть камины! Их топят!
– Да, есть вообще-то… Но этот зажигают крайне редко.
– Что я слышу? Неужели в такой уютной комнате никто не живет?
Жанна понурилась, она не привыкла к такому тону, не знала, как говорить с Мари-Анжелин.
– Мы здесь не у себя дома, мадемуазель. Делаем, что прикажут. У нас не в обычае топить, когда лето на носу.
Жанна поспешно вышла, но не забыла, уходя, сделать маленький реверанс. Ее манеры навели Мари-Анжелин на размышления. Эта женщина не могла быть женой деревенского увальня Батиста. Да она никогда и не называла его мужем и вообще была весьма скупа на слова. Говорили она и Батист по-разному. При этом оба были преданы Гуго, и лишнего слова из них вытянуть было невозможно.
Вторая половина дня тянулась так же однообразно, как и первая. Четки, пасьянсы становились с каждой минутой все безотраднее, а запас терпения их владелицы все скуднее.
Когда Жанна вновь появилась, неся поднос с ужином, Мари-Анжелин не удержалась и спросила:
– Как вы думаете, долго мне ждать письма?
– Я… Я не знаю, мадемуазель. Одно могу сказать, на все, знаете ли, требуется осторожность.
Что тут скажешь? Ничего.
А совсем уже поздно – около одиннадцати часов, а то и больше, когда тьма была такая, что хоть глаз выколи, и ухали только совы – Мари-Анжелин услышала, что автомобиль уехал. Этот факт приободрил узницу старинной башни. Батист, зная о ее недовольстве и дурном расположении духа, наверняка поехал за новыми распоряжениями. Вполне возможно, он привезет долгожданное письмо. Полная счастливых надежд, Мари-Анжелин уснула, едва коснувшись головой подушки.
По утрам ее обычно будила Жанна, приходившая с завтраком. В это утро ее разбудила тишина. И, возможно, интуиция, подсказывающая, что происходит нечто необычное. Мари-Анжелин взглянула на часы, которые всегда клала перед сном на ночной столик, и увидела, что уже девять часов. Хмурое утро, такое же, как вчера и позавчера, могло быть причиной, что она так заспалась. Солнце, ударив в лицо, давно бы ее разбудило. Не было солнца, не было завтрака и… Не было кувшинов с водой!
Мари-Анжелин спустила ноги с кровати, надела тапочки и направилась к двери. Несмотря на энергичную встряску, дверь и не подумала отвориться. Мари-Анжелин продолжала трясти дубовую панель, но безрезультатно.
Колокольчик, сколько она ни звонила, тоже не помог.
Почувствовав, что ее пробирает холод, она снова влезла под одеяло, собираясь хорошенько поразмыслить над случившимся, но мысли разбегались, а на глаза наворачивались слезы.
Мысль, что ее бросили, как ненужную вещь, огорчила ее до глубины души. Постель выстудилась, пока она боролась с дверью, так что Мари-Анжелин дрожала от холода. И еще она хотела есть и пить. Удивительно ли, что ее охватило отчаяние?
Но только на один миг.
Внезапно из глубин ее существа поднялась волна даже не гнева, а ярости, поднялась, охватила ее, смыла оцепенение, в котором она находилась с тех пор, как ее запихнули в эту жалкую крысиную нору. Мари-Анжелин вновь была на ногах в прямом и в переносном смысле! Она вскочила с кровати, в которой, возможно, должна была медленно умирать, и несколько раз обошла «свою» комнату, которую правильнее было бы назвать тюрьмой. Истина, которая ей открылась, была крайне неприятна: все это время она не была сама собой! Но пришло время положить этому конец. Чувствительная Мари-Анжелин, пленница волшебной мечты о любви, растаяла, и вернулась несгибаемая дю План-Крепен, последняя в роду Гуго Капета – роду воинов и рыцарей, которые во время Крестовых походов отдали немало своей крови Святой земле. Мадемуазель дю План-Крепен всегда смотрела трудностям в лицо!
Она сунула руку под подушку за носовым платком и нащупала письма – два своих самых драгоценных сокровища, – но перечитывать их не стала, а спрятала на груди. Их правдивость она не подвергала сомнению. Они были ответом на призыв, рвавшийся из глубин ее сердца. Но все остальное? Да, в письмах Гуго просил ее доверять своим «слугам», которые встали на его сторону и тем самым доказали ему свою преданность, но люди остаются людьми, их могли подкупить. Наверное, так и случилось, если ее бросили, неизвестно где, без всякой возможности выжить. Остатки вчерашнего ужина – вот все, что у нее осталось. Кусок черствого хлеба и немного вина в зеленом керамическом кувшинчике.
