Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (онлайн книга без TXT) 📗
Никита Муравьев налил ей чаю. Подняв пристальные, темные глаза, он коротко велел: «Говорите, Евгения Петровна».
Она откинулась на спинку кресла, сцепив холеные пальцы, — засверкали кольца. Муравьев, выслушав Юджинию, хмыкнул: «Это нам очень на руку, конечно. Постарайтесь выведать, на какой день он собирается назначить присягу».
Юджиния пожала плечами: «Думаете, Никита Михайлович, он пойдет на такое? Не отречется от престола в пользу цесаревича Александра? Он знает, как он непопулярен. Войска уже присягнули Константину. Солдатам такой фарс, — две присяги, — не понравится».
— На это мы и рассчитываем, — Никита глазами указал на шкатулку для сигар. Юджиния разрешила: «Курите, конечно».
Он поднялся. Пройдясь по уютной, теплой гостиной, Муравьев подымил сигарой: «Именно что не понравится. Мы скажем солдатам, что Николай узурпировал власть, что законный наследник престола в опасности, а дальше оно все само собой покатится, — Муравьев вернулся к столу, — не в первый раз такое в России происходит, Евгения Петровна. Если Николай будет упрямиться, и не захочет потом…, - Никита не закончил, — то мы позаботимся о его судьбе».
— Но ведь у него дети, — отчего-то сказала Юджиния. «Конечно, надо установить республиканское правление, Никита Михайлович, но дети…, они, ни в чем не виноваты. Моя мать, давно еще, с ее вторым мужем, пыталась спасти маленького дофина, Луи-Филиппа, во время французской революции».
— Что вы, Евгения Петровна, — ласково улыбнулся Муравьев, — мы просто вышлем их за границу, вот и все. Здесь, в Санкт-Петербурге, прочтем «Манифест», что мы готовим, устроим всенародные выборы, отменим крепостное право. И я уже сказал, не рискуйте. Покойный император был благосклонен к вашей семье, Николай тоже…, Просто поболтайте с ним, за чаем, как мы это с вами делаем сейчас, вот и все.
Расставаясь, он поцеловал ей руку. Устроившись в кресле, закурив еще одну сигару, Муравьев вспомнил холодный голос Пестеля: «Петр Федорович слишком долго жил в Европе, дорогой Никита, и заразился там либерализмом. Родители его, сам знаешь, — Пестель усмехнулся, — не большие поклонники революции. Теща его чуть ли ни на плахе лежала. Он хочет царскую семью выслать».
— А ты? — спросил Муравьев и рассмеялся: «Зачем я спрашиваю. Быстрый расстрел, незачем нам тянуть и создавать, — Муравьев поискал слово, — затруднения. Еще кто-нибудь вздумает бежать за границу, устраивать гражданскую войну…»
— Всех, — подытожил Пестель. «И женщин, и детей. Не след в таком деле проявлять милосердие, Никита».
— А что мадам де Лу, твой новый ментор, говорит? — лукаво поинтересовался Муравьев.
Пестель неожиданно покраснел и пробурчал: «Я с ней это пока не обсуждал».
— Но она меня поддержит, я знаю, — подумал Пестель. Закрыв глаза, полковник увидел блеск ее нежной, почти прозрачной кожи. И глаза у нее были такие же прозрачные, как вода, большие, пристальные. Она рассказывала ему о Южной Америке, привалившись спиной к потрепанному ковру, что висел на стене его скромной, снятой внаем комнаты, затягиваясь сигаркой, отхлебывая бордо из горлышка бутылки.
— Ты похож на его величество, — усмехалась Джоанна, — в его лучшие годы. Я, помню, как мы высадились на французской земле. Войска, посланные, чтобы расстрелять нас, кричали: «Да здравствует император!». Так же будет и здесь, обещаю тебе, — она протянула руку и погладила его по щеке. «Однако вам надо заняться образованием, научить людей читать и писать…, Это очень важно для развития самосознания рабочих и крестьян, для того, чтобы вызвать в них самоуважение…, Вам надо открыть школы, классы для трудящихся…»
— Нам надо, — поправил ее Пестель и потянул Джоанну к себе: «Потому что ты останешься с нами, правда? Ты и твой мальчик. Ты читала мою «Русскую Правду», у нас будет выборная система власти, ты будешь заниматься в Державной Думе образованием, просвещением народа…, Впрочем, нет, — Пестель улыбнулся, — ты не сможешь. Мы ведь поженимся, а я собираюсь стать правителем России. Так нельзя».
Джоанна рассмеялась: «Кто это тебе сказал, что мы поженимся? Я предпочитаю независимость, полковник Пестель». Она не называла его по имени. Один раз попробовав, Джоанна незаметно вздрогнула: «Нет, не могу. И почему их зовут одинаково? Это, конечно, сентиментальность. Надо избавляться от подобных предрассудков, но, все равно, не могу».
Она положила голову на его крепкое плечо: «Там посмотрим, полковник. Вы сначала возьмите власть в свои руки, и, по возможности, без кровопролития».
— Без кровопролития не бывает, — нахмурился Пестель. Джоанна, раздув ноздри, приподнялась: «Нет. Мой покойный муж учил меня — мы сами можем и должны сражаться и умирать за свободу людей, но нельзя, нельзя при этом рисковать жизнями других. Народ, Пестель, это не пушечное мясо. Император Наполеон знал это, и берег своих солдат тогда, когда это было возможно. Мы сами вольны погибать, — заключила Джоанна, — но никто не вправе посылать простой народ под пули ради идеалов, о которых люди ничего не знают».
— Для этого — протянул Пестель, целуя ее, — ты и согласилась ехать с нами на юг, Жанна. Солдаты, к моменту выступления, будут уже достаточно образованы.
— Вызвалась, а не согласилась, — еще успела поправить женщина, а потом Джоанна, обняв его, ласково шептала что-то.
Пестель, сейчас, глядя в темные глаза Муравьева, решил: «Она все равно станет моей женой. А я стану верховным правителем России. Прав был покойный Наполеон, страна должна быть централизованной, с единой властью. Никаких федераций. Отец Петра Федоровича рассказывал о Северной Америке. Хоть там и есть штаты, но президент один. И у нас так будет. А Жанна будет моей. Когда я брошу к ее ногам всю Россию — она не устоит. Никто бы не устоял».
За портьерой раздался кашель.
— Выходи, — разрешил Муравьев, потрогав чайник.
— Еще теплый, — пробормотал он. Муравьев посмотрел на невысокого, бледного, с темными усиками человека, что отделился от стены.
— Ей и стоило дать кинжал, — тот опустился в кресло, подергивая щекой. «Она женщина, ее никто не будет обыскивать. Раз ты, Никита, так и не осмелился предложить оружие ее мужу».
— Он бы мне отказал, — пожал плечами Муравьев, разливая чай. «Александр был крестным отцом его сына. Полковник Воронцов-Вельяминов не согласен проливать кровь. Незачем было рисковать. А теперь, Петруша, — он подмигнул Каховскому, — Александр умер, и нам будет легче. От Николая мы все равно избавимся, и ты нам в этом поможешь».
Сухая рука Каховского затряслась. Он, шепотом выкрикнул: «Смерть тиранам!»
— Именно так, — добродушно согласился Муравьев и вздохнул: «Он совсем, умалишенный. Оно и хорошо. Семьи у него нет, он беден, пусть убьет Николая, а после этого — да хоть бы на куски его, во дворце, разорвали, нам какая разница? Надо уметь жертвовать малым ради великих целей. Сам я на площадь не пойду, мало ли что. Пережду в имении».
Каховский высыпал себе в чашку чуть ли не половину серебряной сахарницы. Муравьев ласково сказал: «Я сейчас позвоню, чтобы нам накрыли перекусить, Петруша. Прости, что тебе прятаться пришлось. Евгения Петровна без предупреждения появилась, а тебя людям видеть не след. Даже ей. Ты пей чай, — почти нежно добавил он, — пей, мой дорогой. Мы с Александрин в деревню уезжаем, а к восстанию вернемся».
В кабинете приятно пахло сандаловым курением и кельнской водой. На драгоценный паркет была брошена шкура тигра. Николай, полюбовавшись рыжими полосами, хмыкнул:
— Надо будет посидеть, посмотреть, — возможно, ли проложить железную дорогу к Тихому океану. Тигра, — император нагнулся и погладил шкуру, — оттуда привезли. Впрочем, — он потер подбородок, — что это я замахиваюсь на Сибирь? Сначала бы до Царского Села добраться. Англичане, значит, успешно провели первый рейс. Теперь недалек час, когда они, — Николай посмотрел на большую карту мира, — по Индии рельсы проложат и по Африке тоже.
После смерти старшего брата в Таганроге ему доставили два письма. В первом Александр просил его позаботиться о семье Воронцовых-Вельяминовых. «Доносы на Петра Федоровича я читал, Nicolas, — писал император, — однако я уверен, что, даже если они правдивы, то полковник Воронцов-Вельяминов вступил в тайное общество только лишь по причине своей обеспокоенности нуждами России, и совершенно не склонен к действиям радикального характера».
