Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (онлайн книга без TXT) 📗
Дебора положила голову мужа себе на плечо. Поцеловав его, она услышала шепот: «Пусть сделают вскрытие, обязательно. Ты этим займись, ты ничего не упустишь. Все запиши и отдай Лоуэллу, пусть он опубликует…, Это важно…»
Она только кивнула и положила ладонь ему на грудь: «Сердце уже отказывает. Господи, только бы он не страдал, пусть тихо уйдет, пожалуйста. Пусть со Шмуэлем успеет попрощаться».
Она отвернулась к окну, чтобы не смотреть на лицо сына. Шмуэль сидел на постели, держа отца за руку. Лицо сына побледнело, губы дрожали. «Папа…, - сказал мальчик, — папа, милый, не надо, пожалуйста. Почему, почему так? — Шмуэль заплакал и зло, сквозь зубы, шепнул: «Я обещаю, обещаю, папа, я стану врачом и больше никто не будет умирать».
Давид чуть заметно, слабо улыбнулся: «Ты о маме позаботься, мой хороший, — он подавил желание закрыть глаза, и напомнил себе: «Дебора…, Прощения попросить…»
Он почувствовал ее рядом. Найдя знакомую ладонь, Давид еще успел сказать: «Так мало…, мало был с тобой…, Прости, милая».
— Я тебя люблю, — услышал Давид. Он вспомнил, как Дебора стояла, рядом с Элайджей, на носу корабля, что швартовался к амстердамской пристани. Темные косы развевал морской ветер, она была в простом, синем платье. Давид, увидев ее, замер: «Не бывает такого счастья». И сейчас она сидела- с прямой спиной, с гордо поднятой головой, как рысь на ее кинжале.
— Я тебя люблю, — повторила Дебора. Занавеска заколыхалась, Мирьям увела плачущего внука, и они остались вдвоем.
Дебора, прижавшись к нему, еще успела уловить, как он шепчет: «Шма». Давид, с облегчением, опустил веки и увидел заснеженную равнину. До него донесся лай собак, там, вдалеке, в сером мареве, медленно двигались какие-то тени. Все стало невыносимо ярким, залитым белым, беспощадным светом.
— Операционная, — понял Давид. «Только откуда этот свет, не бывает такого, это не свечи». Он взглянул на стол. То, что лежало на нем, двигалось, стонало, и было прикрыто холстом. Чья-то рука, — смуглая, сильная, так похожая на его собственную, — подняла простыню. Он еще успел крикнуть: «Нет!», а потом все померкло. Давид, взглянув в темные глаза врача, погрузился во мрак.
Дебора вышла на деревянные ступени и увидела мать со Шмуэлем. Она вдохнула весенний, сладкий воздух. Подойдя к ним, взяв сына за руку, женщина отвела его в сторону. Мальчик приник к ней, и, вздрогнул: «Мамочка…, А можно…, можно мы поедем домой? Пожалуйста. Папу надо там похоронить, где дедушка лежит».
Ворота госпиталя были открыты. Дебора, проводив взглядом прикрытую холстом телегу, обняв Шмуэля, серьезно ответила: «Нужно. Привезем папу в Амстердам, и там останемся. Я буду практиковать, ты- учиться… — она велела себе не плакать, и добавила: «Дядя Натан заменит папу, у тебя на бар-мицве. Хотя, — Дебора вздохнула, — его не заменить, конечно. Ты поплачь, милый, — она устроила Шмуэля на скамейке под ветвями дерева. «Поплачь, пожалуйста. Шиву мы здесь посидим, а потом поедем в Нью-Йорк и отплывем в Европу».
Мать шепнула: «Мы с Эстер обо всем позаботимся. Мужчины из похоронного общества придут, когда вы закончите. Натан позаботится о шиве, о молитвах…, Ты делай свое дело».
— Буду, — только и сказала Дебора.
Она спустилась вниз. Тело мужа уже перенесли в подвал. Окна под каменными сводами зала были распахнуты. Дебора надела фартук и холщовые нарукавники. Убрав прядь волос под платок, женщина взглянула на стол. Лоуэлл, тоже в фартуке, раскладывал ножи. Дебора пристроила рядом тетрадь и спросила: «Начнем, доктор Лоуэлл?»
Врач отступил в сторону и чуть склонил голову: «Я буду вам ассистировать, доктор Кардозо». Дебора взяла лупу и стала диктовать: «Тело мужчины, сорока трех лет, рост шесть футов один дюйм, вес сто шестьдесят пять фунтов, скончался сегодня, в десять часов утра, от лихорадки неустановленного происхождения, предположительно вызванной укусом клеща. На теле множественные кровоизлияния темно-красного цвета. Приступаем к вскрытию».
— Нож, пожалуйста, доктор Лоуэлл, — попросила Дебора. Откинув простыню, она помолчала: «Делаю разрез».
Интерлюдия
27 сентября 1825 года
Железная дорога Стоктон-Дарлингтон
Питер спустился вниз, на скромную кухню дома, который они сняли в Стоктоне. Распахнув окно, он посмотрел на дымы доменных печей, выстроившихся вдоль берега реки Тис. «Уже газом город освещают, — хмыкнул он, ставя медный кофейник на треногу в очаге. «Недалек час, когда у нас газовые плиты появятся».
— Недалек, — раздался сзади смешливый голос сына. Мартин, — уже в сюртуке, с папкой бумаг под мышкой, — поцеловал отца в щеку: «Восьмой десяток тебе, а ты все в шесть утра поднимаешься»
— Раньше, — сварливо отозвался отец, поправляя очки, — я вставал в пять, сам знаешь. Возраст, ничего не поделаешь, — он развел руками и посмотрел на оловянную коробку, что сын небрежно положил на стол.
— Это прототип, — предупредил его Мартин, — будь осторожней. Они деревянные, головка покрыта смесью сульфида сурьмы, бертолетовой соли и гуммиарабика. Чиркать надо о наждачную бумагу.
— Я понял, — пробормотал Питер, рассматривая спичку — длиной в ярд.
— Их в кармане не поносишь, — он повертел спичку в руках и чиркнул. Белый, ослепительный шар огня сорвался с головки и пронесся по комнате. Мартин даже не пошевелился. Шар ударился в каменную стену. Питер затоптал остатки и помахал спичкой: «Такая же дрянь, как изобретение того француза, Шанселя. И воняет точно так же. Никакого смысла покупать у этого Уокера патент я не вижу».
— Он и не хочет их патентовать, папа, — Мартин снял кофейник с огня и разлил кофе: «Он не химик, он местный аптекарь. Развлекается на досуге, он не заинтересован в промышленном производстве».
— Тогда и я — мы, — не будем вкладывать в это деньги, — подытожил Питер. Он оглянулся — серый дым слоился над черепичными крышами Стоктона. Рассмеявшись, сев за стол, он протянул руку за папкой: «А вот в это будем».
— Это если все пройдет удачно, — осторожно заметил Мартин, размешивая сахар. Он взялся за хлебный нож: «Были уже инциденты на железных дорогах. Локомотивы взрывались…, В первый раз поезд везет пассажиров. Поезд, — повторил он вслух. Отец, просматривая бумаги, поднял полуседую голову:
— Не волнуйся. Там Стефенсон, Майкл, Бенедикт здесь год провел, на строительстве, он чуть ли не каждую шпалу своими руками укладывал. И Джованни им расчеты делал. А теперь, — Питер хлопнул все еще сильной ладонью по папке, — нам надо двигаться дальше. Из Манчестера, дорогой мой, в Ливерпуль.
Они разложили карту, и Мартин взял карандаш: «Тридцать пять миль полотна, тоннель, шестьдесят четыре моста и виадука, да еще и болото. Думаешь, они справятся, папа?»
Питер поднял бровь: «Справятся, не сомневайся. У нас акционеры, не забывай. Люди свои деньги вложили в это предприятие, нельзя их обманывать. Через пять лет пустим первый рейс. Все будет, как положено, у нас появится расписание поездов, билеты…, Надо продумать сигнальную систему, я поговорю с Теодором и зятем своим, как мы в России будем».
Они с Мартой отплывали из Ньюкасла в Санкт-Петербург в октябре. В Лондоне, на только что законченной Риджент-стрит уже поднимались вверх стены будущего торгового эмпориума — здание строилось по проекту Франческо. Изабелла, еще весной, рассматривая чертежи, улыбнулась: «Я так не умею. Очень элегантно, как раз в духе Джона Нэша. У меня все виллы получаются похожими на фабричные цеха, что бы я ни делала».
— Я тогда, — сказал Мартин, — отправлю всех в Лондон, и провожу тебя и маму до Ньюкасла. Заодно на шахты загляну. Когда Майклу в Россию надо будет ехать?
Питер задумался: «Это от императора Александра зависит. Если сегодня все пройдет удачно, — а я не вижу причин, почему так не должно случиться, — я ему привезу отчет. Скорее всего, он уже следующим летом захочет начать строительство железной дороги от Санкт-Петербурга до этой их резиденции…, Царского Села, — сказал Питер по-русски. «Мы с матерью дождемся Майкла и Элизу, и поедем обратно. Почти на год расстаемся, — он усмехнулся. «Ты за всем здесь присмотри».
