Македонский Лев - Геммел Дэвид (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗
Какая радость это была для Гектора, какой груз свалился с его сердца! Теперь он увидит, как его маленький сын вырастет, достигнув поры мужества, теперь он вновь познает мир и покой, который украл у него оракул. Он склонился над телом и снял шлем с белым гребнем с головы побежденного — и вдруг понял, что видит перед собой лицо Патрокла, любовника Ахиллеса. Гектор отшатнулся, ошеломленный и смятый. Он подбежал к греческому пленнику. «Что всё это значит?» — спросил он. — «Зачем Патрокл облачился в доспехи Ахиллеса?»
Пленник не смог посмотреть в рассвирепевшие глаза Гектора, глядя себе под ноги. «Ахиллес решил вернуться домой. Он не хочет больше сражаться,» — сказал тот.
О, теперь он захочет. Гектор знал это. Убив Патрокла, он приблизил свою погибель. Сев в свою колесницу, он погнал коней обратно за стены Трои и стал ждать вызова, который, как он знал, обязательно должен был прийти.
Через час Ахиллес появился у ворот…
Парменион завершил упражнения и подошел к гробнице, положив на нее руку.
— Ты вышел, чтобы встретиться с ним, Гектор, — проговорил он. — Это было храбрым поступком. И ты умер, как мужчина, глядя врагу в лицо.
Кости Гектора были привезены из-под руин Трои и захоронены в Фивах из-за другого оракула, который сказал: «Фиванцы города Кадма, ваша страна сохранит предначальное благоденствие, если вернете из Азии кости Гектора. Заберите их домой и славьте героя, волею Зевса.»
Фиванцы повиновались. Каждый год, как говорил Эпаминонд, они объявляли святой день, посвященный Гектору, и великое празднество проводилось на тренировочной площади, где мужчины и женщины танцевали и пили в честь троянца. И благоденствие длилось, проявляясь в торговле с Афинами на юге и экспорте благ цивилизации на север, в Фессалию и Македонию, иллирийцам и фракийцам. Фивы купались в деньгах.
Парменион втянул в себя глубокий вдох и побежал. Беговая дорожка была из выжженой солнцем глины, имела правильную овальную форму и опоясывала собой площадь для занятий. Пять кругов составляли милю. Он легко пробежал первый круг, проверяя дорожку. Все соревнования по бегу начинались и заканчивались возле святилища Артемиды, поэтому он остановился на последнем повороте перед финишем и опустился на колени, чтобы осмотреть дорожку. Здесь она была выбита сильнее, с мелкими осколками глины на поверхности. Что неудивительно, ведь в этой точке бегуны делали решающий рывок, и за многие годы дорожка пострадала здесь больше всего. Человек мог поскользнуться и упасть в этом месте, если не будет осмотрителен. Он должен сделать более широкий крюк на этом повороте… но так же будет делать и Мелеагр.
Парменион продолжал бегать около часа, увеличивая скорость в коротких, рвущих легкие спринтах перед заходом на новый круг. Наконец он трусцой подбежал к Эпаминонду, лежавшему в тени раскидистого дуба.
— Хорошо бегаешь, — сказал фиванец. — Но я не обнаружил высокой скорости. Мелеагр быстрее.
Парменион улыбнулся. — Не сомневаюсь, что он быстрее. Но скорость идет от силы, а половина дистанции — достаточное время, чтобы отнять ее у человека. Ты поставишь на меня?
— Конечно, ведь ты мой гость. Было бы невежливо не побиться на тебя об заклад. Как бы там ни было, не ставь на себя все деньги, Парменион.
Спартанец засмеялся. — Когда я смогу с ним посоревноваться?
— Через три недели начнутся Игры. Я подам заявку на твое имя. Как мы тебя назовем?
— В Спарте меня прозвали Савра.
— Ящерица? — переспросил Эпаминонд. — Нет, я так не думаю. Нам нужно что-нибудь македонское. — Он посмотрел в сторону, где за деревьями виднелся посвященный Гераклу каменный лев. — Вот, — сказал фиванец. — Мы назовем тебя простенько и со вкусом — Леон. Ты бежишь как лев, со своими короткими ускорениями.
— Почему мне не остаться Парменионом? А то смахивает на жульничество.
— Смахивает? Да это и есть жульничество, друг мой. Или, пожалуй, наше самолюбие пострадает меньше, если мы назовем это стратегией. Ты почти выиграл место в Олимпийской сборной Спарты. Если об этом узнают, никто не станет с тобой тягаться… и тогда ты не заработаешь денег. В этом случае — если ты победишь — собранное тобой золото будет по большей части спартанским.
— Мне нужны деньги, — согласился Парменион, усмехнувшись.
— И вот они идут к тебе, — ответил Эпаминонд. — Победа здравомыслия над принципами одержана. Продолжай в том же духе.
— Ты весьма циничен, — заметил Парменион.
Фиванец кивнул. — Да, я такой. Но есть урок, который жизнь преподносит всем, кто способен видеть. У каждого есть своя цена, будь то деньги, слава или власть.
— Значит, у тебя тоже есть цена?
— Конечно. Чтобы освободить Фивы, я готов пожертвовать всем, что имею.
— В этом нет ничего постыдного, — согласился Парменион.
— Если ты правда так считаешь, то тебе следует многому научиться, — ответил фиванец.
На протяжении недель, что оставались до соревнований, Парменион бегал по два часа в день, улучшая свою форму. Теперь, когда оставался всего один день, он замедлился на тренировке, мягко труся по дорожке, аккуратно растягивая мускулы. Он не имел желания начать бег, чувствуя усталость. Как говаривал Лепид, «Никогда не оставляйте свою силу на тренировочной площадке, господа.» Закончив бег, он ополоснулся в фонтане у святилища Артемиды. Как обычно, вечером он гулял по городу. Фивы продолжали поражать его своим совершенством и красочностью, и он оценил мастерство, проявленное в архитектуре города — после Фив Спарта казалась сборищем крестьянских домиков, сваленных в одну кучу во время бури.
Общественные здания здесь были великолепны, с колоссальными пилястрами и прекрасными статуями, но и частные дома были построены добротно, не из высушенных на солнце кирпичей, а из плотно прилегающих друг к другу, тщательно отесанных каменных блоков. Окна были широки, пропуская больше света, а внутренние стены украшены рисунками или завешены яркими тканями. Даже у беднейших домов северного квартала крыши были крыты терракотовой черепицей, а ставни украшены искусной резьбой; во многих дворах били собственные фонтаны.
Его дом в Спарте был скромным, но не более, чем большинство других жилищ: полы из утрамбованной земли, стены из высушенной глины и тростниковая крыша, покрытая известковым раствором. Но даже дом Ксенофонта, который Пармениону казался роскошным, ничем не мог похвастать перед домом Эпаминонда. Пол в каждой из восьми комнат строения был выложен камнем, украшенным мозаикой из белых и черных камней, выложенных кругами или квадратами. Главная комната, андрон, была пересечена семью длинными скамьями для гостей. И там была ванна с цисцерной воды внутри дома!
Фивы были просто-таки самым удивительным местом из тех, что Пармениону доводилось видеть.
Ближе к закату он обычно занимал столик в одной из закусочных рядом с площадью и заказывал себе ужин. Разносчики несли ему еду на плоских деревянных подносах — свежий хлеб, зелень в сметане, травы и оливковое масло, подаваемые к рыбе с приправами. Он сидел под звездами, завершая ужин медовым печеньем и чувствуя себя так, словно сами боги пригласили его к себе на Олимп.
И лишь потом, когда он лежал один в своей верхней комнате, воспоминания о Дерае обрушивались на него, принося боль и клокоча в сердце. Тогда он вставал с постели и мрачно смотрел из окна на спящий город, с горькими мыслями. Мечты о мести росли в нем все больше, медленно выстраивая храм ненависти в его душе.
Они заплатят.
«Кто заплатит?» — спросил едва слышный внутренний голос.
Памренион задумался. Это Леонид всегда был его врагом, из-за него вся жизнь Пармениона была испорчена ненавистным словом «помесь». Его нигде не принимали, за исключением дома Ксенофонта. Он не скучал ни по кому в Спарте — даже по Гермию.
Они все заплатят, сказал он себе: весь город. Однажды придет тот день, когда одно лишь имя Пармениона заставит десять тысяч глоток вопить от ужаса.
