Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей - Вронский Константин (читать книги без txt) 📗
8
Он думал, что просто погибнет от жажды.
Язык раcпух и сделался шершавым. Фаддей хотел поднять голову и не смог. Словно кто-то незримый вдавливал его здоровенными ручищами в землю.
В воздухе хоть топор вешай. Все провоняло дымом пожарным, чадом, который всю ночь гнал в их сторону ветер.
Светло, но ведь до утра еще долго. Неужели ночь так быстро кончилась?
Фаддей застонал. Боль нестерпимая глаза режет. Да что же такое?
Сон, конечно, жуткий снился. Даву в том сне череп ему саблей надвое разнес и внутри копошился, искал что-то. Незадолго лишь до пробуждения Полина ему приснилась. В полынью провалилась. Как Мари когда-то погибла.
Сено. Так, значит, он на тюфяке, соломой набитом, спал. Господи, он ведь в Москве! Вместе с Дижу в домишке маленьком. Их батальон всю улицу занимает. Уже две недели, как они в Москве. Вот только ему радоваться нечему.
Головная боль и тело словно телегой переехали. Верно, в том вино, вчера в подвале найденное, виновато! Слишком много для него целой бутылки было на пустой-то желудок.
Господи, до чего же пить-то хочется. Но и вставать тяжко, эвон как каждая клеточка болит, тут и глаз-то открывать неохота, не то что за водой шагать. Фаддей заворочался в сене, собираясь соснуть дальше. Но что-то странным образом волновало, настораживало. Фаддей чуток приоткрыл глаза, на крышу глянул. А там… там посверкивало что-то. Как огонек пробегал. Фаддей переждал несколько секунд, пока с глаз пелена дремотная окончательно не пропала. А потом вновь зажмурился, боясь, что снится ему все это.
Крыша горела. Дым висел, как туча грозовая, из которой прямо сейчас молния ударит. Правда, вместо молнии огоньки желтые пробивались.
Фаддей подскочил.
– Дижу, просыпайся! Вот черт! Горим! Дом горит! – язык-то до чего тяжелый, аки бляшка свинцовая.
Господи, дом горит! Идиоты, они чуть сами себя не спалили!
Фаддей зашелся кашлем. Воздуху! Воздуху хоть глоток!
– Дижу! – прохрипел он, бросаясь к окну. – Ты жив, Дижу?
Нет ответа. Да где же он, чертеняка? Дыма все прибывало.
Он споткнулся о бутылку, в которой оставалось немного вина. Три глотка в счастье небывалое показались.
Но едва схватился за железную задвижку на окне, руку прочь отдернул. Волосы на голове от ужаса зашевелились, дыбом вставая.
Или он в аду после попойки вечерней проснулся, или Москва, город святорусский, вся разом полыхает. Там, где еще вчера дома росли, сейчас море огненное.
Фаддей распахнул окно, по пояс высунулся. Комната за спиной уж занялась. Где же этот чертов Дижу?
Булгарин метался по комнате, пока не рухнул на колени, споткнувшись о неподвижное тело Дижу. Господи, да что же это? Никак его балкой по башке разнепутевой приложило?! Без сознания бедолага, и рука вон в крови.
Фаддей хлопал Дижу по щекам, тряс изо всех сил, выкрикивал по имени сквозь вой всепожирающего огня. Но Дижу в себя не приходил.
Рядом обрушилась на пол горящая балка, в шаге от них буквально. Искры так и полетели.
Больше Фаддей уж не раздумывал, вцепился в ворот Дижу и поволок к дверям.
На улице, посредь пылающих домов рухнул на землю рядом с Дижу, судорожно хватая ртом воздух. Казалось, он и сам в огне полыхает. В висках кровь гулко билась, словно жилы прорвать хотела.
В доме что-то ухнуло, и крыша с шумом обвалилась.
Сердце у Дижу еще билось, но слабо, и сколько ни тряс его Фаддей, в себя камерад никак не приходил.
Фаддей озирался в отчаянии. Москва обратилась в бушующий океан, окрасившийся в алые, оранжевые и пронзительно-желтые тона. Белые, серые, коричневатые и черные клубы дыма, словно ведьмы, вздымались в ночное небо. Воздух над полыхавшими домами дрожал, аки в горячке. Пламя даже воздух пожирало.
Осторожнее, Фаддей, осторожнее! Иначе и тебя пожар заглотит, не поморщится.
Где все-то? Неужели они одни с Дижу уцелели? Неужто сгорели все в домах своих? И им тоже сгореть суждено?
Булгарин подхватил товарища под микитки и потащил. Где только укрытие сыскать в аду этом?
Смерть вновь играла с ним, как кошка с мышкой, и из лап ее ему на сей раз, скорее всего, не выбраться.
Хоть бы Дижу-то в себя пришел! Да что же это такое, здоров парень, как бык, а словно девица красная чувства-с теряет!
Надо вытащить его отсюда, а нога раненая все еще болит, проклятая! Надо, надо, где-нибудь точно на людей они наткнутся. И те помогут Дижу у смерти выцарапать.
Река! К реке спасаться надобно! Река – это жизнь, река – это спасение!
Черт, черт, черт! Горящим факелом дом дорогу им преграждал. И не пробраться никак, тем паче с Дижу на плечах.
Куда же бежать-то, куда? Правая нога болела уже нестерпимо.
– Merde! – выругался Фаддей, себе ужасаясь – вишь, совсем офранцузился, совсем городу родному, гибнущему в пламени, чужим стал. – Вот дерьмо!
Ого, как рвануло что-то! Никак склады пороховые занялись?
Откуда ж пожар сей жуткий взялся? Не слишком ли подозрительно запылала Москва со всех концов? Может, это свои и запалили?
Что ж, хороша месть. Молодцы, други, за все с врагами расплатились – и за деревни разоренные, и за поля вытоптанные, и за жен поруганных.
Не смей сейчас об этом думать, Фаддей! Не смей! Тебе выкарабкиваться надобно и камерада спасать.
Дижу с каждым шагом все тяжелее на плечах его обвисал. И с каждым шагом все глубже боль в ногу вгрызалась, а пожар полыхал все жарче.
Огонь сжирал все, сжирал ненасытно. И отчаяние, отчаяние сильнее пламени в душе полыхало. Ох, до чего же тяжел этот чертяка Дижу!
Фаддей вновь уложил товарища на землю, рядом сел, сил набираясь.
Воет пламя, воет смертушка, приближаясь. Вот и бесы так в пекле шумуют.
Нет, он им в лапы просто так не дастся! Не на того напали! Не в огне ему гибнуть! Фаддей вновь подхватил Дижу. Ох, жернов мельничный тяжеленный, а не человек!
– Да очнись же ты!
А жив ли еще камерад сердешный? Нет, вроде дышит. Только в себя не приходит…
Фаддей потащил Дижу дальше. Нога правая совсем уж хозяина своего не слушалась. И кашель этот чертов прицепился, как будто душу из тела выкашливаешь.
Да приди ты в себя, Рудольф! Пора бы уж! Сил-то совсем не осталось. Фаддей начинал почти ненавидеть камерада. Нельзя им умирать, а этот в себя не приходит, ирод!
Река, господи, река! В ее водах, текущих куда-то в блаженной невозмутимости, отражались горящие дома. Фаддей бросился в реку, таща на плечах друга. Вода! Вся боль, ожоги, кровь из ран вымывались прочь сим потоком жизни. Если что-то и способно оживить Дижу, то лишь ледяная Москва-река.
И Фаддей окунул камерада в воду. Ну? Ну? Ну же?! Дижу приоткрыл глаза. Ухватил себя за горло и начал натужно кашлять.
Фаддей зашелся в истеричном плаче. Еще никогда он не был так счастлив, как в этот момент: его друг жив!
…А потом наступило страшное оцепенение. Они сидели мокрые на берегу реки, смотрели на отражающийся в водах ее пожар губительный и понимали – все, конец это. Фаддей раскачивался, обхватив себя руками за плечи, и бормотал монотонно:
– Привиделся бессчастный сон – дуют ветры со вихрями, с хором верхи сорывают по самые по окны, по хрустальные по стекла. Француз Москву разоряет, с того конца зажигает, в полон девок забирает…
– Эй, – насторожился Дижу. – Булгарин, это ты что такое бормочешь? По… по-русски, что ль?
