Корсары Ивана Грозного - Бадигин Константин Сергеевич (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗

В здешних местах леса не было, и дрова приходилось таскать на себе с остальными запасами. Поэтому и на костер, без нужды, жалели каждое полено.

Озеро Большое казалось совсем рядом. Полуночное солнце окрашивало его гладкую поверхность в розовый цвет.

Поднявшись с валуна, обросшего серым лишайником, Шубин зашагал к высокому деревянному кресту, одиноко черневшему у берегов озера.

Песчаный волок был взрыт, в выбоинах, пересечен глубокими колеями. Недавно здесь проходили люди. Рядом со следами влачимых по песку судов виднелись отпечатки многих людских ног.

«С месяц как прошли человеки, — приглядевшись, подумал Федор Шубин. — Мезенские, наверно. Из Холмогор мы первые в море вышли… Что это там, у креста, будто животина?»

Федор оглянулся на оставленную у кочей пищаль, ощупал длинный засапожный нож. Из-под накинутого на плечи бараньего кафтана блеснула кольчуга. Желая спугнуть зверя, он гикнул и, напрягшись, стал ждать. Серая куча у креста не пошевелилась. Федор подошел ближе и понял — у креста, скорчившись, лежал человек.

Шубин медленно подошел к нему, тронул за плечо, негромко позвал:

— Эй, малый!

Человек не пошевелился. Федор ощупал его руки, они были холодные. «Мертвый», — была первая мысль. Желая убедиться, он повернул человека лицом кверху и, вынув из-за голенища нож, приставил лезвие к губам. Лезвие затуманилось.

Шубин крякнул, снял шапку, поклонился кресту и, взвалив на плечи неподвижное тело, двинулся к лагерю. У кочей он бережно положил его поближе к костру и подбросил несколько поленьев. Вместе с Молчаном Прозвиковым они раздели незнакомца, растерли его, влили в рот глоток крепкого вина.

Незнакомец открыл глаза. Увидев людей, он заплакал.

— Голодал я, братцы, всякую нужду терпел, — плача, бормотал он. — Душу свою сквернил, ел мышатину, и травные коренья, и ерниковые прутья, и всякое скверно… Помирать к кресту приполз. Спасибо, братцы…

Он пожевал сухарь, предложенный Шубиным, и сразу заснул.

Федор Шубин вместе с Молчаном Прозвиковым отнесли его на ночь под палубу, положили на тряпье и покрыли бараньим одеялом.

— Вишь, оголодал человек, — раздумчиво сказал Молчан. — А по разговору вроде новгородец…

Под утро потянул морской ветер: небо заволокло нависшими серыми облаками, заморосил легкий холодный дождь.

Федор Шубин сварил в медном котле кашу и разбудил ватажников. К каше вместе с мореходами поднялся незнакомец. Он был бледен и шатался от слабости.

У котла кормщик Молчан Прозвиков учинил строгий допрос.

— Мы строгановские люди, — сказал он незнакомцу, — идем по торговому делу. Всякого в свою дружину не пустим. Вот и обскажи нам, кто ты таков, из каких мест и как на волок попал.

Незнакомец кивнул головой.

— Степан Елисеев, сын Гурьев, — назвал он себя. — Из Бежецкого верха. Крестьянин боярина Ивана Петровича Федорова. Землю пахал и хлебушек сеял. И в отхожий промысел, бывало, ходил — кормщиком на дощаниках и речных лодьях. На жизнь жаловаться не приходилось. Боярин был справедлив и милостив. Жена детишек народила — двое было. А в прошлом годе беда пришла. Сам царь к нам в Бежецкий верх пожаловал с кромешниками. Боярские хоромы порушил и наши избенки сжег. А холопов да слуг боярских и нас, мужиков-хлеборобов, топорами зарубили либо пиками покололи…

— Что так? — спросил Максим Бритоусов, мореход, с белой бородой и с густой белой гривой.

— Откуда нам знать! Говорили, будто наш боярин измену замыслил, похотел сесть на царский престол.

— Вона как! — сказал Бритоусов. — Значит, ты, Степан Гурьев, против царя вор?

Степан хмуро посмотрел на старика.

— Вором не был. За царя-батюшку всегда готов был голову положить. А в тот раз не показался он мне.

— Вона как! — опять сказал Бритоусов.

— Мужиков топорами рубили да на колы сажали, а баб наших и девок повелел царь Иван Васильевич до наготы раздеть. Кур на улицу кромешники выпустили, а царь заставил баб наших кур ловить… — Голос Степана Гурьева задрожал. — А кромешники из луков стали стрелять по женкам да и положили всех до одной. Остались живы те, что в лес успели убежать, да те, что на потеху себе царь оставил.

— Откуда ты знаешь, что сам царь приказал вашим женкам кур ловить? — подал голос Федор Шубин.

— Да уж знаю. Царь у часовни остановился, а в часовне мой брат Семен за иконами спрятался, он и слышал и мне сказал.

— А ты где был в тое время?

— Я-то? Я в лес за хворостом поехал, потому и жизнь себе сохранил. Да и не рад, что жив остался. Детишек малых и тех кромешники в огонь покидали. А царь смеялся, «гой-да, гой-да!» кричал… Разбередили вы мне душу, братцы, — закончил Степан Гурьев.

Ватажники молчали.

— Вона как! — нарушил тишину Бритоусов. — А скажи нам, человек хороший, как ты в здешних местах сам-один оказался? Далеченько Ямальский волок от Бежецкого верха?

— Узнал я, братцы, что с женой и детками содеялось, и надумал из нашего села бежать, и брат со мной, и еще три мужика. Пошли мы вольных краев искать. Где пехом, где рекой, где с обозом прилучалось. Так мы до Холмогор дошли и еще дальше, в Мезень. Короче говоря, взяли меня мезенцы и брата моего в артель.

На четырех кочах мы за меховым товаром в Мангазею подались. Где морским ходом, где по рекам и волокам… С реки Зеленой в море вышли, а на второй день учало погодою кочи бить. Три кочи разломало, а запасы и людей разметало по морю. И плыли люди на берег на веслах, и на тесинах, и в карбасах, кто как мог. А коч купца Остафьева кинуло на берег, цел, и завалило на мысе песком… Две недели тот остафьевский коч мы из песка выгребали и с мели снимали. — Степан Гурьев тяжело вздохнул. — И собрались мы на остафьевский коч и шли на восход парусом один день. Ночью снова бросило ветром коч на сухой берег, и снять с мели не смогли. Выбрались мы на берег мокрые, кое-какие запасы и товары с собой свезли. Развели огонь, согрелись, заснули с устатку. Наехала на нас немирная самоедь. И на меня один навалился, насилу вывернулся у него из-под рук. Отбились кое-как. Осталось нас семеро. Однако захватила самоедь припасы — муку и мясо сушеное, и оголодали мы вовсе. Решили карбасом обратно на волок возвратиться. Да не всем привел бог. Налился карбас полон воды, и парус ветром изодрало, весла из рук вышибло. И не знаю, как до берега добрались. Померли товарищи, кто на морском ходу, кто на реке. И брат мой помер… Мне одному довелось к кресту дойти.

Степан Гурьев перекрестился, словно подтверждая правду своих слов, замолк и склонил голову.

— Вона как! — опять сказал Бритоусов. — Мы не против, иди, Степан, с нами. В здешних местах один православный человек дороже, чем сто таких-то в Москве или в Новгороде. Как тебе, Молчан, показалось? — посмотрел он на старшого.

— Мы не против, — повторил и Молчан Прозвиков.

Ватажники одобрительно загудели.

— Спасибо, братцы, — сказал Степан Гурьев, — думал, помру, своих не увижу, а тут гляди-ко. Уж как я рад, и не обскажешь!.. А вы куда, братцы родненькие, путь-дорогу держите, до каких мест?

Старшой Молчан Прозвиков усмехнулся:

— И сами не знаем, парень. Длинная нам дорога на восход солнечный. Путь нам указано разведать к реке сибирской Енисею и дальше. Новых ясачных людишек для царя-батюшки отыскать. Говорят, там соболя не перечесть да и другого зверя много. И кости заморной моржовой note 50 по берегам навалено бессчетно.

Когда наелись, Бритоусов вымыл в ручье ложку и подсел к федоровскому мужику.

— Скажи-ка, друг, много ли хлеба в Бежецком верху родилось? Хватало ли до новины?

— У нас хорошо земля родит. Ежели сказать короче — с хлебом всегда были. А боярин-то и дворню кормил, и на торг отсылал. В хороший год пять тысяч четей note 51 продавали.

— А теперь?

— Что теперь! Все сожгли кромешники. Кто жив остался, в бегах мыкается вроде меня.