Георгий Победоносец - Малинин Сергей (книги серии онлайн .TXT) 📗
И ещё прибавил княжич: «Дурак ты, Никита Андреев сын, что до сей поры молчал. Давно б уже по Кремлю с головы до ног в шелку да бархате похаживал и Долгопятому свысока на плешь плевал. От него-то, старого борова, государству пользы никакой, только тем и держится, что перед государем ужом пресмыкается и завсегда допрежь иных угадывает, чем царю угодить: шуткой ли насмешить, поддакнуть, когда надобно, а нет, так и хулу на того, кто ему не люб, государю в ухо нашептать. Пёс он, а не боярин, позор для всего боярского рода! Но ты не робей, — сказал княжич Ярослав, — мне этого пса стороной обойти, да так, чтоб он и не сведал и гавкнуть не поспел, — раз плюнуть».
После таких разговоров княжичу поутру и говорить ничего не пришлось про свои спешные дела — Никита сам домой рвался. За ночь он успел обдумать слова друга и, опричь всего иного, понял, с чего вдруг отцу загорелось сей же час, не откладывая, продать Долгопятому Лесную. Ведь сколько лет упирался и слышать про то не хотел, а тут вдруг возьми да и уступи! Неспроста это было, и, поразмыслив, Никита без труда угадал нехитрый отцов замысел: променять деревеньку с холопами на то, чтоб могучий сосед снял с него, Никиты, осаду, бросил ему в поступлении на службу препятствовать. Нужно было спешно увидеться с отцом и пересказать ему свой разговор с княжичем: авось передумает, не станет продавать деревеньку. Ведь ежели продаст, а Долгопятый его обманет, совсем разориться можно! Но теперь, чуя за плечами поддержку старого друга, который, как было Никите доподлинно известно, слов на ветер не бросал, молодой Зимин летел домой, как на крыльях.
Сразу после полудня добрался. Выехал на лесную опушку, откуда вид на всю деревню с барским домом на горке открывался, глянул и сразу не понял, в чём загвоздка. Сердце стукнуло тревожно, а голова никак в толк не возьмёт: что ж не так-то? Аль не хватает чего?
Пригляделся и понял, чего не хватает. Дома отчего не хватает, вот чего.
Частокол на месте, хотя, похоже, и не весь. Ворота, как всегда в дневное время, нараспашку. А дома не видать, только серый дым редким столбом над горкой стоит, ровно там, на горе, землянка, в коей сказочный великан огонь в очаге разжёг и похлёбку себе на вечерю готовит.
Мигом сердце захолонуло. Понял: беда! Мало было на их с отцом головы напастей, так сюда ж ещё и пожар! Ведь дотла всё сгорело, как есть дотла! Ах ты, Господи! На всё Твоя воля, однако ж и бес, гляди, не дремлет…
Пустил коня вскачь и, пока скакал до деревни, думал: «Ничего, переживём и это. До зимы отстроиться можно, на то и Степан с его артелью, с голоду тож не помрём, особенно если Ярослав не обманет, замолвит словечко. А Ярослав не обманет; государева служба, считай, в кармане. До весны как-то протянем, а там, глядишь, и случай отличиться перед государем явится, и станет совсем хорошо…»
Вокруг пепелища собралась, пожалуй, вся деревня. Бабий плач был слышен ещё от деревенской околицы, а когда Никита подъехал ближе, причитания эти перешли в протяжный разноголосый вой, словно вокруг обгорелого частокола стояла не людская толпа, а стая голодных волков. По дому, пусть себе и хозяйскому, пусть даже и хозяина жаль, потому что хорош да добр, так не голосят. Сердце у Никиты совсем сжалось, обратившись в тяжкий холодный камешек, что лежал в груди, леденя нутро и мешая свободно дышать. Едкий запах гари лез в ноздри; люди, завидев его, не кланялись, как обычно, а валились на колени, и Никита с ужасом разглядел, что многие лица, и не токмо бабьи, мокры от слёз.
На скаку спрыгнув с седла, кинулся в ворота, за которыми виднелись лежащие беспорядочной дымящейся кучей горелые брёвна да головешки. Кругом суетились закопчённые, закуренные, чёрные, как эфиопы, мужики, плескали на головешки водой, и те шипели, фыркали горячим едким паром. Прямо под ноги, едва не опрокинув, кинулся и распростёрся ниц какой-то человек в распоясанной, кое-где прогоревшей насквозь, а на груди рассечённой наискосок и окровавленной рубахе. Приглядевшись, Никита не враз узнал ключника Матвея.
— Прости, батюшка! — медвежьим басом закричал ключник. — Не уберегли кормильца!
— Кого? — закричал Никита, хватая дюжего ключника за ворот и одним рывком, как соломенное чучело, поднимая его на ноги. — Кого не уберегли?!
— Прости, родимый! — причитал ключник, норовя опять повалиться на землю. — Батюшку твоего, Андрей Савельича, с ночи сыскать не можем! Не иначе там он остался!
Рука Никиты, выпустив ворот ключника, сжалась в кулак. Матвей боязливо попятился, но молодой барин уже овладел собою. Помолчав с минуту, чтоб овладеть ещё и голосом, Никита глухо промолвил:
— Сказывай, как вышло.
Слова душили и царапали горло, как комки колючей шерсти. Говорить было трудно, а слушать, ничего не упуская, оказалось ещё труднее, тем более что наполовину обезумевший от горя и страха перед наказанием ключник говорил путано, то и дело сбиваясь и перескакивая с одного на другое. Никита кусал губы. Затеянное следствие казалось неуместным, едва ли не кощунственным. И то правда: дом сгорел, отец, верней всего, погиб в огне, а он здесь сыск учиняет, ровно приказной дьяк или, не к ночи будь помянут, Малюты Скуратова опричник!
Сыск, однако ж, был необходим, Никита понял это с первых Ключниковых слов. А коль необходим, то и вести тот сыск надлежит ему — наследнику и преемнику погибшего Андрея Савельевича, с сего дня полновластному хозяину этого места. В противном случае искать станут государевы люди, а уж они-то «найдут», не сомневайся! Полдеревни на дыбе замучают, пока не сыщется один, кто, не стерпев пыток, оговорит либо себя, либо соседа…
Со слов Матвея, дополняемых и уточняемых собравшейся дворней, выходило следующее. За полночь уже, когда весь дом уснул, дворню разбудил крик старого дядьки Захара. Что кричал старик, спросонья никто толком не разобрал; кому-то послышалось слово «тать», однако наверняка сказать было нельзя, тем паче что кричали внизу, в сенях, подле лестницы, что вела в чистую, хозяйскую половину. Выйдя на шум из чуланчика, ключник наткнулся в сенях на ещё тёплый труп Захара, убитого, по всему видно, ударом ножа в горло.
В доме поднялась суматоха, стали звать барина. Потом кто-то заметил, что горит сторожка у ворот. Кинулись тушить и едва поспели вытащить из огня тело сторожа, в горле коего, как, к слову, и у его собаки, торчала стрела.
В этом месте рассказа Никита пожелал взглянуть на тело, которое, накрытое рогожей, лежало в стороне на травке. Стрелу уже вынули, однако оставленная ею рана говорила о том, что послала её рука опытного лучника. Со сторожем стрелку, положим, могло и повезти, однако ж ключник не соврал: собака была убита тем же способом, что и сторож. О немалом искусстве лучника говорило и то, что стрелы были самодельные, без наконечников — просто две свежие ветки, не далее вчерашнего вырезанные в лесу, заострённые и обожжённые над костром. Убедившись в том, Никита приказал говорить дальше.
Далее же обнаружилось, что горит уже не только сторожка, но и спальная горница Андрея Савельевича. Когда туда хотели войти, навстречу растерянной дворне из двери выскочило некое косматое чудище, подобное, если верить одним, демону, а коль послушать иных, то лешему либо домовому. Толком его не разглядели: было темно, дымно, да и огромный кинжал, принятый иными за меч, коим ночной тать свирепо махал перед собою, не давал к нему приблизиться.
Смельчаки, однако же, нашлись. Ключник Матвей вдвоём с конюхом пытались задержать вора. Конюх был заколот на месте, Матвею же повезло вовремя отскочить, так что кинжал лишь распорол на нём рубаху да оставил длинный порез на груди. В доказательство своих слов ключник показал запёкшийся косой порез, тянувшийся через всю грудь от правого плеча до левого нижнего ребра и напоминавший, на неискушённый взгляд Никиты, след от татарской сабли либо от медвежьего когтя. Отшатнувшись от несущего погибель широкого обоюдоострого лезвия, Матвей оступился на лестнице и сверзился с оной вниз, увлекая за собой остальных. Тать, размахивая кинжалом и срамнословно бранясь, перелез, ступая по головам, через копошащуюся в сенях людскую кучу, выскочил в дверь и был таков. Кто-то видел, что при нём будто бы был мешок; сие никого не удивило, ибо столь сноровистый и удачливый вор, конечно же, не мог покинуть дом, не унеся хоть какой-то добычи.
