Одиссея поневоле (Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевс - Свет Яков Михайлович (лучшие книги .TXT) 📗
Блеск двора их высочеств приводил пленников в изумление. А между тем послы королей Англии и Франции, Венецианской Сеньории и императора Максимилиана твердили в своих донесениях, что Изабелла и Фердинанд государи скаредные, что двор их убог, что сами они трижды перелицовывают свои одежды и наводят экономию даже на корме для собак.
Он и постоянной резиденции не имел, этот двор; он кочевал по стране к вящей выгоде королевской четы, ибо издержки на содержание государей-скитальцев принимали на себя те города и селения, где на неделю или на месяц останавливался царственный табор.
Но зато у их высочеств войска было больше, чем у Карла VIII Французского и Генриха VII Английского. Зато ни одна страна Европы не имела такой армии инквизиторов, доносчиков и соглядатаев, как Кастилия и Арагон. Зато укреплялись в этих королевствах основы единодержавия и единоверия.
Довелось однажды Диего в свите адмирала посетить барселонский морской арсенал. Близ арсенала Диего попал в квартал портовой голытьбы. Грязь, теснота, зловоние этих мест потрясли Диего. «Как же так? — думал он. — Ведь не только великие касики Кастилии и Арагона, но и все их приближенные живут в просторных бохио, едят на золоте и серебре, а рядом, в двух шагах от этих светлых и чистых палат, люди, бледнолицые люди вповалку лежат на гнилой соломе и гибнут от голода».
На Острове Людей не все живут одинаково. У Гуабины три жены и очень большой бохио, у безродного набории одна жена и маленький каней, но и великий касик Гуабина, и чужак-набория спят в гамаках из волокна кабуйи, едят макрель и кассаву, пьют отстоявшийся сок юкки и рыхлят землю острыми коа. Правда, нет у них ни ковров, ни зеркал, ни сосудов из прозрачного камня-стекла. Однако в хижинах барселонского предместья только одна солома, да и та прелая.
Настал день троицы, и в Сео, барселонском кафедральном соборе, всех шестерых пленников торжественно ввели в лоно истинной веры.
Диего дали еще одно имя (бледнолицые ужасно любят имена, и чтобы их было много). Отныне он был уже не просто Диего, а Диего Колон, и он этим гордился, потому что Сеньорадмирала звали доном Кристобалем Колоном.
Гуакагана стал Фердинандом Арагонским, тезкой его высочества короля, а Бехечо — Хуаном Кастильским. Бехечо очень полюбил принц Хуан, и их высочества подарили этого индейца своему наследнику. Пако, Пене и Алонсо были также удостоены святого крещения, но у них так и осталось по одному имени.
А королева сказала: «Теперь я ваша сестра во Христе». Она очень ласково улыбалась всем новокрещеным братьям, но сердито нахмурилась, когда увалень Пако задел ее плечом. Сестра во Христе… Боязно быть братом такой сестры.
А на следующий день Сеньорадмирал сказал:
«Радуйтесь, мои друзья: всех вас я беру с собой в новое путешествие. Не пройдет и трех месяцев, как мы отправимся на Эспаньолу». А затем он слегка замялся и добавил:
— Бехечо, впрочем он теперь уже не Бехечо, а дон Хуан, остается с его высочеством принцем Хуаном.
Бехечо-Хуана никто не спрашивал, желает ли он остаться. Крещеной собственности вопросов не задают, и мнения своего иметь она не может.
Принцу нужна была живая игрушка, и он ее получил.
Историк Овьедо весной 1493 года жил в Барселоне, он присутствовал на церемонии крещения шестерых индейцев адмирала, а затем не раз встречался с Бехечо-Хуаном и о дальнейшей судьбе его писал:
«Этого дона Хуана Кастильского пожелал иметь принц, и дона Хуана оставили при дворе наследника и содержали его очень хорошо, и относились к нему, как будто он был сыном знатного кавалера, и его очень любили. И приказали наставлять и обучать его нашей святой вере, и препоручили его заботам майордома наследного принца сеньора Патиньо. Мне довелось этого индейца видеть, и он сносно говорил по-кастильски, а два года спустя умер».
Попугаи умерли раньше. С ними тоже обращались хорошо, их тоже очень любили.
Без попугаев и без Бехечо-Хуана адмирал с пятью пленниками отбыл из Барселоны и направился в Севилью, где дон Хуан де Фонсека снаряжал большую флотилию. Флотилию, которая должна была отправиться к берегам новооткрытых Индий.
Жаркое лето в Севилье
Сухой ветер свистел в лимонных рощах, и от его горячего дыхания жухли травы, свертывались в трубочки молодые листья, желтели луга. Небо выцветало от зноя, солнце всходило в багровой дымке и в час заката скрывалось в мутном мареве. Пахло гарью, полынной горечью, вихрилась по дорогам желтая пыль, сухими струпьями покрывалась истомленная духотой андалузская земля.
Июнь выдался на диво жарким, такого июня старожилы не знали со времен короля Хуана, ушедшего в лучший мир сорок лет назад, и во всех храмах божьих добрые христиане молили бога о дождях, но ни единой тучки не объявлялось на горизонте, и жгучие африканские ветры дули день и ночь уже третью неделю.
В день святого Варнавы, 11 июня, дон Андрес спозаранку собрался в дальний путь. До Лос-Паласиос дошла благая весть — адмирал прибыл в Севилью, и дон Андрес поспешил в андалузскую столицу.
Мул то и дело сворачивал с дороги, норовя то там, то здесь отхватить клок пыльной травы на обочине, и однажды предпринял попытку сбросить дона Андреса. Правда, попытка эта была робкая, и мул, поднявшись на дыбы, немедленно подчинился властной руке дона Андреса.
— Dulce est desipere in loco — приятно вовремя подурачиться, — сказал дон Андрес, отпуская узду. — Надеюсь, что ты теперь образумился, мой дружок. Поверь, мне и самому страсть как не хочется колесить в такую жару по андалузским дорогам. Но адмирал возвратился из Барселоны, и нам необходимо повидать его.
Primo [19], потому, что следует узнать все барселонские новости, secundo [20], в силу того, что сеньор адмирал во мне нуждается в такой же мере, как и я в нем, и tertio [21], я убежден, что наши друзья-индейцы вернулись в Севилью, а стало быть, весьма возможно, что адмирал их отпустит в деревеньку Лос-Паласиос.
Мул, угрюмо пофыркивая, слушал эти назидательные речи и понуро шагал по пыльной и разъезженной дороге. Несмотря на адскую жару, движение на ней довольно оживленное. В Утрере и Гуадайре на постоялых дворах полным-полно было путников, причем многие из них странствовали по казенной надобности. Дону Андресу не составило труда выяснить, что эти люди едут из Кадиса или в Кадис по делам его преподобия дона Хуана де Фонсеки, главы ведомства заморских дел. Узнал он, что в Кадисе готовится огромная флотилия, которая вскоре должна выйти к берегам новооткрытых Индий, и что адмирал не сегодня-завтра отбудет из Севильи в этот порт, чтобы принять уже готовые к плаванию корабли.
У Трианских ворот дон Андрес повстречал пажа адмирала Педро Сальседу.
Педро Желтоголовый всегда сопутствовал адмиралу, и дон Андрес от бойкого пажа узнал, что его другу был оказан в Барселоне отличный прием. Узнал он, что сам архиепископ толедский окрестил шестерых индейцев.
Уже смеркалось, когда дон Андрес и его спутник подъехали к монастырю Марии Пещерной, где, как и прежде, остановился адмирал. Ворота гостеприимно распахнулись, и монастырский служка проводил мула в конюшню, а Педро, поддерживая дона Андреса за локоть, помог ему одолеть крутую лестницу, которая вела в адмиральские покои.
— Святая троица вняла моим молитвам! — воскликнул адмирал при виде дона Андреса. — Именно вас я хотел видеть здесь, и именно с вами мне нужно держать совет. Но прежде всего я расскажу вам о моем барселонском триумфе: воистину сама пресвятая дева открыла мне путь к сердцам их высочеств.
И адмирал поведал дону Андресу о торжественном приеме в Барселоне и о великих милостях, оказанных ему королевой и королем.
— Все это безмерно меня радует, — сказал он в заключение, — однако нынче тревожные предвестия смущают мою душу. Барселона приняла меня прекрасно, но здесь, в Севилье, я снова, как в былые времена, чувствую себя пасынком Кастилии.
