Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич (электронная книга txt) 📗
— Не очень.
— Потоптать-то не потоптал, но сшибить — сшиб. Ну а потом и саблю вытащил. Верно, решил, что тать-то всего один, а их там человек десять, если не больше.
— Зарубил кого? — с надеждой спросил Тимофей.
— Ну, как же, — засмеялся Костка. — Ежели зарубил бы, так они бы нас живыми и не оставили. Я сам-то и сопротивляться не стал, так мне по шее только и дали да пнули пару раз. Не стал бы ты за саблю хвататься, то пограбили бы да отпустили. Вот один из них тебя дубиной с шипом железным и вдарил… Вроде по ухваткам да по гонору — атаман ихний. Я уж думал — помрешь. Но ничего, выжил. А крови-то у тебя из головы вылилось! Еле-еле тряпками завязал.
— Все забрали? — мрачно спросил Акундинов, хотя уже знал правду.
— Ну, почти, — ответил друг, нервно почесав плечо. — Подштанники оставили да кресты нательные. Еще хорошо, что один из мужиков нам тряпье свое сбросил. У меня вот еще стилет остался. Выпал он, когда из одежи вытряхивали.
— А грамотка? — с беспокойством спросил Тимофей.
— Цела, цела грамотка, — успокоил его Конюхов. — Только на кой она теперь?
— Ну как на кой? — заметно повеселел Тимофей. — Помнишь быличку французскую про кота в сапогах? Сам же мне ее и сказывал.
— Ну?
— Стало быть, будешь ты котом в сапогах, а я — сыном мельника, что князем стал.
— Маркизом, — поправил его Костка. — Во Франции князей герцогами зовут. А маркиз, он чуть поменьше, чем герцог.
— Ну, мне по хрен. Что князь, что маркиз. Значит — пойдешь к королю здешнему да скажешь — так, мол, и так, ограбили разбойники Ивана Карамзейского, лежит он в крестьянской халупе…
— Только не Карамзейского, а Каразейского, — поправил Конюхов друга. — И лучше тебе себя не Иваном звать, а Иоанном. Иванами да Янами тут хлопов зовут.
— Да? Каразейского? Как бы не перепутать. Карамзейский — Каразейский, — задумался на миг Тимофей, но продолжил: — Так вот. Лежит, стало быть, князь Каразейский в халупе да помощи просит!
— Тимош, ты, часом, головушкой-то после удара не тронулся? — с тревогой спросил Костка. — Ну какой же там, к лешему, князь Каразейский…
— Вот такой. Слышь, а почему Каразейский? — заинтересовался Тимоха, как будто только сейчас узнал эту фамилию. — «Кара» — вроде бы «черный» по-татарски?
— Ну, — почесал тот седой затылок. — Вначале-то думал Иоанном Мангазейским тебя обозвать, да решил, что Мангазея — это же в Сибири где-то.
— Во! — засмеялся Тимофей. — То место, куда тебя в ссылку отправят.
— Тьфу ты! Типун тебе на язык… — плюнул Костка.
— А красивая фамилия-то! Каразейский… — проговорил Тимоха, будто бы смакуя. — Звучит!
— Так чего, Тимоша, — не отставал Костка. — Ты чо, впрямь решил самозванцем заделаться?
— Мы же об этом с тобой еще в Новгороде-Северском договаривались. Или ты думал, что я шутки шучу?
— Ну, не то чтобы думал… Боязно мне что-то, — признался Костка. — Одно дело — былички сочинять да грамотки подложные стряпать, а другое — когда на самом деле…
— А на кой хрен мы с тобой в Польшу-то ехали?
— Я ведь даже не думал, что мы в Польшу приедем. Думал, так просто, поболтаемся чуток, да назад и вернемся.
— Просто ему… — хмыкнул Тимофей. — Просто только коты шарахаются да кошки по крышам жмутся. Куда уж, назад-то… У нас с тобой грехов на две плахи да на три виселицы наберется. Одним больше, одним меньше.
— Это да, — согласился Костка и загрустил.
Акундинов, видя, что друг пришел в расстройство, решил поговорить о другом:
— И как поляки-то в такой нищете-то живут? Спят как свиньи, жрут непонятно что! У меня от ихнего гороха уже пузо сводит. А уж дух такой…
— Ну, наши-то еще — зажиточные, — рассудительно отозвался Конюхов. — Клецки почти каждый день кушают. Капуста есть. Вон поросенок бегает, зарежут скоро. Да и горох — штука вкусная, особенно с жареной свининкой.
— Если эти — зажиточные, как же голота-то живет?
— А голота да захребетники траву едят. Желуди собирают да с лебедой их и варят… В Польше-то, брат, хуже, чем во Франции.
— Слушай, — заинтересовался вдруг Тимофей, — помню, что во Франции-то ты бывал, а чего ты там делал-то?
— С дьяком ездил, что обозы с зерном туда возил. Во Франции тогда из-за засухи все на корню выгорело. Голод был, как у нас перед Смутой. Так первый министр (это вроде нашего первого боярина) стал зерно по заграницам искать.
— А что, ближе нигде не нашлось? — усмехнулся Акундинов. — Из России-то, чай, до Франции — путь-то неблизкий. За морем — телушка-полушка, да рупь — перевоз…
— Путь-то, положим, неблизкий, — рассудительно сказал Конюхов. — Но соседи-то на чужой беде всегда нажиться норовят. Вот, а государь-батюшка согласился рожь по сорок пять копеек с пуда продать.
— Ничего себе! Да ржи цена-то — десять с пуда, — хохотнул Тимофей.
— Э, Тимоша. Наши-то сорок пять копеек, почитай, французов от голодной смерти спасли. Все соседи ихние меньше, чем по два ефимка за пуд, не отдавали. Так что французы заплатили и не поморщились. Наши-то цены всегда меньше, а серебро, стало быть, у нас дороже.
— Это как? — опять удивился Акундинов.
— Да просто, — пустился в объяснения Конюхов. — Вот скажи, откуда на государев Денежный двор серебро идет, чтобы наши копеечки чеканить?
— Известно, откуда. От купцов иноземных да от наших гостей, что с немцами да англичанами торгуют. Батька мой в Таможенной избе стоял. Со всех купцов, что из Архангельска товар везли, пошлину в казну брал. А те ефимки на копеечки перечеканивали. Да и сам я, — примолк Тимоха, вспоминая конфуз на Денежном дворе, — ходил как-то туда…
— Вот-вот, — поддакнул Костка. — А во французских да немецких землях серебро из земли добывают. Посему у них-то серебра много, а у нас — мало. У нас на копеечку цельную неделю жить можно. А там на такую «чешуйку» в кабаке только кружку вина взять — и то потому что вино дешевое. Понял?
— Понял, — кивнул Акундинов, порадовавшийся тому, что не бросил приятеля где-нибудь в Курске или Орле, как собирался. — А как там, во Франции? — поинтересовался он.
— Вино — дрянь. Кислое да шипучее. В нос шибает — вот и вся радость! А уж слабенькое, что наливочка бабская. С полведра нужно выпить, чтобы пьяным быть. Кормятся плохо. Простой народ похлебку варит на луковой шелухе да на черством хлебе, чтобы густо было, как клейстер.
— А бабы какие?
— Бабы… — задумался Костка. — Ты же знаешь, по бабам-то я не ходок. Но наши, что ихних баба пользовали, сказывали, что сильно вонючие. Зато — податливые, как курвы кабацкие.
— А чего так?
— Мыться они не ходят. Те, что побогаче, так морду тряпкой с уксусом винным оботрут, и все. А чтобы потом от них не разило, так они на себя духи да благовония льют. А те, что победнее, так и вообще никак. А в баню не ходят. Да и нет там никаких бань.
— Тьфу ты, — передернулся Тимофей. — Знал бы, что в Европах в баню не ходят, так и хрен бы туда поехал. Лучше бы мы в Сечь Запорожскую подались али вообще к туркам!
— К туркам! — чуть не завопил Конюхов. — Нет уж, нет уж. К туркам я не поеду!
— А чего так, — усмехнулся Акундинов. — Там, говорят, тепло. Груши-яблоки круглый год растут.
— Так они же в свою веру заставят перейти!
— Ну и что? — пренебрежительно оттопырил отвисшую нижнюю губу Тимоха. — Какая разница, какому богу молиться? Бог-то ведь, Он один!
— Не! — отмахнулся Костка. — Если в мусульманство идти, то ихняя вера пить запрещает. Ни вина, ни пива, ни меда…
— А, вон оно что! — засмеялся Акундинов, а потом успокоил приятеля: — Не дрейфь, писец, подьячим станешь!
— Станешь тут, — вздохнул Конюхов. — С тобой-то быстрее на плаху угодишь али на виселицу!
— Плевать. Все веселее, чем в постели подыхать. Али, — толкнул он друга, — в сугробе… Давай-ка решать, когда уходить-то отсюда станем?
— А как уходить-то? У нас же ни хрена нет. Тряпки вонючие да подштанники. Даже сапог, так и тех нет. Хозяин уже косится. Говорит, денег мол, нету, штанов нету. Будете задарма жрать, так скоро к войту вас поведу, грамоту писать, чтобы в каморники нас определить, пока долг не отдадим! Или пану Мехловскому, хозяину здешнему, отдадут в холопы.
