Цецилия - Дюма Александр (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Мне пришли сказать, что через два часа небольшое судно отправляется в Англию; стало быть, у меня ровно столько времени, чтобы добежать до этого берега, о котором будет тройное воспоминание в моем сердце; этот берег вы видели без меня, видели вместе со мной, и я видел без вас.
Оставляю вас только письменно, милая Цецилия, и по возвращении буду продолжать это письмо.
Великая, прекрасная вещь море, когда на него смотришь с глубоким чувством в сердце! Как соответствует оно всем высоким мыслям; как в одно и то же время оно утешает и печалит; как оно возвышает от земли к небу; как оно заставляет понимать бедность человека и величие Бога!
Мне кажется, что я согласился бы навсегда остаться на этом берегу, где мы бродили вместе с вами и где мне казалось, что, поискав хорошенько, я мог бы найти следы ног ваших. Зрелище, бывшее у меня перед глазами, наполняло величием мое сердце. Я любил вас нечеловеческой любовью, я любил вас, как цветы с возвращением весны любят солнце; как море в прекрасные летние ночи любит небо.
О! В это время, Цецилия, — да простит мне Господь, если это хула гордости! — но я презирал стихии, не властные разделить нас даже посредством смерти. Как если все соединяется и сливается в природе: благоухание с благоуханием, тучи с тучами, жизнь с жизнью, почему же и смерти не соединиться со смертью, и если все оплодотворяется через соединение, почему смерть, одно из условий природы, одно из звеньев вечности, один из лучей бесконечного, почему смерть должна быть бесплодна? Бог не создал бы ее, если б она должна была служить только средством к истреблению и, разъединяя тела, не соединять души.
Итак, Цецилия, и сама смерть не могла бы разлучить нас, потому что Священное писание говорит, что Господь попрал смерть.
Итак, до свиданья, Цецилия, до свиданья, может быть, в этом мире и, наверное, в будущем.
Отчего эти мысли приходят мне нынче в голову? Не знаю. Воспоминание ли это, или предчувствие?
До свиданья, меня зовут, судно готово. Отдаю это письмо госпоже д'Амброн, которая сама отдаст его на почту.
Твой Генрих».
Прошло восемь дней, потом пришло новое письмо. Мы назвали эту главу «Переписка». Пусть же читатели позволят нам оправдать это заглавие, предложив им это, четвертое письмо.
«Вы надо мной, Цецилия; ваше дыхание движет мной; ваша звезда мне светит.
Послушайте, и вы увидите, как все нам удастся… Боже мой, это страшно! Мне лучше хотелось бы, чтобы были какие-нибудь затруднения, чтобы был враг, которого надобно превозмочь, препятствие, которое победишь. Боже мой! Неужели эти милости продлятся до конца моего странствия?
Я знал, что в Лондоне не найду уже ни госпожи де Лорд и никого из моих родных. В самом деле, все уехали, но так как я надеялся получить помощь не от родственников, которые сами слишком бедны, то их отсутствие было мне неприятно только потому, что я не имел удовольствия повидаться с ними.
Я надеялся на одного благородного и прекрасного человека, на одного служителя, мне должно бы сказать — друга нашего дома, на человека, которого вы так же любите, Цецилия, на доброго господина Дюваля.
Вы знаете, Цецилия, что у меня, как и у вас, нет никакого состояния. Поэтому я мог рассчитывать только на заем, обеспеченный моим словом. Был только один человек, к которому я желал обратиться с просьбой о подобной услуге. Этот человек был господин Дюваль.
Впрочем, я не колебался ни минуты и отправился из Парижа с этим намерением. Я ни на минуту не сомневался в его готовности помочь, я знал его.
Но вы знаете, Цецилия, или скорее вы не знаете, но догадываетесь: есть тысяча способов делать, одолжение, начиная от одолжения, которое вы требуете, до одолжения, которое вам предлагают.
Бедный господин Дюваль! Лишь только я сказал ему — я не скрывал от него ничего, Цецилия, ни любви моей к вам, ни нашего положения, ни наших надежд, которые все основывались на нем, — едва я сказал ему все, как жена его, оборотясь к нему, вскричала:
— Ну вот! Не повторяла ли я тебе двадцать раз, что они любят друг друга?
Эти благородные люди, Цецилия, думали о нас, занимались нами, и, когда мы еще не смели признаться друг другу в нашей привязанности, для них она не была уже тайной.
Тогда господин Дюваль подошел ко мне со слезами на глазах: да, Цецилия, этот прекрасный человек готов был плакать. Потом он сказал мне:
— …Любите ее, Генрих, любите ее горячо, это добрая и благородная девушка; и если б подобные нам люди осмелились поднять на нее глаза, я не желал бы другой жены моему Эдуарду.
Потом, подавая мне руку, чего он ни разу не осмелился сделать с тех пор, как я его знаю, он крепко сжал мою руку и сказал:
— Еще раз, сделайте ее счастливой. Теперь, — продолжал он, вытирая глаза и отводя меня в свой кабинет, — поговорим о деле.
Это дело обделалось скоро и не развязывая кошелька. Коммерция, понимаемая с известной точки зрения, надобно признаться, великое дело. Я всегда слыхал, что для того, чтобы получить несколько презренных тысяч франков, надобно гербовой бумаги, подписи, нотариусы, бухгалтеры и куча других принадлежностей.
Господин Дюваль взял клочок бумаги и написал:
«Честь имею известить Смита и Тёрнсена, что кредитую виконта Генриха де Сеннона в сумме пятидесяти тысяч франков».
Потом он, подписав, отдал мне бумагу, и все было кончено.
В тот же день явился я к этим господам: я объяснил им мое желание отправиться в Гваделупу с грузом. У них был корабль, готовый отправиться с грузом к Антильским островам; они спросили, какими товарами желаю торговать. Я отвечал, что, будучи совершенно незнакомым с торговлей, я прошу их переговорить об этом с Дювалем; они обещали исполнить это на следующий день.
Я возвратился к Дювалю. Есть другое место, о котором я хотел много говорить вам, милая Цецилия, и которое поэтому я желал посетить: это ваш маленький домик в Гендоне.
Я спросил у Дюваля, кому он принадлежал теперь.
Из этих-то подробностей узнаете вы сердце этого отличного человека.
Домик принадлежал ему. Понимаете ли вы, Цецилия? Из благоговения к вашей матери и к вам он купил дом вместе с мебелью, чтобы тот навсегда остался памятником земной жизни праведницы и ее Ангела. Так он называет вашу мать и вас.
Он хотел отправиться вместе со мной, но жена отговорила его.
— Виконту приятнее будет одному отправиться в Гендон, — сказала она — Останься здесь; твое присутствие только смутит его воспоминания.
В сердце женщины, в том, что касается любви, есть чувство, которое самый тонкий мужчина никогда не найдет в своем сердце.
Итак, Дюваль отдал мне ключ от загородного дома.
Там никто не бывает, даже они сами; одной вашей бывшей горничной, поступившей в услужение к госпоже, Дюваль, поручено заботиться о вашем рае.
На следующее утро я отправился, в два часа с половиной я был в Гендоне.
Я вспомнил, с каким равнодушием, можно сказать, почти с презрением я подъезжал к этому прелестному загородному дому в первый раз с госпожой де Лорд; простите меня, Цецилия, я вас еще не знал. С той минуты, как я вас увидел, как я вас узнал, маленький домик сделался для меня храмом, в котором вы были божеством.
Я говорю вам, Цецилия, никогда я не испытывал такого волнения, какое почувствовал, приближаясь к этому дому. Мне хотелось стать на колени перед дверью и поцеловать порог.
Однако я вошел, рука моя дрожала, вкладывая ключ в замочную скважину, и ноги едва держали меня, когда, толкнув дверь, я очутился в коридоре.
Прежде всего я посетил сад: в нем не было больше цветов, не было листьев, не было тени, все было печально и покинуто, как десять месяцев тому назад, когда вы его покинули.
Я сел на скамью в беседке. Ваши любимцы, птицы, пели, перескакивая по обнаженным веткам. Эти птицы, вы их видали, Цецилия; песни, которые они пели, вы их слыхали.
Я продолжал их слушать, глядя на ваше окошко, которое было заперто, всякую минуту ожидая, что вы явитесь за стеклами, потому что, как я вам сказал, все осталось точно так же, как было при вас.
