Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Едва лишь князь стал правителем прекрасной страны, именуемой Сицилией, его выдающийся ум и природная благожелательность стали творить там чудеса, и происходило это именно в то время, когда под пагубным правлением Актона и Каролины Неаполь катился в пропасть: тюрьмы его были переполнены самыми выдающимися гражданами, Государственная джунта требовала введения пыток, отмененных еще в конце средневековья, город стал свидетелем казни Эммануэле Де Део, Витальяни и Гальяни, то есть троих несовершеннолетних.
Поэтому неаполитанцы, сравнивая ужасы, окружающие их и законы, грозящие им изгнанием и смертью, с благосостоянием сицилийцев и гуманными порядками, действующими там, если и не решались иначе как шепотом осуждать королеву, зато вслух осуждали Актона, возлагая всю вину на этого чужестранца, и не скрывали, что хотели бы, чтобы Караманико сменил Актона, как Актон некогда сменил Караманико.
Более того, говорили, что королева, памятуя свою первую любовь, разделяет желания неаполитанцев и что, если бы не ложный стыд, она также одобрила бы подобную замену.
Слухи эти держались так упорно, что могло показаться, будто в Неаполе действительно есть народ и что он не лишен голоса. Между тем кавалер Сан Феличе однажды получил от Караманико письмо следующего содержания.
«Друг мой!
Не знаю, что со мной творится, но вот уже десять дней, как волосы мои седеют и выпадают, зубы шатаются и еле держатся в деснах; я чувствую непреодолимую слабость и нахожусь в гнетущем унынии. Тотчас по получении этого письма приезжай с Луизой на Сицилию, иначе можешь не застать меня.
Это происходило в конце 1795 года; Луизе шел двадцатый год, и она уже четырнадцать лет не виделась с отцом; она помнила его любовь, но образ его забыла; память сердца оказалась у нее крепче, чем память зрительная.
Сан Феличе сначала не открыл девушке всей истины, он только сказал, что отец болен и желает видеть ее, и тотчас поспешил в гавань, чтобы подыскать подходящее судно. К счастью, один из быстроходных кораблей, именуемых сперонарами, только что доставил пассажиров в Неаполь и собирался без груза идти обратно на Сицилию; кавалер зафрахтовал его на месяц, чтобы уже не заботиться о возвращении, и в тот же день отплыл вместе с Луизой.
Все благоприятствовало этому печальному путешествию: погода стояла прекрасная, дул попутный ветер. Три дня спустя они бросили якорь в порту Палермо.
Едва лишь кавалер и Луиза ступили на берег, им показалось, что они попали в некрополь; на улицах царило уныние, город, сам себя называвший Счастливым, был словно окутан траурным крепом.
Дорогу им преградил крестный ход: в собор несли раку святой Розалии.
Они прошли мимо храма; он был обтянут черным, там молились за умирающих.
— Что случилось? — спросил кавалер у человека, входившего в церковь. — Почему у всех такой печальный вид?
— Вы не сицилиец? — спросил тот.
— Нет, я неаполитанец и только что прибыл из Неаполя.
— Наш отец умирает, — сказал сицилиец.
Храм был так полон, что человек этот не мог в него войти; он стал на колени на паперти и громко воскликнул, ударяя себя в грудь:
— Пресвятая Матерь Божья! Скажи своему божественному сыну, пусть возьмет мою душу, если смерть бедного рыбака, вроде меня, может стать выкупом за жизнь нашего возлюбленного вице-короля.
— Слышишь, друг мой? — вскричала Луиза. — Молятся за моего отца. Мой отец умирает… Скорей, скорей!
XV
ОТЕЦ И ДОЧЬ
Пять минут спустя Сан Феличе и Луиза стояли у входа в старинный дворец Рожера, в противоположном порту конце города.
Князь уже никого не принимал. При первых же признаках болезни он отослал жену и детей в Неаполь, сославшись на то, что должен заняться делами.
Хотел ли он избавить их от зрелища смерти? Или желал умереть на руках у той, с кем был разлучен всю жизнь?
Если бы у нас оставались какие-либо сомнения на этот счет, то письмо, посланное князем Караманико кавалеру Сан Феличе, окончательно развеяло бы их.
Так как было приказано никого не принимать, вновь прибывших тоже вначале не хотели впустить в дом, но едва только Сан Феличе назвал себя, едва он произнес имя Луизы, как камердинер бросился в комнаты князя, радостно восклицая:
— Ваше сиятельство, это он! Ваше сиятельство, это она!
Князь уже три дня не поднимался со своего кресла, и когда он пил лекарства, несколько успокаивавшие боль, его приходилось поддерживать под руки, но тут он встал на ноги:
— Я знал, что Господь, послав мне столько испытаний, все-таки позволит перед смертью увидеть их обоих!
Князь распахнул объятия; кавалер и Луиза появились на пороге его спальни. В сердце умирающего уже не было места для двоих, и Сан Феличе подтолкнул к нему Луизу, сказав:
— Иди, дитя мое, — это твое право.
— Отец! Отец! — воскликнула девушка.
— Какая красавица! — прошептал умирающий. — О, ты превосходно выполнил свое обещание, мой бесценный друг!
Одной рукою прижимая к сердцу свою дочь, он протянул другую руку кавалеру.
Луиза и Сан Феличе разрыдались.
— Утешьтесь — сказал князь с какой-то невыразимой улыбкой. — Не плачьте! Сегодня для меня праздник. Ведь требовалось какое-то великое событие, вроде того, что вскоре свершится, чтобы мы еще раз увиделись в этом мире. И как знать — быть может, смерть разделяет меньше, чем разлука. Разлука — явление, всеми испытанное, смерть же — тайна. Поцелуй меня, дорогое дитя; да, поцелуй меня двадцать, двести, тысячу раз; поцелуй меня за все годы, за каждый день, за каждый час этих четырнадцати лет, что мы провели врозь! Какая ты красавица! И как я благодарю Бога за то, что он позволили мне запечатлеть в сердце твой образ и унести его с собою в могилу!
И с силою, какой сам не подозревал в себе, князь прижал дочь к груди, словно хотел, чтобы она действительно проникла в его сердце.
Потом он сказал стоявшему в стороне камердинеру:
— Кто бы ни пришел, — слышишь, Джованни, — не впускать никого, даже врача, даже священника! Теперь войти сюда имеет право только смерть!
Изнемогая от непосильного волнения, князь снова упал в свое кресло; дочь опустилась возле него на колени, чело ее оказалось на уровне его губ; Сан Феличе стоял рядом.
Князь медленно поднял голову, поглядел в лицо другу и слабеющим голосом прошептал:
— Они меня отравили.
Дочь его залилась слезами.
— Я удивляюсь только, что они так долго медлили. Они дали мне три года жизни, и я воспользовался отсрочкой, чтобы сделать кое-что хорошее для этой несчастной страны. Надо быть им благодарным за это. Два миллиона сердец пожалеют обо мне, два миллиона уст за меня помолятся.
Дочь смотрела на него, словно что-то припоминая; заметив это, он сказал:
— Конечно, ты не помнишь меня, милая дочка. Но даже если бы помнила, ты не узнала бы меня, настолько я изменился. Еще недели две тому назад, Сан Феличе, я, несмотря на свои сорок восемь лет, казался молодым человеком. За две недели я постарел на полстолетия… Значит, мне уже сто — пора умирать!
Потом, положив руку на голову Луизы, он добавил:
— Зато я узнаю тебя. У тебя все те же прекрасные белокурые волосы и большие черные глаза; теперь ты прелестная девушка, но и ребенком ты была очаровательна! Когда я последний раз видел ее, Сан Феличе, я ей сказал, что мы расстаемся надолго, может быть, навсегда; она разразилась рыданиями, как вот сейчас; но тогда еще была надежда, а потому я обнял ее и сказал: «Не плачь, дитя мое, ты огорчаешь меня». А она, подавляя вздохи, воскликнула: «Прочь от меня, горе, — такова воля отца!» И сквозь слезы она улыбнулась мне. Нет, даже ангел, выглянувший из небесных врат, не мог бы быть ласковее и милее…
Умирающий приник губами к голове девушки, и две крупные слезы скатились на ее волосы, которые он целовал.
— Но сегодня я так уже не скажу, — прошептала Луиза, — потому что сегодня горе мое безмерно… Отец, дорогой отец, неужели никак нельзя спасти вас?
