Парижские могикане. Том 2 - Дюма Александр (бесплатные полные книги .txt) 📗
С тех пор как умер его отец, в этом заключается самая заветная моя мечта, моя единственная цель, моя главная надежда… Для ее осуществления я пересек моря, объехал полмира и готов проехать еще столько же, двадцать раз рискуя жизнью в пути, лишь бы добраться до него.
Как вы понимаете, сестра, я прибыл для исполнения великой цели.
Когда я был в четырех тысячах лъё отсюда и мне не о чем было мечтать для себя самого, я замыслил помочь ему сменить имя Франц на имя Наполеон. Позвольте же мне надеяться, что с Вашей помощью я увенчаю сына короной его отца. Я твердо и непоколебимо в это верую. И если для того, чтобы посадить его на французский трон, понадобится поддержка миллиона человек, я знаю, где их отыскать.
Справа от меня сидит человек, который сопровождал его отца в изгнание сначала на остров Эльбу, затем на остров Святой Елены. Он приехал, чтобы говорить с принцем о его отце от имени его отца. Несмотря на то что принца держат в заточении, имя этого человека, возможно, дошло до него. Это имя, символ верности и преданности, — Гаэтано Сарранти. Это мой товарищ, мой друг, моя правая рука, он знаком со всеми моими планами. Именно ему я поручаю посвятить в них принца. Он сделает то, чего, к величайшему моему сожалению, не могу сделать я сам, потому что за каждым моим шагом следят. Добейтесь для него свидания, и пусть эта встреча произойдет без свидетелей, ночью и тайно.
Постарайтесь понять: речь идет не о наших головах — это пустое, ведь мы лишь исполняем свой долг, рискуя ими в этой страшной игре, — но о будущем короля Римского, о счастье Наполеона II.
Мы прибыли не за тем, чтобы сказать Вам: «Найдите способ провести нас к принцу» — такой способу нас есть. Мы пришли Вам сказать: «Пусть принц соблаговолит принять господина Сарранти, и завтра в тот оке час, когда принц читает это письмо, господин Сарранти будет у него».
Попросите у принца позволения принять меня завтра, а вас, сестра, прошу передать мне его ответ. Если такое разрешение будет получено, раздвиньте, пожалуйста, шторы на третьем окне левого крыла, выходящем на Майдлине, и трижды поднимите и опустите свечу. Мне будет довольно этого знака.
В ожидании ответа, которому мы придаем большее значение, чем приговоренный к смертной казни — приказу о помиловании, благодарю Вас, сестра моя, и по-братски обнимаю.
Генерал граф Лебастар де Премон.
P.S. Один весьма важный совет, сестра: принц знает, как бдительно, хоть и незримо, за ним следят. С Вашей стороны было бы не лишним напомнить ему об осмотрительности. Он не должен доверять никому, кроме Вас и нас. Пусть остерегается даже садовника, в котором вы оба уверены и который проводит Вас каждый вечер во дворец».
Герцог Рейхштадтский поднял голову: письмо на этом кончалось.
Судя по тому, как менялся его голос по мере чтения, становилось ясно, что письмо не оставило его равнодушным. Но когда принц взглянул на подпись, он не сдержался и вскрикнул: он не раз слышал имя графа Лебастара де Премона как одного из самых храбрых генералов в период правления Наполеона.
Все время пока принц читал, девушка стояла перед ним на коленях, молитвенно сложив руки и чувствуя, как по ее щекам текут слезы; она не могла без умиления думать о том, что эти двое, настойчивые и преданные друзья, приехали из глубины Индии ради свидания с сыном их бывшего повелителя, забыв о инквизиторских мерах, предпринимаемых представителями коалиции, о произволе полиции, в разных видах наводнившей Европу, особенно в то время, о неумолимой строгости, с которой австрийское правительство наказывало любого, кто пытался приблизиться к Наполеону.
Розена не могла сдержать дрожь при мысли, что человек, которого она совсем недавно видела свободным, богатым, сияющим в своей ложе, словно индийский божок в святилище, в случае оглашения этого письма, которое он бросил на глазах двух тысяч человек, мог быть схвачен и препровожден в самую мрачную одиночную камеру Шпильберга!
Но особенно тронуло девочку с чистой, страстной и открытой душой то обстоятельство, что эти два господина оказали доверие ей, бедной парии, бродячей актерке!
И она в душе поклялась оправдать это доверие и всеми силами помочь осуществлению их замыслов.
XIX. ТРИ ВОСПОМИНАНИЯ ГЕРЦОГА РЕЙХШТАДТСКОГО
Розена почувствовала, как принц берет ее за руку и заставляет встать с колен.
Она подняла на него глаза.
Не менее взволнованный, чем она сама, он возвел к небу глаза, и две крупные слезы покатились по его щекам.
— О драгоценные слезы! Слезы Ахилла! — вскричала девушка, ловя их губами. — Слезы сына, пролившиеся на могилу отца! Пусть упадут они на Францию!.. Вот таким я вас и люблю, мой прекрасный герцог, — с воодушевлением продолжала она, — вы совершенно преобразились, и я благодарю Бога: он привел меня к вам словно для того, чтобы, подобно чашечке цветка, собирать росу ваших слез! Плачьте, плачьте, пока мы одни! Ваши слезы как фиалки: они распускаются лишь в тени или в темноте.
Не переставая говорить, девушка осыпала частыми поцелуями сестры лицо принца, мокрое от слез.
Принц страстно прижал ее к себе, однако мысли его, очевидно, были где-то в заоблачных высях, и он продолжал:
— Да, да, девочка моя дорогая, ты права: сам Господь привел тебя ко мне будто ангела-утешителя; только в твоем присутствии, милая, слезы, этот источник сострадания, который есть во мне, пересыхающий или сдерживаемый под чужими взглядами, снова бьет ключом под твоим живительным взором.
— Герцог!
— Благослови тебя Господь! — продолжал принц, не пытаясь скрывать слез, видимо облегчавших ему душу. — Благослови тебя Господь за счастливые часы, которые я провожу в воспоминаниях о тебе, за драгоценные минуты, которые ты мне даришь, когда ты рядом! О, ты права: только в твоем присутствии я могу открыто плакать и смеяться! Только с тобой я могу что-то забывать и о чем-то вспоминать. Только с тобой я могу говорить о своем отце и о Франции!
Розена поняла, что именно таким путем она добьется цели.
— О твоем отце! О Франции! Так ты не забыл о них, любимый? — спросила она. — Тогда расскажи мне о них, прошу тебя! Мне тоже, — со вздохом прибавила она, — случается, как Миньоне и тебе, видеть сны об утерянной матери и об отечестве.
— Да, — кивнул герцог, и чистый взгляд его прекрасных глаз словно обратился в прошлое. — Да, я помню своего отца. Но я вспоминаю всегда одну и ту же картину: однажды ночью я проснулся в колыбели, как бывает, когда чувствуешь, что рядом кто-то есть, и этот кто-то тебя любит. У кроватки стояли двое: моя мать, герцогиня Пармская…
Молодой человек произнес это имя с непередаваемой горечью.
— … и мой отец, император Наполеон!.. Произнося имя отца, юноша простер руку к небу.
— Он склонился над моей постелью и поцеловал меня. Я обвил руками его шею и тоже поцеловал. Но странно: у меня до сих пор осталось ощущение, что я обнимал статую.
— Ты помнишь этот поцелуй, не так ли, мой герцог?
— Да.
— У тебя перед глазами и сейчас стоит тот, кто тебя поцеловал?
— Да.
— Храни это воспоминание в своей душе! Никогда этого не забывай!
— Это мне не грозит, — печально улыбнувшись, проговорил молодой человек и прижал руку к груди, — ведь это все, что у меня осталось от отца! Ты даже не представляешь, Розена, как он был красив. Как изображение на античной монете, как медаль Александра, как медаль Августа!
— Говорят, ты на него похож, мой герцог!
— Как мимолетная бесплотная мечта похожа на бронзовую статую!.. Нет, — прибавил он с грустью, — нет, у меня глаза матери, волосы матери. Я австриец, и зовут меня Франц!
— Ты француз, и твое имя — Наполеон. Это говорю тебе я! — воскликнула девушка. — Давай поговорим о твоем отце, давай поговорим о Франции.
— Как я тебе сказал, это единственное, что я о нем помню. Он отправлялся тогда в ту долгую и блестящую кампанию тысяча восемьсот четырнадцатого года, в которой вся слава досталась побежденному. Я нередко сравнивал отца с Ганнибалом: он был побежден Сципионом, но так и остался для потомков более значительным, чем его победитель.
