Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко) - Дюма Александр (полные книги TXT) 📗
— Именно так. Я вижу, что память у тебя хорошая, любезный Планше.
— Такие вещи не забываются даже при плохой памяти. Мне рассказал господин Гримо — а ведь он не из болтливых, — как скатилась голова Карла Первого, как вы провели почти целую ночь на корабле, начиненном порохом, и как всплыл труп милейшего господина Мордаунта с золоченым кинжалом в груди. Разве такое забудешь!
— Однако есть люди, которые все это забыли.
— Разве те, которые ничего не видали или не слыхали рассказа Гримо.
— Тем лучше, если ты помнишь все это. Мне придется напомнить тебе только об одном: у короля Карла Первого остался сын.
— У него было, разрешите вам заметить, даже два сына, — возразил Планше. — Я видел меньшого, герцога Йоркского, в Париже, в тот день, когда он ехал в Пале-Рояль, и мне сказали, что он второй сын Карла Первого. Что касается старшего, то я имею честь знать его только по имени, но никогда в глаза его не видел.
— Вот о нем-то идет речь, Планше, об этом старшем сыне, который прежде назывался принцем Уэльским, а теперь называется королем английским, Карлом Вторым.
— Король без королевства, — нравоучительно заметил лавочник.
— Да, Планше, и можешь прибавить: несчастный принц, несчастнее, чем любой бедняк из самых нищих кварталов Парижа.
Планше безнадежно махнул рукой, как бы выражая привычное сострадание к иностранцам, с которыми не думаешь когда-либо соприкоснуться лично. К тому же в данной сентиментально-политической операции он не видел, как может развернуться коммерческий план д’Артаньяна, а именно этот план занимал его в первую очередь. Д’Артаньян понял Планше.
— Слушай же, — сказал д’Артаньян. — Этот принц Уэльский, король без королевства, как ты верно выразился, заинтересовал меня. Я видел, как он просил помощи у Мазарини, этого скряги, и у Людовика Четырнадцатого, этого ребенка, и мне, человеку опытному в таких делах, показалось по умным глазам низложенного короля, по благородству, которое он сохранил, несмотря на все свои бедствия, что он человек смелый и способен быть королем.
Планше молча кивнул в знак согласия. Но все это еще не объясняло ему идеи д’Артаньяна. Д’Артаньян продолжал:
— Так вот какой вывод сделал я из всего этого. Слушай хорошенько, Планше, потому что мы уже приближаемся к сути дела.
— Слушаю.
— Короли не так густо растут на земле, чтобы народы могли бы найти их всюду, где они понадобятся. Этот король без королевства, на мой взгляд, — хорошо сохранившееся зерно, которое даст недурные всходы, если его вовремя посадит в землю осторожная и сильная рука.
Планше по-прежнему кивал головою, по-прежнему не понимая, в чем дело.
— Бедное зернышко короля, подумал я и окончательно растрогался, но именно поэтому мне пришло в голову, не глупость ли я затеваю; вот я и решил посоветоваться с тобой, друг мой.
Планше покраснел от радости и гордости.
— Бедное зернышко короля! — повторил д’Артаньян. — Не взять ли тебя да не перенести ли в добрую почву?
— Боже мой! — проговорил Планше и пристально взглянул на своего бывшего господина, как бы сомневаясь, в здравом ли он уме.
— Что с тобой?
— Ничего, сударь.
— Начинаешь ты понимать?
— Боюсь, что начинаю.
— А! Ты понимаешь, что я хочу возвратить престол Карлу Второму?
Планше привскочил на стуле.
— Ах, — сказал он с испугом, — так вот что называете вы реставрацией!
— А разве это не так называется?
— Правда, правда! Но подумали ли вы хорошенько?
— О чем?
— О том, что там делается.
— Где?
— В Англии.
— А что? Расскажи, Планше!
— Извините, сударь, что я пускаюсь в рассуждения, вовсе не касающиеся моей торговли. Но так как вы предлагаете мне торговое предприятие… Ведь вы мне предлагаете торговое предприятие, не так ли?
— Богатейшее!
— Ну, раз вы мне предлагаете торговое предприятие, то я могу обсуждать его.
— Обсуждай, Планше; это поможет выяснить истину.
— С вашего позволения, сударь, я скажу, что, во-первых, там есть парламент.
— А потом?
— Армия.
— Хорошо. Нет ли еще чего?
— Народ.
— Все ли?
— Народ сверг и казнил короля, отца теперешнего. Так уж, наверное, он и этого не примет.
— Планше, друг мой, — отвечал д’Артаньян, — ты рассуждаешь так, словно у тебя на плечах головка сыра… Народу уже надоели эти господа, которые называются какими-то варварскими именами и поют псалмы. Я заметил, любезный Планше, что народ предпочитает шутки церковному пению. Вспомни Фронду: как пели в то время! Славное было времечко!
— Ну, не очень-то! Меня чуть было не повесили!
— Да, но все-таки не повесили! И наживаться ты начал под эти песни.
— Ваша правда, но вернемся к армии и парламенту.
— Я сказал, что беру двадцать тысяч ливров господина Планше и сам вношу такую же сумму; на эти сорок тысяч я наберу войско.
Планше всплеснул руками. Видя, что д’Артаньян говорит серьезно, он подумал, что лейтенант положительно сошел с ума.
— Войско?.. Ах, сударь! — произнес он с ласковой улыбкой, опасаясь разъярить этого сумасшедшего и довести его до припадка бешенства. — Войско? А какое?
— В сорок человек.
— Сорок человек против сорока тысяч? Маловато! Вы один стоите тысячи человек, в этом я совершенно уверен; но где найдете вы еще тридцать девять человек, которые могли бы сравниться с вами? А если и найдете, кто даст вам денег заплатить им?
— Недурно сказано, Планше!.. Черт возьми, ты становишься льстецом!
— Нет, сударь, я говорю то, что думаю; как только вы с вашими сорока людьми начнете первое настоящее сражение, я очень боюсь…
— Так я не буду начинать настоящего сражения, любезный Планше, — отвечал гасконец с улыбкою. — Еще в древности были превосходные примеры искусных маневров, состоящих в том, чтобы избегать противника, а не нападать на него. Ты должен знать это, Планше; ведь ты командовал парижанами в тот день, когда они должны были драться с мушкетерами. Тогда ты так хорошо рассчитал маневры, что не двинулся с Королевской площади.
Планше засмеялся.
— Правда, — согласился он, — если ваши сорок человек будут всегда прятаться и действовать хитро, так можно надеяться, что никто их не разобьет. Но ведь вы хотите достичь какой-нибудь цели!
— Разумеется. Вот какой я придумал способ быстро восстановить короля Карла Второго на престоле.
— Какой? — вскричал Планше с удвоенным вниманием. — Расскажите ваш план. Но мне кажется, мы кое-что забыли.
— Что?
— Не стоит говорить о народе, который предпочитает веселые песни псалмам, и об армии, с которой мы не будем сражаться, но остается парламент, он-то ведь не поет.
— Но и не дерется. Как тебя, Планше, человека умного, может тревожить эта кучка крикунов, которую называют охвостьем и скелетом без мяса! Парламент меня не беспокоит.
— Ну, если так, не будем о нем говорить.
— Хорошо. Перейдем к самому главному. Помнишь ты Кромвеля, Планше?
— Много слыхал про него.
— Он был славный воин!
— И страшный обжора.
— Как так?
— Он разом проглотил всю Англию.
— Хорошо, Планше; а если б накануне того дня, как он проглотил Англию, кто-нибудь проглотил его самого?
— Ах, сударь, то он был бы больше его самого. Так говорит математика.
— Хорошо. Вот мы и пришли к нашему делу.
— Но Кромвель умер. Его поглотила могила.
— Любезный Планше, я с радостью вижу, что ты стал не только математиком, но и философом.
— Я употребляю в лавке много печатной бумаги; это просвещает меня.
— Браво! Стало быть, ты знаешь — ты не мог научиться математике и философии, не научившись хоть немного истории, — что после великого Кромвеля явился другой, маленький?
— Да, его звали Ричардом, и он сделал то же, что и вы, господин д’Артаньян: подал в отставку.
— Хорошо! Очень хорошо! После великого, который умер, после маленького, который вышел в отставку, явился третий. Его зовут Монком. Он генерал очень искусный, потому что никогда не вступает в сражение; он отличнейший дипломат, потому что никогда не говорит ни слова, а желая сказать человеку: «Здравствуй», — размышляет об этом двенадцать часов и наконец говорит: «Прощай». И все ахают, потому что слова его оказываются кстати.
