Наулака: История о Западе и Востоке - Киплинг Редьярд Джозеф (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
— Спускайтесь с лошади, сахиб Тарвин, — произнёс голос, в котором угадывалась насмешка. — Я уж, во всяком случае, не серая обезьяна. Джуггут Сингх, подожди меня с лошадьми у сторожевой вышки.
— Да, идите, Джуггут, и не засните там, пожалуйста, — приказал Тарвин, ~ вы нам можете понадобиться. — Он спешился и встал перед закутанной в покрывало Ситабхаи.
— Шеканд, — сказала она после некоторого молчания, протягивая ему ручку, которая была даже меньше, чем у Кейт. — Ах, сахиб, я знала, что вы придёте. Я знала, что вы не испугаетесь.
Она не отнимала свою руку, пока говорила, а, наоборот, нежно сжимала его пальцы. Тарвин обхватил крохотную ручку своей широкой ладонью и пожал её с такой силой, так искренне, что заставил её невольно вскрикнуть.
— Я счастлив познакомиться с вами, — сказал он, а она прошептала:
— Клянусь Индрой, ну и хватка! И мне тоже приятно вас видеть, — отвечала она громко. Тарвин заметил, как мелодичен её голос. И ему очень хотелось увидеть лицо, скрытое под покрывалом.
Она спокойно села на край могильной плиты, жестом предложив ему сесть рядом.
— Все белые любят говорить прямо, — проговорила она по-английски, медленно и с акцентом. — Скажите мне, сахиб Тарвин, что же вы знаете?
При этих словах она отбросила покрывало и повернула к нему лицо. Тарвин увидел, что оно прекрасно. И это впечатление незаметно заслонило собой все прочее — все то, что он узнал о ней раньше.
— Вы ведь не хотите, чтобы я сам себя выдал, не так ли, королева?
— Я вас не понимаю. Но я знаю, что вы говорите не так, как другие белые люди, — сказала она мягко.
— Значит, вы не ожидаете, что я скажу вам правду?
— Нет, — ответила она. — Иначе сказали бы, почему вы здесь. Зачем вы причиняете мне столько беспокойства?
— Именно я причиняю вам беспокойство?
Ситабхаи засмеялась, откинувшись назад и положив руки за голову. Тарвин с любопытством разглядывал её при свете звёзд. Его чувства были обострены, он был настороже и время от времени внимательно осматривал все вокруг. Но он ничего не видел, кроме тусклого блеска воды, плескавшейся у подножия мраморных ступеней, и ничего не слышал, кроме совиных криков.
— О, сахиб Тарвин, — сказала она. — Знаете, после того, как это случилось в первый раз, мне было вас так жалко.
— Когда же это было? — поинтересовался Тарвин рассеянно.
— Ну, конечно, тогда, когда седло перевернулось. А потом, когда с лесов упала балка, — я думала, что хотя бы ваша лошадь покалечена. Ушибло её?
— Нет, — ответил Тарвин, ошеломлённый её подкупающей откровенностью.
— Не может быть, чтобы вы ни о чем не догадывались, — проговорила она чуть ли не с упрёком.
Он покачал головой.
— Нет, Ситабхаи, моя дорогая, — произнёс он медленно и со значением. — О вас я и не подумал, и это будет мне вечным позором. Но теперь я, наконец, начинаю соображать, что к чему. Наверное, маленькие инциденты на плотине — тоже ваших рук дело — и на мосту, где застряла нога лошади, и на насыпи, когда меня норовили сбить с ног телегой. А я-то думал, что это все результат дьявольской небрежности туземцев! Да, что сказать… — Он засвистал какую-то мелодию, и, словно ей в ответ, в камышах раздался хриплый крик журавля.
Королева вскочила на ноги и прижала руки к груди.
— Это условный сигнал! — А потом, снова опустившись на край могильной плиты, добавила: — Но я знаю, вы никого не привели с собой. Я знаю, вы не побоялись приехать сюда один, без спутников.
— О, я вовсе не стараюсь погубить вас, юная леди, — ответил он. — Я все ещё не могу прийти в себя от восхищения вашими весьма изобретательными шалостями: вы в этом деле устали не знали. Оказывается, вы виновница всех моих невзгод? А эта шутка с плывуном, в котором завязла моя лошадь, была очень мила. Вам частенько приходилось устраивать такое?
— А, там, на плотине! — воскликнула королева, махнув рукой. — Я просто велела им устроить что-нибудь, что им по силам. Но они очень неловкие — ведь это просто кули. Они рассказали мне, что они сделали, и я на них рассердилась.
— Ну и что, вы убили кого-нибудь из них?
— Нет, а с какой стати я буду это делать?
— Ну, если на то пошло, с какой стати вам так хочется убить меня? — сухо поинтересовался Тарвин.
— Мне не нравится, когда сюда приезжают белые и живут здесь, а про вас я знала, что вы приехали сюда не на день, а чтобы жить. Кроме того, — продолжала она, — вы понравились махарадже, и я никогда прежде не убивала белых людей. А потом, как на грех, вы и мне понравились!
— О! — ответствовал на это Тарвин.
— Клянусь Маланг-Шахом, вы и об этом не догадывались! — она клялась именем бога, которому поклоняется её народ — именем цыганского бога.
— Не надо! Какое это имеет отношение к делу? — сказал Тарвин.
— А вы убили мою любимую обезьяну, — продолжала Ситабхаи. — Она каждое утро приветствовала меня и была при этом ужасно похожа на Лухмана Рао, первого министра. Сахиб Тарвин, я знавала многих англичан. Я плясала на канате, натянутом перед походными офицерскими столовыми, во время марш-броска. Я протягивала большому бородатому полковнику чашечку, в которую собирала подаяние, и в это время я ему ещё и до колена не доставала. — И она рукой показала, какой маленькой тогда была; — А когда я подросла, — продолжала она, — мне казалось, что я знаю сердца всех людей. Но клянусь Маланг-Шахом, сахиб Тарвин, я никогда не видывала такого человека, как вы. Нет, — продолжала она почти умоляющим тоном, — только не говорите мне, что вы ничего не замечали. Есть такая любовная песня: «Я от луны до луны не спала из-за тебя» — и эта песня обо мне. Иногда мне кажется, что я не очень-то и хотела бы видеть вас мёртвым. Но было бы лучше, если бы вы умерли. Я и только я одна управляю этим государством. А сейчас, после того, что вы сказали королю…
— Да? Так вы слышали?
Она кивнула.
— После этого я не вижу иного выхода — разве что вы сами уедете отсюда.
— Я никуда не уеду, — ответил Тарвин.
— Хорошо, — сказала королева и засмеялась. — Значит, мне не придётся скучать без вас, и я каждый день буду встречать вас во дворце. И так день за днём. Я думала, что солнце убьёт вас, когда вы дожидались прихода махараджи. Будьте же справедливы и благодарны, сахиб Тарвин, ведь это я устроила так, что махараджа вышел к вам. А вы отплатили мне злом.
— Моя милая юная леди, — сказал Тарвин серьёзно, — если бы вы спрятали свои злые коготки, никто не захотел бы причинить вам зла. Но я не могу позволить вам одержать победу там, где речь идёт о жизни махараджи Кунвара. Пока я здесь, я буду стараться сделать так, чтобы мальчик погостил у нас. Держитесь от него подальше, тогда и я от вас отстану.
— И опять я вас не понимаю, — сказала королева озадаченно. — Что для вас жизнь какого-то ребёнка — для вас, иностранца, чужака?
— Жизнь ребёнка? Странный вопрос. Жизнь ребёнка — это жизнь ребёнка. Чего вы ещё хотите от меня? Неужели для вас нет ничего святого?
— У меня тоже есть сын, — возразила королева, — и он не слаб и не болен. Нет, сахиб Тарвин, этот мальчик с самого рождения был болезненным. Как он может управлять другими людьми? Мой сын вырастет настоящим раджпутом, а когда придёт время… Но вас, белых людей, это не касается. Пусть этот мальчик возвратится к богам!
— Я этого не допущу, — решительно ответил Тарвин.
— Иначе, — продолжала королева, никак не реагируя на его слова, — он так и проживёт всю жизнь до девяноста лет больным и несчастным. Я знаю этот ублюдочный род Кулу, из которого он происходит. Да, я пела у ворот дворца его матери, когда мы обе были девчонками, — я стояла в пыли, а её в нарядных носилках проносили мимо, на свадьбу. Теперь она во прахе, а не я. Сахиб Тарвин, — голос её молил, — мне никогда не родить второго сына, но я могу, по крайней мере, управлять государством, стоя за занавесями, как всегда делали королевы. Я родилась и выросла не во дворце. А те, — она презрительно кивнула в сторону огней Ратора, — никогда не видели, как бежит волна по пшеничному полю, не слышали воя ветра, никогда не сидели в седле, не разговаривали, открыв лицо, с мужчинами на улице. Они называют меня цыганкой и съёживаются от страха под своими покрывалами, как толстые улитки в раковинах, когда мне вздумается протянуть руку к бороде махараджи. Их придворные поэты поют им песни об их предках, живших двенадцать сотен лет назад. Ну как же, они же благородные, воистину! Но клянусь Индрой и Аллахом — да, и Богом ваших миссионеров, что их дети и британское правительство запомнят меня надолго и будут помнить дважды по двенадцать сотен лет. Ахи, сахиб Тарвин, вы и знать не знаете, какой у меня сыночек умный. Я не разрешаю ему ходить к миссионеру. Все, что ему в жизни понадобится — а управлять государством это не шутка, — всему он научится от меня, потому что я многое повидала в жизни и многое знаю. И пока вы не приехали сюда, все шло так гладко, так тихо. Мальчишка умер бы — ну и что? И больше не было бы никаких неприятностей. И никогда никто во дворце — ни мужчина, ни женщина — не осмелился бы шепнуть королю и словечко из того, что вы прокричали ему, стоя во дворе под палящим солнцем. А теперь подозрение поселилось в душе короля и будет жить там всегда, и я не знаю… не знаю… вы об этом знали раньше?
