Кольцо великого магистра - Бадигин Константин Сергеевич (читать книги бесплатно .TXT) 📗
— Грехи наши тяжкие, — опять сказал поп. Он волновался и потирал руки, будто ему было холодно. — Много натворил Ягайла, ох, много!.. Князь Кейстут убиен. То дело рук Ягайлы.
— А где князь, Витовт, сын Кейстута? — спросили в один голос бояре.
— Князь Витовт из темницы убег. Говорят, к немецким рыцарям переметнулся.
— А люди как? — спросил боярин Голица. — Помнят ли Кейстута?
— Жалеют люди Кейстута, шибко жалеют. Убийцы слух пустили, будто князь сам себя умертвил. Однако нет веры тому. На его похороны литовцев и жемайтов съехалось — беда, ни пройти, ни проехать. Жрецов целое войско. Плач, рыдания. Сожгли его по поганскому обычаю. Вместе с Кейстутом слугу его сожгли, охотничий рог, собак много, ну, и медвежью лапу.
— Медвежью лапу? — опять подал голос Роман Голица. — Лапу-то зачем, человече?
— По ихней вере бог на высокой горе восседает, а настанет время — и умершие, и живые все к нему на суд пойдут. Для того им когти нужны, чтобы сподручнее на гору взбираться. А на медвежьей лапе когти куда как хороши. — Отец Федор замолчал, задумался. — Сходственно с христианским учением о страшном суде, — сказал он и сам испугался. — Своих покойников жгут, — добавил поп. — Зело смрадная и богопротивная воня идет от тех костров.
— А скажи нам, человече, — спросил Роман Голица, — отчего крепка в Литве поганская вера?
Отец Федор задумался и опять стал потирать руки.
— Трудно дело, боярин, ответить на вопрос твой. Много ночей я не спал, все думал, отчего крепка их вера… Большая сила в руках великого жреца. Все жрецы — судьи, а великий жрец над ними судья. А у кого право людей судить, того уважают и боятся. В каждом селении свой жрец: и народ они судят, и знахари хорошие меж ними. — Отец Федор посмотрел на бояр. — Вот и забрал силу великий жрец. По-нашему выходит, он и князь, и митрополит… Тьфу, прости меня, боже! И светские, и духовные дела решает.
— А великий князь, а бояре? Не путаешь ли ты чего, человече? — покачав головой, сказал боярин Голица.
— Я и сам в сомнении великом. Князь как князь… Однако в Литве… как бы сказать… — отец Федор трудно подбирал слова, — князь будто военачальник. А великий жрец по все дни делами вершит.
— Как же терпит великий князь над собой жрецову волю? — негодовал Роман Голица. Он горячился и ерзал по скамье. Многое из того, что рассказывал поп, плохо понималось.
— Литва и Жемайтия одним законом живут, — старался растолковать отец Федор. — А закон тут — от поганства, и никто тот закон переступить не может. Богам угодно, говорит закон, чтобы великий жрец был верховным правителем и толкователем их воли. Вот я и думаю: что будет, если князь на войну позовет, а великий жрец воевать не захочет? Кого народ послушает? — Поп высморкался и стал потирать руки. — Окольничих бояр при дворе мало. У нас на Руси чем ближе к великому князю боярин, тем ему почетнее, а здесь не так. Хоть мал да беден, а сам себе князь и сидит среди дремучих лесов и болот. Сидит и в ус не дует. Позовет великий князь в поход, будет, жизнь не жалеючи, биться. А русские князья — данники литовского князя, — те по своим княжествам.
— По-твоему, человече, выходит, что нам не с князем, а с поганым жрецом надлежит посольское дело править, — сердито сказал боярин Голица.
— Князь князем, а великий жрец сам по себе, — рассуждал поп. — Теперь, правду сказать, легче князьям — все больше и больше силы берут. А почему? На русские земли надеются. Русские князья поганого жреца не поддержат… Чудные дела творятся в Вильне, — продолжал он. — Княгиня Улиана вместе с духовником своим всем вертит. Хотят окрестить они Литву и русские земли навек к себе привязать. Литву окрестить, а потом и Москву под свою руку.
— Вон куда матушка княгиня метит! — протянул боярин Голица. — Сильно, значит, в ней семя тверских родичей…
— Литву окрестить, а потом Москву под свою руку, — повторил отец Федор, — Княгиня Улиана твердая женщина. По ее слову Ольгерд для Литвы митрополита требовал, и патриарх не хотел, да сделал. Многие русские и литовские князья за Улиану стоят. А вот у жемайтов великий жрец верх взял.
— А великий князь Ягайла? — спросил Роман Голица.
— Ягайла материнскому слову послушен. Усерден в русской вере и поганство ненавидит.
— Значит, Литва скоро православную веру примет, так тебя, человече, понимать надо?
Отец Федор покачал головой, посмотрел на бояр грустными голубыми глазами.
— Так-то так, да римский папеж руку к Литве тянет, — тихо ответил он. — Недаром хлопочут в Вильне ихние черноризники. Вильня город большой, народу много всякого приезжает, и с бородами, и бритых, с одними только усами, как у котов и псов. Бритые, известно, басурмане и еретики.
Бояре навострили уши. Тяжело дышал пузатый Василий Корень.
— Скажи нам, человече, тверд ли на престоле князь Ягайла? — задал вопрос Голица. — Любят ли его бояре?
Московиты подвинулись ближе. Роман Голица, немного туговатый на слух, приложил ладонь к правому уху. Отец Федор подумал, помолчал, пожевал губами.
— За что его любить-то, — сказал он наконец. — Жемайтам он за убийство князя Кейстута не мил, русским — за дружбу с Мамаем. И великий жрец поганский на него зло имеет. В городе слух идет, что немецкие рыцари войной на Литву собираются… Нет, не тверд Ягайла на княжеском престоле.
— Спасибо тебе, человече, — сказал Роман Голица. — А еще тебя просим тайно оповестить княгиню Улиану Александровну о нашем приезде. Бьем ей челом, хотим видеть ее ясные очи…
Разговор в поповской горнице продолжался.
Выйдя на улицу, Андрейша услышал смех. Обернувшись, увидел в одном из окон пять поповен, розовощеких, как отец. Они хихикали и подталкивали друг друга локтем, лукаво посматривая на морехода.
Тоска железным обручем сжала сердце Андрейши. Вот они веселые, смеются, а Людмила? «Что я должен делать, как найти ее? — думал юноша. — И где искать? Жива ли она? А если жива, не попала ли в руки орденских солдат?» Мысль о Людмиле не выходила из головы. Он снова проклинал себя за согласие сопровождать бояр.
Андрейша вспомнил разговор со старухой на лесном пепелище. «Твоя невеста, — сказала она, — убежала в лес вместе с нашими девушками. Сидят они где-нибудь в кустах ни живы ни мертвы. Не беспокойся, скоро она вернется».
Андрейша умолял боярина Голицу переждать в поселке два дня, ну хоть бы один день или оставить его одного. Но княжеский посол был неумолим.
«Ты не сам по себе едешь, человече, а в посольской свите», — сказал он твердо. Однако согласился переночевать в лесу, а с рассветом ехать дальше. На прощание Андрейша просил старуху пересказать Людмиле, чтобы ждала его и что он скоро вернется. Старуха обещала.
Выходило, что прежде всего надо ехать в лес, на пепелище. Надежда, хотя и слабая, все же заставила сердце юноши биться сильнее. А если ее там нет? Он не хотел думать об этом. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, он без всякой цели стал бродить по городу. На кривой улочке Андрейша остановился у церкви святого Николая. Церковь была очень старая и неказистая.
— Еще и домов тут не было, а церковь стояла, — сказал пономарь в заплатанном, порыжевшем подряснике, заметив удивленный взгляд Андрейши. — В городе дела творятся, прости господи, — добавил он. Подождал немного, спросит ли его Андрейша, что за дела творятся в городе, и, не дождавшись, сказал: — Княгиню Бируту в мешке повезут на реку топить, подумай-ка, парень! Словно кошку али там собаку. Срамота… А народ любит княгиню. Слыхал я на торгу, будто ни один литовин не пойдет смотреть на казнь. Ихний великий жрец повелел… Ишь ты, богатей! — Сторож показал на серебристую кольчугу морехода с золотыми медведями.
— За что ее? — спросил Андрейша. Внезапно какое-то чувство подсказало ему, что он должен увидеть, как повезут княгиню.
— Поспорили меж собой князья, — равнодушно ответил сторож. — Кто власть в свои руки захватит, тот супротивников жизни лишает. С давних пор так повелось.
— Я могу видеть казнь? — спросил Андрейша.
