Иголка в стоге сена (СИ) - Зарвин Владимир (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
Весит оно меньше, чем о том бают в народе, да и приучен всякий рыцарь с детства носить на себе железный панцирь, словно черепаха. Я в одном замке доспехи видел на детей семилетних, что же тогда о выучке взрослых говорить?..
…Покачнулся барон от толчка моего, но на ногах устоял. Отступил на шаг, мечом замахнулся, чтобы сходу меня зарубить.
Меч двуручный — тоже вещица коварная. Кажется, пока ворог им замахнется, ты его саблей десять раз посечь успеешь. А на деле как начнет им махать здоровяк, вроде того, что мне попался, замаешься уклоняться да отбивать удары.
Саблей их не шибко и отобьешь: сила у тех ударов страшная, не кисть тебе сломает такой удар, так клинок переломит.
Уклонился я от его меча, влево, и пока он новый замах делал, полосонул его саблей, поперек живота. Блаженный! Чиркнула сабля об набрюшник железный, не оставив немцу, даже царапины…
…А тут снова, клинок его со свистом на мою голову падает, не увернешься — надвое развалит! Засмеялся он жутко так и пошел на меня, крестя мечом воздух.
Как я тогда в живых остался, сам не знаю, видно, снова Господь был где-то рядом. Отступил я к деревьям, думал, зацепится длинный меч его за сук, а еще лучше — застрянет в нем, тут я его и обезоружу.
Да где там! Дубовые сучья, в руку толщиной, падали от его ударов, словно трава скошенная, ни один клинка не задержал. Хороша же сталь немецкая в умелых руках!
Мне еще повезло, что бароновы прихвостни поодаль стояли, не вступая в бой. Вначале они хотели помочь своему господину, но он их остановил грозным окриком — видно, азарт овладел разбойником, и ему самому захотелось убить верткого чужеземца.
Слуги и не вступили в схватку, то ли гнева хозяина опасаясь, то ли боясь ненароком угодить под его меч. Это меня и спасло — от всей шайки, с бароном в придачу, я бы не отбился…
…Вижу — дело плохо, теснит меня ворог в дебри непроходимые, туда, где мне трудно будет от его меча уклоняться. А тут еще корень узловатый под ноги мне попался, споткнулся я, об него, пятясь задом, грянулся оземь…
…Немец тут же навис надо мной, взметнул меч к небу, чтобы надвое меня рассечь. Я еще с земли подняться не успел, а клинок гибельный уже над моей головой занесен…
…Не поверишь, москвич, время для меня тогда побежало вспять и за одно короткое мгновение промелькнула перед мысленным взором вся моя жизнь: вот я мальчишкой бегу на речку купаться, вот я с конями в ночном, Маруся моя улыбается мне — глаза, что спелые вишни, волосы цветущим лугом пахнут…
…Потом поход, плен татарский, рабство на турецких галерах, Мальта, каменоломня, битва, Командор…
…И вдруг все кончилось. Померк свет, стихли звуки, тьма окутала меня со всех сторон. А из тьмы призрак грозный выступает. Глаза адским пламенем горят, сквозь железо, из-под личины, победный рык слышен. Руки в чешуе железной меч воздевают, тяжкий, как лом, острый, как бритва.
И нет спасения от того меча — любой щит расколет, любой доспех пронзит, не говоря уже о беззащитной плоти.
Пасть ниц перед вестником смерти, сжаться безвольным комком, покорно ожидая удара…
— Нет, врешь, бесовское семя, не взять тебе казака! Побью я тебя, как Бог свят!!!
Полыхнула во мне ярость казацкая, и мигом разорвал я путы наваждения, сковавшего мой дух. Время вновь обрело привычный бег, и я понял, что успею сделать то единственное, чего враг от меня не ждет.
Прежде чем барон обрушил меч на мою голову, я бросился ему под ноги и по самую рукоять вогнал ему саблю промеж ног, в единственное место, не защищенное доспехами.
Страшно же он заревел тогда! Нечеловеческое что-то было в том вопле и даже не звериное…
…Какая-то демонская тоска от того, что чья-то рука оборвала его земной путь, на котором он мог убивать и мучить безответных.
Взвился тот вопль над лесом, и оборвался вмиг, словно кто струну перерезал. Тишина над лесом воцарилась, жуткая, гнетущая тишина…
Слуги бароновы, никак не ожидавшие такой развязки, застыли, словно вкопанные. Только недолгим было их оцепенение.
Я ждал, что они, потеряв предводителя, разбегутся, как давеча разбежались крестьяне с вилами, а они ринулись на меня скопом, чтобы за его смерть отомстить.
Если тех бедолаг я пожалел, то к сим злыдням у меня жалости не было ни на грош. Посему изрубил я их нещадно, кого вдоль, кого поперек, благо, железа на них было поменьше, чем на бароне, и можно было найти уязвимые места.
Лишь когда последнего прикончил, спала с глаз кровавая пелена, туманившая взор. Гляжу, вокруг все телами завалено, главарь на земле в судорогах бьется, одна только женщина стоит по-прежнему на коленях и что-то сквозь слезы бормочет, не то молясь, не то плача…
Я, чтобы не пугать ее, вложил саблю в ножны, подошел к ней, на ноги поднять пытаюсь, а она дрожит в ознобе, хнычет, как дитя малое, и вырваться пытается из моих рук. Так, словно я хочу с ней лихо сотворить!
Похоже, приняла она меня не то за турка, не то за гунна. Да и чем я не сарацин с виду? Кожа, выдубленная мальтийским солнцем, черна, как у мавра, усы длинные, смоляные. На башке чупер, вроде того, что янычары носят, на боку — кривая сабля.
Страшен, непривычен такой облик для западных христиан, тем более, для дам благородных.
Стал я объяснять ей, что нет у меня умысла злого, но пойди растолкуй это человеку, когда знаешь на его языке всего с десяток слов! Выручило знание греческого да италийского, выученных на Мальте. Очнулась бедолага, знакомую речь услыхав, даже плакать перестала.
Втолковал я, наконец, что не варвар я, не разбойник, что помочь ей хочу. Вернул отнятые бароном украшения, деньги, с коими она в город ехать собиралась. К придорожным кустам была привязана лошадь главаря шайки, а на боку у нее висела сума с награбленным добром. Там я и нашел все, отнятое у моей новой знакомой.
Еще к седлу был привешен щит предводителя в холщовом чехле. Распорол я саблей чехол, а под ним — герб благородный, птица какая-то хищная, черная в белом поле.
Спасенная дама, увидев его, ахнула. Она думала, что стала жертвой разорившегося рыцаришки, а выяснилось, что голову с нее хотел снять ее сосед, благородный барон, известный в округе древностью и знатностью рода.
Трудно ей было поверить увиденому, она и решила, что это прощелыга какой-то, скрывая свое истинное имя, прикрылся чужим гербом. Пришлось мне снять со злодея шлем и показать даме его лицо.
Он к тому времени уже околел, но, и мертвый, свершил свою последнюю подлость. Когда вдова увидела его рожу с выпученными глазами и кровавой пеной на губах, силы ее покинули, и она лишилась чувств.
Опыта общения с благородными дамами у меня не было, и я сделал то, что мне подсказала казачья смекалка, — положил ее поперек седла и, ведя коня под уздцы, вывез из этого чертового леса…
…Вскоре мы добрались до ее замка, где я предал благородную госпожу попечению слуг. Можно было ехать дальше, но тут уже мне самому понадобилась помощь.
Чертов барон, пока мы с ним сражались, умудрился меня мечом по груди задеть, да так, что я в пылу боя не сразу заметил. Рана была длинной, но неглубокой, и поначалу мало кровила.
Но пока мы доехали до замка, я разбередил ее тряской; помогая своей спутнице сойти с коня, я невольно напрягся, и кровь полилась ручьем.
Коварное оружие — волнистый немецкий меч! Никакая турецкая сабля с ним в этом не сравнится. Бывалые люди бают, что он сквозь плоть и кости проходит, как нож сквозь масло, а доспехи режет, что твою бумагу.
Но еще хуже иное: всякая рана, нанесенная им, ширится и углубляется от движения. Она и заживает вдвое медленней обычных ран, и кровит не в пример сильнее. Так что, оставил мне барон посмертный подарочек на добрую память!..
Очнулся я уже в замковых покоях, на мягком ложе, с перевязанной грудью. Гляжу, невдалеке, у окна, стоит моя хозяйка со старичком в чудной мантии, беседует. Старичок, судя по виду, лекарь, какие-то травки высушенные ей показывает да мази в горшочках; похоже, собрался меня лечить.
