Четыре пера (ЛП) - Мейсон Альфред (версия книг TXT) 📗
Поэтому, будучи заинтригованной маленьким белым пером, которому Этни, по всей видимости, придавала так много значения, и, недоумевая, что за добрые вести о Гарри Фивершеме привез капитан Уиллоби, а также понапрасну напрягая ум в попытках разгадать, что же произошло в ту далекую ночь в Рамелтоне, она ничем не выдала своего замешательства, и за обедом занимала гостью разговорами на совершенно посторонние темы. Когда хотела, миссис Адер умела быть приятной собеседницей, но сейчас ее усилия пропали даром.
— Уверена, вы не слышите ни слова из того, что я говорю! — воскликнула она.
Этни рассмеялась и повинилась. Как только обед закончился, она удалилась в свою комнату и провела послеполуденное время в одиночестве. Сидя у окна, она повторяла про себя рассказ Уиллоби, и сердце её трепетало, как от божественной музыки. В сравнении со всей историей её сожаления о том, что Уиллоби не приехал год назад, когда она была свободна, казались мелкими и незначительными. Они не могли перевесить великую радость, которую он привез ей, — вообще-то она совсем позабыла о них.
Ее гордость, так и не оправившаяся после удара, нанесенного ей Гарри Фивершемом, теперь была восстановлена, и восстановлена человеком, нанесшим этот удар. Она просто сияла и была преисполнена благодарности к Фивершему. Она ощущала новый восторг в лучах солнечного света, в быстрой пульсации собственной крови. Этим августовским днем ей вернули молодость.
Этни открыла ящик своего бюро и вынула портрет — единственный подарок Гарри, который она сохранила. Она порадовалась, что оставила его. Это был портрет человека, для нее умершего — она точно это знала, поскольку не допускала и мысли о неверности Дюррансу — но все же друга. Рассматривая его, она чувствовала себя счастливой оттого, что Гарри Фивершему не требовалась ни ее вера в него, ни ее поощрение, чтобы пройти через годы испытаний. Положив портрет обратно в ящик, она заперла вместе с ним и белое перо.
Она вернулась к окну. Слабый ветерок на лужайке заставлял танцевать тени от высоких деревьев, солнечный свет розовел и таял. Но Этни любила родной край, как давно понял Гарри Фивершем, и сейчас всем сердцем туда стремилась. Стоял август. На холмах Донегола уже зацвел первый вереск, и она бы предпочла получить эти приятные новости дома. И это было не пустяковое сожаление. Здесь — чужая земля. Её счастье могли бы разделить лишь бурые горы с гранитными скалами и журчащими ручьями. И горести, и радости влияли на Этни Юстас одинаково — они звали её домой, там ей легче было пережить печали, а счастье стало бы полнее.
Но всё же она сохранила одну связь с Донеголом — старый колли Дермода стал её неизменным спутником. Ему она доверяла свои мысли, и если порой срывалась на слезы, пес не знал причины. Она начала понимать многое из того, о чем умолчал Уиллоби и о чем никогда не рассказывал Фивершем. К примеру, три года заточения в оживленном городке Суакин, когда войска уходили сражаться и возвращались покрытые пылью и кровью, но с победой. Гарри Фивершему приходилось скрываться при их приближении, иначе кто-нибудь из старых друзей — Дюрранс, Уиллоби или Тренч — мог бы его узнать. Как его охватила паника, когда он впервые увидел темно-бурые стены Бербера, ночь в руинах города, лихорадочные поиски колодца в песчаных дюнах Обака — Этни мысленно рисовала эти картины и спрашивала себя: «А где в то время была я? Что я делала?»
Она сидела, глядя на золотистую дымку, пока свет над спокойными водами заводи на начал гаснуть, а грачи шумно снялись с верхушек деревьев, чтобы подыскать место для ночлега, и тем предупредили ее о наступлении вечера.
Ее воодушевление тем вечером за обеденным столом всех удивило. Миссис Адер не могла не признать, что редко глаза Этни так сияли, а на щеках расцветал румянец. Миссис Адер больше чем когда-либо была уверена, что капитан Уиллоби принес волнующие новости, и мучилась в тщетных попытках догадаться об их содержании. Но несмотря на растерянность, она поддерживала разговор, и обед прошел без обычной неловкости, как обычно бывало после возвращения Дюрранса в Гессенс. Он тоже избавился от напряжения и чувствовал прилив сил под стать Этни, часто смеялся, с его лица исчезло выражение человека, изо всех сил прислушивающегося, чтобы восполнить то, чего не поведают глаза.
— Полагаю, вы поиграете сегодня на скрипке, — сказал он с улыбкой, когда они встали из-за стола.
— Да, — ответила Этни, — с превеликой радостью.
Дюрранс засмеялся и открыл дверь. Скрипка уже два месяца лежала в футляре. Дюрранс считал скрипку своего рода проверкой. Если Этни в ладу с миром, то ее извлекут из футляра и позволят говорить, если же нет, то скрипка по-прежнему будет молчать, чтобы не сказать слишком многое и не открыть старые раны. Этни и сама знала, что скрипка не способна хранить ее тайны. Но эти вечером решила сыграть.
Миссис Адер задержалась, чтобы Этни отошла подальше.
— Вы заметили перемену в ней сегодня? — спросила она.
— Как я мог не заметить, если ждал и отчаянно желал этого?
— Вы так рады этой перемене?
Дюрранс вскинул голову.
— Хотите знать, рад ли я? Она всегда была добра, дружелюбна и неэгоистична. Но сегодня я чувствую нечто больше, чем дружелюбие, и впервые.
На лице миссис Адер промелькнула жалость, и она без единого слова вышла из комнаты. Дюрранс приписал все перемены в Этни себе. Миссис Адер открыла окна гостиной и впустила лунный свет, а потом, увидев, что Этни открывает скрипичный футляр, вышла на террасу. Она не смогла бы спокойно усидеть в присутствии Этни. И потому, когда Дюрранс вошел в гостиную, он обнаружил там только Этни. Она сидела у окна и настраивала скрипку. Дюрранс сел на стул за ее спиной.
— Что вам сыграть? — спросила она.
— Увертюру Мелузины, — ответил он. — Вы играли её в тот первый вечер, когда я приехал в Рамелтон. Я так хорошо это помню. Сыграйте её снова. Я хочу сравнить.
— Я играла ее и после.
— Но мне — никогда.
Они были в комнате одни, окна были открыты, сияла полная луна. Этни пересекла комнату и зажгла лампу. Потом она вернулась на прежнее место, а Дюрранс остался в тени и наклонился вперед, положив руки на колени, прислушиваясь с тем напряжением, которого не показывал весь вечер. Он решил, что сейчас проходит последнее испытание, решающее в его и её жизни. Скрипка Этни скажет, прав он или нет. Поведает ли она о дружбе или о чем-то большем?
Этни играла увертюру и совсем забыла, что Дюрранс сидит за ее спиной. Воздух в саду был по-летнему теплым и душистым, лунный свет превратил заводь в серебряное зеркало, деревья устремлялись к звездам, а музыка плыла по притихшей лужайке. Этни вдруг подумалось, что мелодия пробежит по реке до Солкомба, а оттуда по залитым лунным светом морям, и тихим шепотом фей вольется в уши спящего под яркими южными звездами человека, пока прохладный ночной ветер пустыни овевает его лицо.
«Если бы только он мог услышать! — подумала она. — Если бы только проснулся и понял, что услышал дружеское послание!»
И с этой мыслью она играла так безупречно, как никогда прежде, голос скрипки полнился сочувствием. Фантазии Этни разрастались. Музыка стала воздушным мостом на другой конец мира, и в эти минуты они с Гарри Фивершемом могли встретиться и пожать друг другу руки. Конечно, потом они расстанутся и каждый пойдет своей дорогой. Но эти минуты помогут обоим. Струны разрывали тишину. Этни казалось, что они кричат о гордости, которая охватила ее в тот день. И фантазии превратились в уверенность. Уже не «он мог бы услышать», а «он должен услышать!» И её озарила надежда.
«Если бы он мог ответить!»
Она извлекла последние ноты и подождала ответа, и когда музыка смолкла, Этни села, положив скрипку на колени, и всмотрелась в залитый лунным светом сад.
И она услышала ответ, но он появился не из залива. Он прозвучал из тени за ее спиной и был озвучен голосом Дюрранса.
— Этни, где, по-вашему, я последний раз слышал эту увертюру?
Этни внезапно осознала присутствие Дюрранса и ответила, как будто ее неожиданно разбудили посреди сна:
