Когда умирают боги - Харрис К. С. (книги полностью TXT) 📗

– Я бы хотел выслушать твое мнение по одному вопросу, – сказал Себастьян. Несколько секунд он ехал рядом с отцом молча, а потом без всяких обиняков спросил: – Как, по-твоему, в этой стране много найдется сторонников восстановления Стюартов?

Гендон так долго не отвечал, что Себастьян начал сомневаться, расслышал ли отец его вопрос. Но Гендон, как и Кэт, имел привычку погружаться в молчаливое раздумье, прежде чем заговорить.

– Еще год назад я ответил бы, что ни одного. – Прищурившись, он посмотрел вдаль, где в небо, не видное из-за тумана, взмывала стая уток, оглашая утро жалобными криками. – Стюарты всегда обладали определенной ностальгической привлекательностью для шотландских консерваторов и последователей Вальтера Скотта. Но это все романтические бредни, а за ними скрывается реальность: чрезвычайно глупый король, потерявший трон из-за того, что упрямо пытался сломать волю нации.

– Ну а теперь?

Гендон покосился на сына.

– А теперь у нас безумец король, задавленный долгами развратный регент, который больше времени проводит с портными, чем со своими министрами, и безмозглая пятнадцатилетняя принцесса, чей отец называет ее мать шлюхой. На днях я слышал от кого-то… кажется, от самого Брума… то, что происходило при Стюартах, не идет ни в какое сравнение с тем, что происходит сейчас.

– Но Стюарты не оставили наследника. У Якова Второго было двое внуков, Красавец принц Чарли и его брат, Генрих. Принц Чарли не оставил законных детей, а Генрих, ставший католическим священником, умер… когда? Четыре года назад?

Гендон кивнул.

– Он называл себя Генрихом Девятым. Право Стюартов теперь перешло к потомкам дочери Карла Первого, Генриетте. Строго говоря, трон должен был им достаться после смерти дочери Якова Второго, Анны, в тысяча семьсот четырнадцатом году, а вовсе не Ганноверу, Георгу Первому. Но они были католиками.

– Так кто теперешний претендент?

– Виктор Эммануил Савойский.

– Король без королевства, – задумчиво произнес Себастьян.

Бывшие короли Сардинии и Пьемонта, представители Савойской династии, были вынуждены отречься от всех своих владений в Италии под давлением армии во времена Французской революции.

Гендон натянуто улыбнулся.

– Совершенно верно.

– Но Савой – католик, а ведь именно это доставило Якову Второму неприятности более ста лет тому назад. Англия не позволит католику заседать в парламенте, не говоря уже о том, чтобы занимать трон.

– Ты прав. Но Савой будет не первым, кто пожелал изменить своей религии ради трона.

– А он готов на это?

– Не знаю. В последнее время до меня доходят очень тревожные слухи. К примеру, вся эта ерунда насчет проклятия: народ утверждает, что династия Ганноверов проклята и что Англия тоже будет проклята, пока ее трон занимает узурпатор. Как ты думаешь, откуда это идет?

– Ты полагаешь, тут не обошлось без якобитов [11]? – Кто знает, как начинаются подобные вещи? Но похоже, зерна упали на благодатную почву. Если и существует заговор с целью сместить Ганноверов, то теперь самое время заговорщикам сделать ход.

Какое-то время Гендон ехал молча, уставившись на дорогу. Тишину нарушало лишь поскрипывание седла и ритмичный топот копыт по утоптанной земле.

– Я родился через год после злополучного сорок пятого, – сказал он напряженно. – Я вырос на легендах о том, какие это были времена. И я не желаю, чтобы какой-то глупец вновь навлек на нас тот ужас.

Себастьян вгляделся в непроницаемое лицо отца. Он имел в виду легенды о шотландском восстании 1745 года в поддержку Красавца принца Чарльза. Себастьян тоже слышал эти истории от своей бабушки, матери Гендона, которая принадлежала к клану Грантов из Гленмористона. Она рассказывала, как безоружных людей вытаскивали из их домов и убивали на глазах плачущих ребятишек. Как женщин и детей сжигали заживо или прогоняли из деревень, и те замерзали в снегу. То, что сотворили с шотландцами после Куллоденского сражения, навсегда останется темным пятном на совести англичан. Все, начиная с волынок и пледов вплоть до гэльского языка, было под запретом, уничтожалась вся культура.

– Кто теперь поддержит Реставрацию? – поинтересовался Себастьян. – Шотландцы?

Гендон покачал головой.

– Предводители, поддержавшие Стюартов, были все перебиты или сосланы много лет тому назад, а их воины лежат в безымянных могилах… или насильно увезены и Америку. Кроме того, восстания имели больше отношения к Шотландии, чем к Стюартам. Какой интерес может быть у шотландцев к какому-то итальянскому князьку, чья прапрабабка оказалась дочерью Карла Первого, а вовсе не Якова Первого?

Гендон был прав: если не считать романтического ореола, связанного с потерей трона, новый претендент на престол, принявший пальму от Стюартов, не вызовет большого энтузиазма в Шотландии. Да и само движение якобитов не очень привлекательно для тори сегодняшнего дня. Династия Ганноверов была истинным бедствием для прежних тори. Но между политиками начала восемнадцатого века и сегодняшними не было почти никакого сходства. Французская революция нагнала страха на нынешних тори, и они не только не сочувствовали католикам, а наоборот, превратились в яростных защитников англиканской церкви, которая противостояла религиозной толерантности как католиков, так и диссентеров [12]. И теперь, по иронии судьбы, за толерантность выступали виги.

Но было бы сложно представить, что виги станут поддерживать реставрацию Стюартов. Хотя бы в этом виги не изменились. В то время как тори, отвернувшись от реформы, ратовали за неприкосновенность частной собственности, виги по-прежнему посвящали себя борьбе за ограничение власти короны и приписали себе достижения Славной революции.

Отец и сын продолжали прогулку, утренний туман начал рассеиваться под напором холодного ветра, из-за которого парк по-прежнему был пуст, если не считать одного-двух одиноких всадников. Гендон выдержал паузу, что-то обдумывая, после чего изрек:

– Это все из-за ожерелья? Ты из-за него занялся расследованием?

Себастьян вгляделся в строгий отцовский профиль. Они никогда не были особенно близки, даже в золотые годы раннего детства Себастьяна, когда все те, кого он любил, были еще живы – и мать, и братья, Ричард и Сесил. Затем наступило черное лето, когда умерли Сесил и Софи, и в какой-то момент Себастьяну показалось, что граф чуть ли ненавидит его, ненавидит за то, что этот сын живет, тогда как остальных не стало. Со временем Себастьян увидел признаки возродившейся отцовской любви, хоть и довольно суровой. Но прошлое не вернулось, и теперь виконту казалось, будто между ними заново выросла стена молчания и недоверия. Себастьян не представлял, как ее преодолеть.

– Отчасти, – просто ответил он.

Виконт так и не поинтересовался у маркиза Англесси, каким образом у его жены оказался старинный талисман, некогда подаренный валлийской колдуньей своему возлюбленному из рода Стюартов. Он посчитал расспросы не совсем этичными, раз у него был личный интерес к ожерелью. Но сейчас он начал подозревать, что трискелион мог сыграть гораздо более важную роль в смерти Гиневры, чем он поначалу полагал.