Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей - Вронский Константин (читать книги без txt) 📗
Наполеона Полина теперь ненавидела. Когда-то она была от него в восторге, почти что влюблена. Когда? Пожалуй, в другой жизни. Его дела, его слава околдовывали ее. И вот теперь она видела эту славу собственными глазами, вернее, изнанку славы: безвинно убиенных – из французской армии, из русской. На его – и только его – совести каждый погибший солдат. За это она и ненавидела Корсиканца.
Полина вздрогнула всем телом, услышав за спиной голоса. А когда обернулась, еще больше поразилась правильности сравнения Смоленска со средневековым городом мертвых: четыре солдата перекидывали в огромную телегу трупы однополчан. Вот такие же телеги были в городах, пораженных чумой.
Почему-то Полине вспомнился их конюшенный Ханси. Маленькой девчонкой она нашла в сене мышь. Ханси схватил мышь за хвост и метнул о стену с криком:
– Убирайся в ад, пся крев!
Мышь упала к ногам Полины, и девочка видела, как та умирает. С громким воплем Полина тоже бросилась биться головой о стену. До сих пор шрамик на лбу сохранился. Отец в тот же день прогнал Ханси прочь из имения. Три ночи Полина лежала, не смыкая глаз, вспоминая мышиную агонию.
А вот теперь ее целая гора тел не пугала. Как будто и не люди то были вовсе, а камни или трава придорожная, неотъемлемая принадлежность любого пейзажа. А как бы она отреагировала, если б среди мертвых солдат того, знакомого узнала?
Полина добралась до сада на берегу реки. Уцелевшие яблони увешаны плодами, как елка игрушками на Рождество. А на земле повсюду тела мертвые – с ранами зияющими, разверзстыми. Изорванные тела.
Господи, до чего бы здесь красиво без войны было!
Вот она, река. Полина присела на берегу, в мягкую зеленую травку. Девушка скинула туфельки и опустила ноги в прозрачную воду. Ледяную. Полина зажмурилась, наслаждаясь нежными прикосновениями солнца.
Почему она одна сидит тут? Почему у нее нет никого, с кем можно было бы поговорить сейчас, поговорить обо всем, что выгорало в душе, избавиться от пепла, запорошившего сердце? Того, с кем можно поделиться заботами и мечтами, довериться!
Довериться она могла лишь своему брату Жану и еще одному человеку. Тот майский день, берег реки. И солдат. Фаддей Булгарин.
Сейчас Полина размышляла о том, о чем старалась не думать уже долгое время. Та встреча не была кокетством, как она пыталась уговорить себя, – нет, тот юноша с ясным, открытым взглядом запал ей в душу. Несколько минут в его обществе, несколько слов, которыми они перебросились друг с другом, – и все, но никогда прежде в жизни Полина не была так счастлива. Булгарину была чужда спесь и надменность двора. Не было на нем маски, заученных улыбок тоже не было. Он доверился ей, совершенно не зная ее, поделился крохой души. Какое ей теперь дело до философических монологов скучающей великосветской молодежи! Булгарин ничуть не кокетничал с ней, он говорил о том, что действительно волновало его.
Как бы ей хотелось вновь увидеть его! Ей нужно, просто необходимо переговорить с ним. Она обязательно рассказала бы ему обо всем, что произошло с нею в последние недели, о своей ненависти к Наполеону, который есть убийца и своих собственных солдат, и русских. Душу выговорить, выкрикнуть надобно. Антуанетта с ее неожиданной беременностью была занята лишь самой собой, а теперь с этой нервической лихорадкой стала ее самой главной заботой и тревогой. С Шарлем она была не столь близко знакома, чтоб доверять наболевшее.
Полина подалась вперед.
На другом берегу в зарослях двух корявых ив лежал мертвый солдат. А может, еще живой?
Господи, лишь бы Булгарин жив был! Полина зажала руками рот, удерживая рвущийся с губ плач.
Господи, пусть он найдет ее! Пусть отвезет ее домой!
Девушка устало поднялась. И, как слепая, двинулась к дому. Устала, устала она. Надо лечь в постель и хоть немного помечтать о Фаддее. Имя у него все-таки странное. Такое русское имя.
Поднимаясь по лестнице, Полина услышала всхлипывания. Шарль! Он сидел на полу, вжавшись спиной в закрытую дверь, и рыдал, как маленький ребенок.
– Elle est morte! – выдавил он сквозь слезы. – Они оба умерли!
Тихо ахнув, Полина кинулась в комнату подруги. Антуанетта лежала на кровати все в том же положении, вот только перестала метаться, не шевелилась. Лицо восковым сделалось, лоб, недавно пылавший, теперь стал ледяным.
«А как же ребенок?» – в отчаянии подумала Полина, как будто еще что-то можно было спасти.
А потом кинулась прочь, как бросилась прочь, когда узнала о смерти родителей. В отведенных ей покоях на столе стояла непочатая еще бутылка вина. Полина намертво вцепилась в ее горлышко. Выпить? И обо всем, обо всем забыть? Не-ет! С криком Полина бросила бутылку в зеркало. Разбить, разбить это чертово отражение! Пусть разлетится на тысячу осколков. Вино, словно кровь, полилось по стене на пол.
С плачем Полина рухнула на кровать, вцепилась запачканными руками в белую кружевную подушку. Вот и все. Вот и все.
Раненный в сражении Бородинском князь Багратион лежал в своем имении Симы, когда ему доложили о прибытии полковника Чернышева. Тот сердечно обнял талантливого генерала и хмуро произнес:
– Не хочется портить вам настроение, князь, но скрывать печальную весть не могу. Москва занята французами!
Известие поистине ошеломляющее. Несколько секунд князь не мог произнести ни слова. Да и у полковника лицо покрылось багровыми пятнами, губы тряслись. Багратион, хоть и ожидал этого события, все же почувствовал, как больно сжалось его сердце и перехватило дыхание.
– Как? Москва?.. Отдана без боя? – наконец спросил он, делая усилие, чтобы справиться с охватившим его волнением.
– Да, князь, даже драться не пришлось, – со вздохом ответил Чернышев. – На военном совете в Филях порешили – признать позиции для сражения под Москвой непригодными…
– А… а что же сталось с жителями?
– Москвичи в большинстве своем выехали, а те, кто остался… разумеется, им придется несладко… Чуть не за сто верст я видел огромное зарево над городом… – тихо произнес Чернышев и, будучи не в силах говорить дальше, отвернулся.
Багратион попытался приподняться, задышал тяжело, часто, и Чернышев кинулся к нему.
– Князь, батюшка, успокойся, самому больно, но с потерей Москвы Россия-то еще не потеряна!
Багратион прикрыл глаза, вслепую нащупал костыли у дивана.
– Ты поди, полковник, того… отдохни с дороги. Степка, отведи барина, а я… я один побыть должен…
Чернышев почувствовал, как ойкнуло в недобром предчувствии сердце, но возражать не стал, ушел, кинув на князя лишь встревоженный взгляд.
Багратион с трудом добрался до стола с картами, нашарил ножницы и начал взрезать повязки на ноге…
– Москвы нет, и меня нет! – прошептал упрямо.
…12 сентября 1812 года замечательный полководец, растравив раны, умрет от вызванной им гангрены. Для него с потерей Москвы было потеряно и все Отечество.
7
…Он видел свет, но свет был столь пронзительным, что колол глаза, словно острием ножа. Вспышка как удар. А потом вновь чернота.
И хотя теперь он ничего не видел, он знал: сейчас они придут за ним. Карлик в очках и здоровенный такой детина. В руках у них пилы, и пилы эти рассекают тела с той же легкостью, что и хворост сухой. Эвон как они других-то перепиливают. Слышит, слышит Фаддей крики дикие.
Нет, нет, он не позволит содеять с собой такое. Не тронут они его!
В ночь перед битвой, перед второй битвой моросило премерзко. Холодный такой мелкий дождичек. Сентябрь подступал – с жарким летом распрощаться надобно. Земля размякла, как баба от ласки мужицкой. Никто в ту ночь не спал. Мерзли у костров лагерных, письма прощальные писали или амуницию проверяли.
Вторая та битва, Бородинская, жуткой оказалась. Все уж знали, что их ожидает. Всадник по имени Смерть на коне бледном. Земля содрогалась под топотом коня апокалиптического.
Фаддей ничего не помнил. Да и себя чувствовать лишь тогда начал, когда в куче людей стенающих оказался. А стенали вокруг него, не переставая.
