Бессмертный - Мендес Катулл (читать книги .txt) 📗
Дело в том, что, разволновавшись, я говорил по-гречески, по-арабски, по-латыни, по-итальянски. Когда меня попросили сесть, царило всеобщее веселье. Тилорье, казавшийся вначале очень раздосадованным моей речью, кончил тем, что стал хохотать вместе с другими.
– Вы лучший адвокат, чем я, – заметил он, – и вы выиграли ваше дело.
– Как так?
– Заставив их смеяться.
Я был поражен, оскорблен и унижен. Недаром я был великим пророком.
Но вдруг непонятное видение ослепило меня. Высокая красивая особа вошла в зал королевской походкой, и мне показалось, что это сама королева.
В то время как я удивленно глядел на нее, все теснились вокруг с большим интересом. Один из следователей, после нескольких слов, сказанных ею ему на ухо, приказал приставу принести кресло. Она поблагодарила его с благородным и в то же время скромным видом, и всеобщая услужливость к ней еще более увеличилась.
– Кто это? – спросил я у Тилорье. Он шепотом отвечал:
– Это публичная женщина. И не будь она здесь, сидела бы теперь на какой-нибудь скамейке в саду Пале-Рояля.
Тогда я все понял. У меня перед глазами стоял оригинал медальона, таинственная новопосвященная ложи Изиса, наконец, та особа, которая невероятным сходством с Марией Антуанеттой обманула кардинала.
– А как ее зовут? – осведомился я у адвоката.
– Николь Леге, баронесса д'Олива.
– Д'Олива!.. Скажите лучше де Валуа, эту баронессу сделала графиня Ламотт.
– Действительно, – сказал Тилорье, – д'Олива и Валуа почти одно и то же. Это почти анаграмма. Я использую это в своей защитной речи.
Баронесса или нет, но эта женщина была очень интересна. Ей задали всего несколько вопросов, на которые она отвечала с трогательной откровенностью. Комиссары, казалось, извинялись, что пригласили ее.
Вдруг послышался тихий детский крик. Дама с взволнованным видом встала и сделала умоляющий знак судьям, ответившим утвердительно. Вошла горничная, неся куклу, завернутую в кружева. Подсудимая открыла грудь несравненной красоты, которую я сразу узнал. Ребенок прижался к ней розовыми губами, и «закон замолчал перед природой».
Я прошу извинения у Лоренцы за слово «несравненная», оно вполне извинительно в устах человека, в течение полугода видевшего лишь своего тюремщика и солдат.
Итак, это была та красивая девушка, которую я чуть было не пригласил ужинать.
– Черт побери, если мы с ней когда-нибудь выйдем аз тюрьмы…
Но я был немного удивлен тем, что у нее был ребенок.
– Черт возьми! Откуда этот ребенок? – поинтересовался я у адвоката.
– Из Бастилии.
– Отлично. Но чей он?
– Об этом спрашивали у матери.
– Что же она отвечала?
– Что с удовольствием сказала бы, если б только помнила.
Пока мадемуазель исполняла свою материнскую обязанность с грацией и щедростью, вызывавшими у комиссаров странное умиление, я продолжал говорить с адвокатом. Так как он предсказывал для меня хороший исход этого процесса, то ему нечего было бояться скомпрометировать себя, и он сообщил мне обо всем, что произошло со времени моего заключения.
Кардинал, по его словам, во время допросов выглядел очень печальным. Моя жена также в Бастилии, но скоро будет выпущена на свободу.
Избавленный таким образом от своей главнейшей заботы, я теперь легко улыбался, слушая об экстравагантностях и различных шутках графини де Ламотт. В первом припадке отчаяния, последовавшем за ее арестом, она хотела разбить себе голову своей ночной посудой. Затем решила одеться в костюм Евы и прыгать в таком виде по своей камере, что, по всей вероятности должно было представлять довольно красивое зрелище.
– Вызовите мне де Лоне, – потребовала она однажды.
Явился директор тюрьмы. Она сильно побранила его за дурное состояние своей постели, бывшей до такой степени твердой, что у нее остались синяки на плечах и даже на спине. Заметьте, что синяки директор волей-неволей должен был осмотреть.
Естественно, что де Лоне очень заинтересовался этим осмотром, и так как ему было приказано хорошо обходиться с арестованной, то он дал ей пуховую постель и приказал подавать кушанья на серебряной посуде. Кроме того, не желая быть строгим с этим хорошеньким демоном и зная, что у нее мания проделывать в полу отверстия и предпринимать самые наивные попытки бегства, он решил проводить с ней дни и приказал отнести в комнату красавицы Жанны свою вышивку. Я хочу сказать, вышивку господина директора, ибо он был очень искусен в этом деле.
Наконец, Жанна была так раздражена постоянным присутствием директора, что предложила ему лечь на ее пуховую постель, чтоб еще лучше исполнять ремесло шпиона. Утверждали, что де Лоне в своем усердии не отступил ни перед какою крайностью.
В то время как Николь Леге продолжала кормить грудью ребенка, может быть, для того, чтобы пленить судей, мой адвокат ввел меня в зал заседаний, и я мог увидать графиню Валуа.
Арест не изменил ни ее лица, ни расположения духа. Она явилась разодетая в белое батистовое платье, которое прелестно стягивало ее талию. На вьющиеся волосы без пудры был надет маленький газовый чепчик без лент, с легкой газовой вуалью, закрывавшей лицо.
Жанна вошла с самоуверенным видом и, узнав меня, показала кулак в присутствии всего общества. Пристав сухо сказал ей, указывая на скамью подсудимых:
– Сударыня, садитесь здесь.
Графиня сначала отступила, затем подошла к скамье, которую презрительно пнула ногой, и уселась, расправив складки платья. Затем расположилась на ней в грациозной позе, как будто сидя в лучшем кресле.
Ее стали расспрашивать. Она, собственно, не отвечала никому, но поддерживала разговор со всеми, не уступая первому президенту де Бретиньеру и выказывая не более усталости или скуки, чем, если бы болтала в гостиной.
Обещая сказать все, говорила одна в течение получаса, нашла способ ничего не сказать и быть прелестной. Я доказал это низким поклоном, который сделал ей, когда она встала, чтобы уйти, сама отпуская себя, что президент подтвердил любезным жестом. Ее визит продолжался не менее трех часов.
Пора было возвращаться в Бастилию.
Тилорье сунул мне в руку маленький памфлет, написанный по поводу нашего дела.
Между тем события быстро следовали одно за другим.
Вскоре моей дорогой Лоренце была возвращена свобода, наконец и суд произнес свой приговор 31 мая 1786 года.
Глава X
Приговор и что за ним последовало
Приговор по моему делу известен. С меня сняли все обвинения, что было совершенно справедливо, так как я действительно не был виновен в случившемся.
Кардинал де Роган и прелестная Николь были изгнаны из двора. Но бедную графиню приговорили: голую, с веревкой на шее, подвергли наказанию розгами на площади перед Консьержери, палач заклеймил оба ее плеча, и затем отправили на пожизненное заключение в Сальпетриер.
Более шести тысяч человек ожидали меня у ворот Бастилии и встретили овациями. Это был целый взрыв энтузиазма. Меня торжественно пронесли на руках к моему дому на бульваре Сент-Антуан с громкими криками, которые тронули меня до глубины души. Полиция, желавшая помешать этому взрыву восторга, была сметена и исчезла в волнах народа.
Лоренца ждала меня. Когда я вступал на порог дома, раздалась громкая музыка. Все музыканты квартала исполняли мне серенаду. Рыночные торговки явились с громадным букетом. Я обнял тех, которые показались мне хорошенькими, и даже тех, кто не показался, но не так крепко. Один сочинитель стихов вошел ко мне открыл окно и прочел толпе оду в мою честь.
Народ много аплодировал, и тут же я бросил в толпу, через плечо поэта, несколько сотен луидоров. Это заставило еще лучше принять стихи.
Овации окончились только к полуночи. И одному Богу известно, как я был счастлив, очутившись наконец, после восьмимесячной разлуки, страданий и ареста, вдвоем с моей возлюбленной Лоренцой. Мы протянули друг другу руки, не осмеливаясь тронуться с места, почти с ужасом, боясь умереть в экстазе этого объятия.
