Одиссея поневоле (Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевс - Свет Яков Михайлович (лучшие книги .TXT) 📗
До Гуанахани оставалась 181 лига.
Ягуа, любимый племянник Гуабины, проснулся на рассвете от истошного крика попугаев. Птичий совет шел не так мирно, как вчерашнее собрание старейшин. Свесив ноги за борт гамака, Ягуа долго высматривал касика взбесившейся стаи. Этого наглого, жирного попугая, кривого на левый глаз, Ягуа знал хорошо. Однако желто-зеленый вождь либо скрылся в густой кроне старой сейбы, либо отлучился по своим птичьим делам.
Селение еще спало, и Ягуа занялся своим туалетом. Собственно говоря, никаких принадлежностей туалета у него не было. Себу — роскошный пояс из хлопчатой ткани, разукрашенный рыбьей чешуей, разноцветными камешками и осколками раковин, — Ягуа носил лишь по великим праздникам. А в прочих видах одежды он не нуждался. Только женщины, да и то замужние, носили широкие передники.
Но вот волосы требовали ухода. Прежде всего их надо было начесать на лоб зубастым гребнем и смазать черепаховым жиром, а длинную прядь — ее отращивали годами — забросить на затылок. Затем надлежало украсить волосы перьями — белыми, красными и зелеными. Дело это непростое. В волосах, прямых и скользких от обильной смазки, перьям трудно удержаться. Поэтому их втыкают в край широкой повязки, а повязку на затылке скрепляют костяной шпилькой. Повязку же надо непременно пропустить под волосы.
Волосы на голове — великая гордость, но щетинку на щеках и подбородке удалять нужно во что бы ни стало. А это занятие очень неприятное. Раковина, хоть край ее и острый, норовит оставить о себе память, так что всегда то под носом, то на скулах появляются противные царапины.
У Ягуа было дивное ожерелье из рыбьих косточек и обломков черепашьего панциря. Были у него и украшения для носа: маленькие золотые палочки; в крыльях носа для них когда-то сделали проколы, и вставить туда эти палочки было легче легкого. Золотые палочки здешние люди приобретали где-то на соседних островах, а туда их привозили с очень большой земли Кубы, которая находилась на самом краю света. Золота на Гуанахани не было, не было и гуанина. Гуанин легче золота, и цвет у него приятный, и его много у карибов. Говорят, что длинноволосые варят в каких-то сосудах золото и медь, золота кладут мало, меди гораздо больше, и получают таким образом этот самый гуанин.
Слов нет, палочки или серьги, золотые или гуаниновые, украшения хоть куда. Но Ягуа вряд ли променял бы праздничное украшение из собачьих зубов даже на десяток золотых палочек. Да и где найдется простак, способный отдать связку отборных собачьих клыков за желтые побрякушки?
Ну вот, волосы в порядке, палочки на должном месте. Оставалось еще одно довольно важное дело. Ягуа окунул мягкую кисточку в черепок с черным соком плодов хагуа, разукрасил лоб, щеки и грудь всевозможными узорами и на этом закончил свой туалет. Теперь можно было отправляться на рыбную ловлю. Вчера вечером он побывал в Бухте Четырех Ветров и уговорил Каону (через две луны она перейдет в его дом) отправиться за макрелью.
Каноэ — его выдолбил еще дед Ягуа, и, право, лучшей лодки нет ни у кого на острове — стоит в бухте, а все остальное приготовит Каона. Однако сегодняшняя ловля — дело опасное, а поэтому перед уходом следует принести жертву духу Большой Соленой Воды.
Подобрав несколько слегка исклеванных птицами маисовых початков, Ягуа отправился в родительский дом. Это был если и не самый лучший, то во всяком случае самый большой дом в селении. Четыре раза по десять родичей, сыновей, внуков и племянников младшего брата касика Гуабины, жили под высокой двускатной кровлей огромного бохио.
Бохио в отличие от круглого канея — дом о четырех углах. Скелет его — крепкие столбы, плоть — легкий тростник. Тростник и пальмовые листья. А крыша сплошь из листьев, и так ловко они уложены, что даже в непогоду в бохио бывает сухо.
Земи — боги семьи — стоят на полочке под тыльной торцовой стенкой. Их много — деревянных, костяных, каменных. Выпиливали и высекали их отличные мастера. Обличья же у всех земи страшные, особенно у того, кто ведает Большой Соленой Водой. У этого земи лицо человеческое, уши собачьи, пасть акулья, глаза же у него хитрые и злые.
Ягуа положил перед земи початки. Земи молчал.
— Мы с Каоной уходим на ловлю, — сказал Ягуа. — Я принес тебе свежие початки. Ешь и помни о нас.
Заручившись поддержкой земи, Ягуа пустился в путь. Был этот путь недальним, но по дороге Ягуа зашел за Каоной и, разумеется по ее вине, задержался чуть ли не на полдня.
А ведь заранее условились: утром выйти на ловлю. Так нет же, вздумалось ей испечь кассаву — лепешки из клубней юкки.
Кассаву приготовить недолго, но только если все подготовлено загодя. А Каона с вечера ничего не сделала. Правда, кое в чем виноват и Ягуа. Вчера он надолго задержал Каону в той роще, где встречаются все, кого уловил в свои сети дух Сладкой Отравы. И конечно, наутро не осталось времени, чтобы разделать эту нудную юкку. Забот с ней много. Сперва надо соскоблить с клубней кожуру, затем протереть их на гуайо — дощечке с мелкими каменными зубьями. Протертое месиво ни в коем случае нельзя сразу пускать в дело: свежий сок юкки — смертельный яд. Его надо отжать, и тут-то и начинается мука мученическая. Месиво кладется в сибукан — мешок из тонкой пальмовой циновки, к сибукану подвязывают два-три камня, а затем вешают его на сук. Тогда из пор сибукана нехотя, капля за каплей высачивается вредный сок. Вот и пришлось ждать, пока последние капли не выжались из ленивого сибукана.
После этого Каона просушила на солнце белую массу, а потом пошел в ход бурен — большая плошка, которую Каона поставила на раскаленные угли. Рассыпчатую кашицу она ловко кидала на бурен, а затем рогатой палочкой снимала горячие, снизу и сверху подрумянившиеся лепешки кассавы. Кассава, да еще теплая — объедение. А когда запиваешь ее отстоявшимся и уже не ядовитым соком юкки, зло снимает как рукой. А сок, чтобы изгнать из него дух погибели, надо долго кипятить, и при этом добрая половина его уходит в пар.
Алки, гуанаханийские собаки, юркие, маленькие, немые от рождения, — создания забавные, но бесполезные. Никто и никогда не берет их с собой на рыбную ловлю. Это известно всем, а между тем Буйя, рыжая сука-алка Каоны, увязалась в путь-дорогу, и отделаться от нее никак не удалось.
Каноэ было невелико — локтей шесть — восемь в длину. Дед Ягуа выдолбил его из ствола краснотелой каобы. Был этот дед большим затейником и украсил свое каноэ всякими резными фигурами. На носу сидела деревянная игуана, а на корме угнездилась шестикрылая птица с громадным клювом. Отличное каноэ сработал дед Ягуа, давно уже переселившийся в Страну Вечных Теней.
Гребки с плоской лопастью и длинным веретеном лежали на песке. Никому и в голову не приходило их прятать — воров на Гуанахани не было.
Главную, и притом живую, рыболовную принадлежность Ягуа принес с собой. Это была рыба-прилипала, толстая уродина с губастой пастью. Называлась она гуаиканом. Она нервно била хвостом, пытаясь вырвать его из тесной петли, к которой была привязана длинная и тонкая леска — крученая нить из крепкого волокна кабуйи.
Ягуа перенес в каноэ сперва лохань с гуаиканом, а затем Каону. Буйю он, разумеется, оставил на берегу. Но не тут-то было. Прежде чем Ягуа успел оттолкнуться от берега, псица-алка одним прыжком перемахнула в каноэ. Ягуа схватил ее за загривок.
— Что хочет делать хозяин моей души? — проворковала Каона.
— Вышвырнуть вон алку, — сердито ответил Ягуа, поднимая собаку в воздух.
— Отрада моего сердца, не делай этого. Не обижай любимую собаку нашего старшего сына.
— Старшего сына? — удивленно спросил Ягуа. — С каких пор у нас появились сыновья?
— Пока их нет, но они будут. Обязательно. — Каона потерлась о плечо хозяина души, и он отпустил алкин загривок.
В каноэ четверым — рыбе, собаке, Каоне и Ягуа — было тесно, и девушка решила разгрузить лодку. Она выбросила на берег удилища, сеть и острогу, лежавшие на дне, и схватилась было за каменный топор, но тут Ягуа взбунтовался:
