Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич (электронная книга txt) 📗
— Ну, где же мне все пожары-то на Москве упомнить? — буркнул было дьяк, но тут же спохватился: — Постой-постой… Это не тот ли пожар, когда дом шведского посланника едва не сгорел? Еле-еле отстояли. Ну и что же?
— А вот что! Разбойный приказ, когда сыск по пожару чинил, обнаружил, что начался-то он с дома Тимошки Акундинова. Уголья да бревна горелые разобрали да там труп нашли. Он хотя и горелый весь, но видно, что бабий. Соседи по одеже да жуковиньям[10] опознали, что труп тот супружницы Тимошкиной, Таньки. Ну, а Тимошкина-то тела нигде не нашли. А в доме, окромя Акундиновых, жил еще Костка Конюхов. Так вот, Конюхов-то тоже куда-то делся. Смекаешь, господин дьяк?
— Конюхов? — заинтересовался думный дьяк, припоминая, что разговор о Костке Конюхове и его знании иноземных языков у них уже был. — Хм… А Тимошка, что это за гусь?
— Мужик, говорят, грамотный, родом из Вологды, стрелецкий сын. Отец его, Демид Акундинов, во дворе у владыки Вологодского и Великопермского жил. Ну а за сына Демидова владыка свою внучку, что крестницей у боярина Ивана Патрикеева была, замуж отдал. Приданое хорошее дал да и самого Тимоху к Патрикееву в службу отдал. Патрикеев, до того как в Новую четверть сесть да боярином стать, в Вологде, при воеводе Лыкове служил. Ну а сам князь Лыков Тимоху грамоте-то и обучал.
— Лыков, Лыков… — задумался Чистой. — Если тот, что в Вологде, в воеводах был — так его князь Михайло звали. А князь Михайло, помнится, греческий да латынь хорошо знал! И ежели он Акундинова грамоте обучал, то мог и языкам иноземным научить. Как мыслишь?
Цепкая память да прежний опыт помогали Чистому держать в уме сказки едва ли не на всех служилых людей Российского царства.
— А я об этом и не знал, — уважительно посмотрел Алмаз Иванович на начальника. — У тебя, Назарий Петрович, не голова, а дума Боярская! А я-то решил, что это Конюхов мог его татарскому да польскому обучить!
— Так ведь одно другому не мешает! — хмыкнул польщенный дьяк. — Он ведь мог и у Лыкова поучиться да и у Конюхова чего-нибудь перенять. Парень-то, сам сказывал, толковый. А что там еще-то про пожар-то? Может, они с Косткой-то бабу убили да в бега и пустились. Только зачем?
— Ну, точно-то сказать нельзя, — поднял плечи Иванов. — Но дело-то еще вот в чем… В Разбойном-то приказе, поперву, розыскные листы никуда не рассылали. Ну а вдруг и сам Тимоха в пожаре погиб? Тела-то ведь могли и не найти. Убил он свою бабу или нет — никто не знает. Но вот в приказе Разбойном Васька Шпилькин служит. Его-то на месте сейчас нет, но говорят, что у Васьки на Тимоху вот такой зуб! Якобы взял как-то Акундинов у его бабы ожерелье да зажилил. Ну а еще соседи Тимохины видели, как два воза добра из дома увозили, по виду — скупщики краденого везли. А люди-то сказали, что в доме-то все, что было, — приданое Танькино…
Назар Чистой был умным человеком, посему долго раздумывать не стал:
— Приданое знатное прокутил, ожерелье зажилил… Видимо, для чего-то деньги ему нужны были? Смекаешь, для чего?
— Да кто его знает? Я ведь еще узнал, что Тимошка-то в приказе Новой чети служил, ну а в Новую четь Василий и ходил…
Унковский, что слушал старших, не перебивая, почтительно кивнул:
— Узнал я, что Акундинов сто рублей в приказе получил, да деньги в казну не вернул. Расписочка его лежит. А казначей, что лишние деньги выдал, платит теперь все сполна из собственного жалованья… Боярин Патрикеев как косточки-то крестной увидел, то заплакал да в Разбойный приказ пошел, — ловите, мол, убивца! А приказные тамошние говорят — а где видоки, что зрели, как Тимошка бабу-то свою убивал? Ну, Патрикеев полаял да и отступился. Решили, что грамотки сыскные отправят на Акундинова как на татя,[11] что деньги в казне украл… Ну а коли сыщут его, тогда можно и спросить — убивал он жену-то али нет. Может, от какого воеводы и отписки есть, только на память не вспомнят, а искать долго. Я там человечка посадил, пусть все подряд смотрит — вдруг да чего найдет…
— Списки с листов розыскных на татя остались? Приметы?
— Приметы все схожи — роста среднего, волос — черен, губа — оттопырена. Ну, еще — когда он на Москве жил, то бороду носил. Ну, бороду с усами сбрить недолго… Я еще с народом потолковал, кто Тимошку знал. Говорят — точно, его приметы!
— Стало быть, самозванец Тимошка Акундинов и есть! — утвердительно заметил думный дьяк. — Может, он еще тогда воровство-то измыслил? Чтобы сыном-то царя назваться, деньги немалые надо иметь… И скажи-ка — родня у Тимошки есть?
— Сын у него есть, Сергунька, — кивнул Унковский. — На Москве живет, у приятеля Тимошкинова — Ивана Пескова. Был я у Пескова-то. Тот рассказал, что мальчонка к нему прибежал перед самым пожаром, сказал, что батька да матка ругаются сильно… Иван-то баял, что боярин Патрикеев хочет мальчонку к себе во двор взять, вроде на воспитание. Ну а пока он к дьячку бегает, грамоте обучается. Вроде говорят, еще и мать у Акундинова жива.
— Ну что же! — повеселел Чистой. — Одну задачу, что боярин задал, решили. Стало быть, оный самозванец — Тимошка Акундинов. Ну, ты, Ерофей Иванович, еще подьячих-то в Вологду пошли — пусть мать его отыщут да в Москву привезут. И грамотки сыскные всем воеводам да посланникам надо отослать, чтобы Акундинова ловили. Но это уже царю-батюшке да Морозову надо докладывать, чтобы они сами приказали, — так вернее будет…
7151 год от Сотворения мира (1643 год от Рождества Христова).
Москва.
…Тимофей Акундинов раскрыл похмельные зенки и понял, что лежит он не на собственной мягкой перине да не под боком у нелюбимой, но законной супружницы, а в чужом чулане да на грязном тряпье. Окон нет, так что и не понять — вечер сейчас али утро…
— Очнулся, голубок? — услышал он голос. — Пить, небось, хочешь?
— Хочу, — не стал скрывать Тимофей, попытавшись рассмотреть — кто это с ним разговаривает.
«А, вроде бы Федотом звать, — с трудом припомнил парень. — Кажись, гость торговый, из Холмогор. Точно. Говорил, что в Москву он кость рыбью привез да сукна, что у аглицких купцов прикупил, да еще что-то. Сколько же мы с ним вчера выпили?»
— Держи, милок, от щедрот, — добродушно сказал Федот, протягивая ковшик. — Тута пивко тебе. Всю ночь караулил. Хотел сам выпить, да поберег. Вот, думаю, проснется друг-то мой сердечный да пить и захочет!
Тимоха жадно ухватил ковшик, сделал один, второй и третий глоток. Хотел было сделать еще один, чтобы башка встала на место, но был остановлен.
— Эвон, присосался-то как, как телок к вымени, — ласково приговаривал Федот, отбирая посудину. — Давай, друг любезный, о деле поговорим, а уж потом и пивко допьешь!
— А что за дело у тебя ко мне? Просьба, что ли, какая? Да ты ведь вроде бы по торговой части, а не по питейной…
— Просьба? — искренне удивился Федот. — У меня-то к тебе какие просьбы могут быть? Не, парнек…
— А что?
— Ты в кости вчера играл?
— Ну, — нехотя протянул Тимофей, пытаясь припомнить. — Может, и играл… Что с того?
— А помнишь, сколько проиграл-то?
Вот это Тимоха помнил смутно. Помнил, что когда в каморку, где они пили, зашел цыган да предложил сыграть, первым к нему сел Федот. Проиграв копеек пять, друг махнул рукой и с горя заказал еще водки. Ну а потом решил попытать судьбу и сам Акундинов. Помнится, вначале везло — цыган только скалил белые зубы да вытаскивал из кисета новые копеечки, что переходили в Тимохину кису.[12] Ну а потом вроде бы фартить перестало… Кажется, он даже хотел и вовсе перестать играть, но выпили еще… Дальше вроде бы были какие-то незнакомые морды — не упомнить, мужские или бабьи, новая выпивка, которую он уже и пить-то не мог…
— Так сколько же? — с томлением в голосе поинтересовался Акундинов. Ну ладно, если рубль-два… Хотя тоже жалко. Ну а ежели все десять?! Считай, что треть жалованья коту под хвостик…
— Ты, друг любезный, — продолжал ласково улыбаться Федот, — вчера двести рублев продул…
