Гардемарины, вперед! (1 и 2 части) - Соротокина Нина Матвеевна (лучшие книги .txt) 📗
Этот человек и был главным мучителем Алеши Корсака. Какая-то неуловимая черта в характере юноши вызывала в Котове неодолимое желание бить, ломать, переделывать. Не то чтобы Корсак не боялся штык-юнкера — боялся, как все, и даже не фрондировал, как некоторые, не грубил. Алексей оскорбительно не замечал любителя конной езды. При всех экзекуциях рядом с распластанным телом Алексея неизменно торчал черный камзол и гнусавил голос: «Сие впрок пойдет». После каждой порки Корсак вставал, натягивал штаны и даже взглядом не удостаивал штыкюнкера, словно тот был пустое место.
От простодушия или недомыслия Алексей не признавал за Котовым права читать нотации, вмешиваться в личную жизнь и не понимал особой значимости его в школе. А непонимание есть бунт, и все грехи Корсака стал штык-юнкер держать в уме.
Раздача стипендии не входила в обязанности Котова, но и тут он решил навести свой порядок. «Малое жалованье» (всего-то рубль в месяц!) платили всегда неисправно, вызывая полнейшую неразбериху — кто два раза получил, кто ни одного. Котов стал выдавать деньги по алфавиту. Когда курсанты от «А» до «К» получали положенное жалованье,неудачники от «Л» до «Я» довольствовались недоимками за прошлый месяц.
Денег регулярно не хватало, и Котов начал передвигать фамилии по своему разумению, отмечая неоплаченных красными и синими чернилами, кружочками и галочками. Фамилия Корсак находилась как раз на стыке мысленно проведенной в списке черты, что помогло штык-юнкеру задолжать Алексею не за месяц, а за три. Котов потерял эту фамилию скорее не по прямому расчету, а повинуясь скрытому голосу души своей, но бесхитростный Корсак не понял этого и в присутствии курсантов обвинил штык-юнкера в злонамеренности этой ошибки. Котов смертельно обиделся и с бранью ударил ученика по лицу.
— Одно дело, когда бьют по мягким местам. Это и уставом предусмотрено, — говорили курсанты. — Но совсем другое дело пощечина. Да и дворянского ли он звания?
Этого ему нельзя спускать!
— Ты обязан!… — горячо говорил Белов.
— Ты просто не имеешь права… — вторили курсанты.
Никита Оленев ничего не говорил, но так сокрушенно качал головой, что Алексей первый раз в жизни почувствовал себя битым, словно и не пороли его каждую неделю. Это и привело трех наших героев к вышеописанной сцене, которая круто повернула их жизнь, заставив стать участниками событий, может быть, вовсе не уготовленных им судьбой.
3
В третьем ярусе Сухаревой башни размещался рапирный зал.
Обучал курсантов шпажной игре полнощекий мусье с кошачьими усами и повадками мушкетера. Десять лет он растрачивал в Москве свое педагогическое умение, но так и не привык к русскому характеру. Показываешь им блистательный бой, а они в окно смотрят на крыши, на огороды, на открытые взору дворы, а то ласточек хлебными крошками начнут кормить. Трудно работать в России! Он твердил курсантам, что шпага суть дворянская доблесть, панацея от всех бед. Ученики вполне усвоили положение руки «moyenne», «quarte»и прямой выпад с ударом, но воспитать в них задор и святую веру, что шпага поможет им выйти из любого трудного положения, так и не удалось азартному французу.
Шпага для курсантов как была, так и осталась принадлежностью модного туалета, данью куртуазности, но каждый знал, коли дойдет до важного дела, то лучшего оружия, чем кулак или дубина, не найти. Белов был любимым учеником, и хоть мусье не признавался себе в этом, превзошел своего учителя в умении фехтовать. Молодость, хорошая осанка и бесстрашие помогли ему в этом, а главное — не с морской стихией связывал Саша Белов свои честолюбивые мечты.
Он хотел в гвардию, а именно в лейб-гвардию, на обязанности которой лежала охрана царского дворца. Поэтому главный курс обучения видел Белов не в математике, не в изучении качества рангоута и такелажа, а здесь, в рапирном зале. Лейб-гвардеец должен отлично владеть благородным оружием!
В отличие от друга Корсак плохо фехтовал. В минуты горячности он забывал все приемы, ему было все равно чем драться- шпагой или кочергой. В классе он все делал правильно, но не чувствуя настоящей злобы к противнику, фехтовал вяло, скучно, словно бубнил набивший оскомину урок.
Оленев тоже не любил шпагу. В его руках любое оружие выглядело нелепо. Он вообще не любил драться, и только нежелание выслушивать ругань Котова да постоянная угроза порки удерживала его от пропусков занятий в рапирном зале.
После уроков француза друзья часто собирались где-нибудь в уединенном месте, чтобы повторить фехтовальные приемы, а чаще просто поболтать о том о сем. Больше всего они любили маленькую лужайку на берегу Самотеки, защищенную от городского шума старым погостом и храмом св. Адриана и Натальи.
Жарко… Июль на исходе. Никита улегся в тени одинокого вяза, закрыл лицо платком и слегка похрапывает, Белов вертит шпагой, тренируя кисть, Алеша сидит поодаль, опустив ноги в воду, и швыряет камешки в стайки мальков.
— В августе распустят до домам,- раздается голос из-под платка.- Потом еще год…
— Угу… еще год. — Саша ловко срубает шпагой венчик ромашки. — Тоска…
Не вяжется сегодня беседа, настроение, видно, не то. А при хорошем настроении какие разговоры случались под старым вязом! Здесь мечтали и ругали учителей, здесь вольнодумствовали и насмешничали, зубрили науки и обсуждали достоинства и недостатки прекрасного пола, никого конкретно, а вообще… вот ведь загадочные существа!
Но более всего спорили о долге и дворянской чести. Роль ментора в этих спорах обычно доставалась Никите. Начинал он всегда своей любимой фразой: «Жители Афин говорили…»
— Тебя послушать, так умнее древних афинян нет никого!
— Вспомни Сенеку.- Никита умел быть невозмутимым.- Оскорбление не достигает мудреца.
— Оскорбление словом, но не рукоприкладством, — горячился Саша. — А если мудрецу по роже съездят?
— Циник Крат, получив удар кулаком в лицо, повесил под кровоподтек табличку: «Это сделал Никондромас», и все афиняне сочувствовали ему и презирали обидчика.
— Если в России так отвечать на побои, то все бы оделись в дощечки. Со мной этого не будет! Я шпагой защищу свою честь!
— Жители Афин говорили, что честь у гражданина может отнять только государство.
— Угу… Напишет один гражданин на другого гражданина донос в Тайную канцелярию, и государство с готовностью отнимет не только честь твою, но и жизнь.
— Любишь ты, Сашка, Россию ругать!
— Отнюдь! Просто я понимаю, что с государством не повоюешь, а с гражданином можно. — Как озорно умел Сашка блеснуть глазом, а потом продолжить то ли дурашливо, то ли серьезно, не сразу и поймешь: — Как говорит соборное уложение государя нашего Алексея Михайловича от 1649 года…
— …в котором, как известно, девятьсот шестьдесят семь статей, — поддакивал Никита, — и из которых ничего нельзя понять…
— Но, но! Я говорю об уложении о чести и бесчестии…
Алеша обычно не вмешивался в эти споры, следуя мудрой пословице: «Audi, vidi, sili» — слушай, смотри и молчи. Да и о чем спорить? Алеше казалось, что правы оба. Но однажды он не выдержал:
— Саш, что ты все о себе да о дворянской чести? Шпагой можно защитить слабого, например, женщину!
С той поры друзья при всяком удобном случае подтрунивали над Алексеем, сочиняя образ некой обиженной дамы, чью жизнь будет защищать Алешка в далеких портах.
— Алешка! — крикнул Александр. — Хватит ногами болтать. Лучше становись в позицию. Будем отрабатывать фланконаду. Ты сегодня отвратительно дрался.
— Зато он хорошо дрался вчера, — разомлевшим голосом сказал Никита, — с Котовым… Ювелирная была битва. Но больше бряцать оружием не надо, это утомляет… Гардемарины, а где белая коза? Я к ней привык. Почему она не идет?
— Тьфу на вас!- обиженно сказал Алексей.- Как вы можете, право… Уже сутки прошли. Неужели замнут дело?
— Вряд ли, мой друг, — сказал Никита, обмахиваясь платком.
— Так чего тянут?
— Фискал рожу боится показать. Вот когда синяк чуть-чуть слиняет, он глазенапы свои красные почистит и пред глазами директора предстанет- так, мол, и так… А дальше колодки, Владимирка, Сибирь…
