ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Sabatini Rafael (электронные книги бесплатно txt) 📗
Глава II. ШЕНБОРНЛУСТ
Вообще-то Андре-Луи сомневался в необходимости и желательности своего участия в этой аудиенции, но уступил вежливой настойчивости господина де Керкадью. Он вошёл следом за остальными в просторный светлый зал с колоннами и очень высокими окнами. Бледный солнечный луч, пробившийся сквозь тяжёлые облака, коснулся яркого узора на толстом абиссинском ковре, блеснул на богатой позолоте мебели и рассыпался на тысячу искорок в огромной хрустальной люстре, подвешенной к живописному потолку.
В позолоченном кресле, по сторонам которого стояли полукругом придворные мужья и дамы, сидел краснолицый человек лет тридцати с лишним, одетый в мышиного цвета бархат с золотым шитьём, с орденской лентой на груди.
Граф де Прованс пока не превзошёл тучностью своего брата, Людовика XVI, но и сейчас его дородность уже внушала уважение. Без сомнения, он унаследовал её вместе с другими фамильными чертами — узким лбом, грушевидным лицом с большим бурбоновским носом и безвольным двойным подбородком и пухлыми губами сластолюбца. Голубые глаза навыкате влажно блестели под ровными дугами густых бровей. Весь его облик говорил об осторожности не от большого ума и важности, а от сознания собственного достоинства. Разглядывая принца, Андре-Луи безошибочно угадал в нём тщеславного глупца и глупого упрямца.
По правую руку от его высочества стояла графиня де Прованс — тощая особа в синих и белых шелках, с какой-то матерчатой тыквой на голове. Надменно-брезгливое выражение делало её лицо, и так обделённое привлекательностью, просто отталкивающим. Слева от кресла стояла женщина помоложе. Хотя назвать графиню де Бальби красавицей было тоже нелегко, её ладная фигурка и живое лицо могли объяснить, почему эта дама добилась признания официальной любовницей его высочества.
Господин де Плугастель вывел свою супругу вперёд. Монсеньор наклонил напудренную голову и с печалью смертной скуки в глазах пробормотал слова приветствия. Впрочем, когда ему представили мадемуазель де Керкадью, глазки его загорелись, и, оценив её свежесть и очарование, граф оживился.
— Мы рады приветствовать вас, мадемуазель, — изрёк он, раздвинув в улыбке пухлые губы. — Надеемся почаще видеть вас при дворе. Ваша врождённая грация не оставляет сомнений, что тут ваше законное место.
Мадемуазель ответила реверансом, пролепетала «Монсеньор» и собралась было удалиться, но её задержали. Его высочество в своём неизречённом тщеславии мнил себя в некотором смысле поэтом, и решил, что это подходящий случай продемонстрировать свой дар метафориста.
— Как допустили небеса, — пожелал узнать высокородный куртуазье, — что столь прекрасный бутон из цветника французского дворянства до сих пор не пересажен в сад, покровительствуемый короной?
Алина с похвальной скромностью отвечала, что пять лет назад провела три месяца в Версале под опекой своего дядюшки Этьена де Керкадью.
Его высочество горячо выразил досаду на себя и скупую в милостях судьбу, позволившую ему остаться в неведении об этом факте. Призвав в свидетели небеса, принц недоумевал, как он мог обойти вниманием подобное событие? Потом монсеньор помянул дядюшку Этьена, которого глубоко чтил и кончину которого не перестаёт оплакивать по сей день. Эта часть его речи была довольно искренней. Слабый характер заставлял принца искать в своём окружении какую-нибудь сильную личность, на которую он мог бы опереться. Такой сильный человек становился его советчиком, другом, фаворитом и был столь же необходим графу Прованскому, сколь и любовница. Одно время эту роль при нём играл Этьен де Керкадью. Будь он жив, он, наверное, и сейчас продолжал бы её играть, ибо у монсеньора имелись и добродетели, к числу которых следует отнести верность и постоянство в дружбе.
Его высочество что-то слишком уж долго занимал мадемуазель де Керкадью галантным разговором. Приближённые, зная за принцем обыкновение прятать под маской любезности низменные помыслы и цели, сейчас не видели в нём ничего занятного и изнывали в ожидании парижских новостей.
Её высочество принцесса с кислой улыбкой прошептала что-то на ухо своей чтице, пожилой госпоже де Собрийон. Графиня де Бальби тоже улыбнулась, правда, не кисло, а снисходительно и добродушно: она, конечно, не питала иллюзий, но и в злобной ревности не видела проку.
Сеньор де Гаврийяк стоял чуть позади Алины и, заложив руки за спину, терпеливо ожидал своей очереди. Он согласно кивал большой головой, и на его рябом, отмеченном оспой лице, было написано удовольствие от сознания великой чести, которой удостоила его племянницу высокая особа. Мрачный Андре-Луи, стоявший рядом с ним, мысленно проклинал наглость графа, его самодовольную ухмылку и плотоядные взгляды, в открытую бросаемые на Алину. Только выкормыш королевской семьи, подумал он, способен позволить себе наплевать на скандал, который может вызвать своим поведением.
Сеньор де Гаврийяк дождался представления, и принц наконец-то пожелал услышать последние новости из столицы. Собеседник обратился к его высочеству с просьбой переадресовать своё пожелание к молодому человеку, крестнику господина де Керкадью. Принц милостиво согласился и обратил взор на молодого человека. Возможно, тут сыграло свою роль негодование, кипевшее в душе Андре-Луи, но его холодность и невозмутимость показались присутствующим настолько вызывающими, что едва не привели их в смятение.
Поклон молодого человека в ответ на кивок монсеньора был почти небрежен. Выпрямившись, Андре-Луи бесцветным голосом, не приукрашивая картины, бесстрастно поведал о чудовищных парижских событиях.
— Неделю назад, десятого, население города, приведённое в бешенство манифестом герцога Брауншвейгского, повергнутое в отчаяние известием о вторжении чужеземных войск, обратило свой гнев против соотечественников, приветствовавших интервенцию. Толпа штурмовала дворец Тюильри и в слепой ярости загнанного в угол зверя перебила швейцарских гвардейцев и дворян, оставшихся защищать его величество.
Крик ужаса прервал рассказ Андре-Луи. Монсеньор тяжело поднялся из кресла. Щёки принца в значительной мере потеряли присущий им яркий румянец.
— А… король? — с дрожью в голосе спросил он.
— Его величество с семьёй взяла под свою защиту Национальная ассамблея.
Воцарившееся испуганное молчание прервал нетерпеливый окрик монсеньора:
— Дальше! Что ещё, сударь?
— В настоящее время городские власти Парижа оказались, по существу, хозяевами государства. Крайне сомнительно, что Национальная ассамблея в силах им противостоять. Они манипулируют населением, направляя ярость народа в желательную для себя сторону.
— И это всё, что вам известно, сударь? Всё, что вы можете нам сказать?
— Всё, монсеньор.
Большие выпученные глаза графа Прованского продолжали сверлить молодого человека, хотя и без враждебности, но и без симпатии.
— Кто вы, сударь? Ваше имя?
— Моро, ваше высочество. Андре-Луи Моро.
Плебейское имя не вызвало отклика в сознании легкомысленного благородного общества, обладавшего, на свою беду, короткой памятью.
— Ваше положение, титул?
Керкадью, Алина и г-жа де Плугастель затаили дыхание. Что стоило Андре-Луи дать уклончивый ответ, не раскрываться до конца! Но он презирал увёртки.
— До недавнего времени я представлял в Национальной ассамблее третье сословие Ансени.
Андре понимал, какой переполох вызовут его слова. Он почти физически почувствовал ужас, охвативший присутствующих. Те, кто стоял поближе, отшатнулись и застыли в немой позе монашки на экскурсии в турецких банях.
— Патриот! — первым опомнился его высочество. Он выплюнул это слово с омерзением англичанина, которому сообщили, что он только что отведал паштет из лягушачьих лапок.
Господин де Керкадью, ни жив ни мёртв, поспешил на помощь крестнику.
— Да, монсеньор, но патриот, осознавший ошибочность своего пути. Патриот, объявленный своими бывшими сотоварищами вне закона. Он отверг их и пожертвовал всем своим имуществом ради долга передо мной, своим крёстным отцом, и избавил нас с графиней де Плугастель и моей племянницей от ужасов кровавой бойни.
