Сальватор - Дюма Александр (читать книги онлайн .TXT) 📗
Регина и Лидия, понимавшие, что присутствие этого креола добавило боли и выразительности голосу Кармелиты, вздрагивавшие во время пения от опасения, что при каждой новой ноте сердце певицы разорвется от страданий, были поражены. Регина не смела обернуться, а Лидия боялась поднять голову от нот.
Вдруг раздался крик ужаса людей, обступивших Кармелиту. Обе молодые женщины стряхнули оцепенение и одновременно обернулись к подруге.
Спев последнюю ноту отчаяния, Кармелита закинула голову назад и, бледная, застывшая, похолодевшая, непременно рухнула бы на паркет, если бы ее не поддержали чьи-то заботливые руки и чей-то дружеский голос не произнес тихо:
– Мужайтесь, Кармелита! И будьте гордой: начиная с сегодняшнего вечера, вам больше никто не нужен!
Перед тем, как закрыть глаза, молодая женщина успела узнать в говорившем Людовика, этого жестокого друга, который вернул ее к жизни.
Тяжело вздохнув, девушка грустно покачала головой и потеряла сознание.
И только тогда две слезы скатились из ее закрытых глаз на бледные щеки.
Подруги приняли Кармелиту из рук Людовика, вошедшего без шума и объявления в гостиную во время пения и так вовремя сумевшего предотвратить падение девушки на пол.
– Ничего серьезного, – сказал он подругам певицы, – такие приступы слабости скорее идут ей на пользу, а не во вред… Дайте ей понюхать вот этот пузырек, и через пять минут она придет в себя.
Регина и Лидия с помощью генерала отнесли Кармелиту в спальню. Генерал остановился на пороге.
Когда Кармелита исчезла за дверью, слушатели, успокоенные словами Людовика, вновь дали волю своим чувствам.
В гостиной раздался крик единодушного восхищения!
Глава XVII
Где Камил туго соображает
Когда все вволю насладились талантом будущей дебютантки сцены, когда в ее адрес были высказаны все мыслимые и немыслимые комплименты, каждый из осчастливленных слушателей, пообещав клятвенно непременно ввести ее в свой круг, позволил увлечь себя из будуара в гостиную, где уже раздались первые звуки оркестра, и все отдались танцам.
В связи с этим достоин упоминания один эпизод, который мы приводим потому, что он вполне естественно связан с нашей драмой: это неуклюжий поступок Камила де Розана, который имел наглость обратиться к людям, прекрасно знавшим историю Кармелиты.
Его жена, госпожа де Розан, красивая пятнадцатилетняя креолка, была в этот момент отвлечена некой помещицей американского происхождения, утверждавшей, что является ее родственницей.
Камил, видя, что жена его занята выявлением родственных связей, воспользовался случаем, чтобы повести себя снова холостяком.
Он увидел своего старинного знакомого, почти приятеля, Людовика, и, когда после выступления Кармелиты вновь воцарилась тишина, он, полагая, что обморок певицы был вызван большим волнением, устремился к молодому врачу с тем порывом, который так свойственен человеку, попавшему в незнакомую компанию и увидевшему среди гостей старого знакомого. Подойдя, он протянул руку:
– Слава Гиппократу! – воскликнул он. – Да это же мсье Людовик!.. Здравствуйте, мсье Людовик! Как вы себя чувствуете, мсье Людовик?
– Плохо, – холодно ответил молодой врач.
– Плохо? – переспросил креол. – Но у вас такой цветущий вид!
– Какая разница, мсье, если душа моя застыла.
– У вас какие-то огорчения?
– Более чем огорчение: горе!
– Горе?
– И глубокое!
– Бог мой, Людовик! Вы потеряли родственника?
– Я потерял того, кто был мне дороже родственника.
– Да кто же может быть ближе родственника?
– Друг… Это, конечно, бывает редко.
– А я его знал?
– Прекрасно.
– Кто-нибудь из наших приятелей по колледжу?
– Да.
– Ах, бедняга! – произнес Камил с крайним безразличием в голосе. – И как его звали?
– Коломбан, – сухо ответил Людовик и, кивнув Камилу, повернулся к нему спиной.
Креол был готов броситься на Людовика. Но, как мы уже сказали, он отличался сообразительностью и понял, что этого делать не стоило. А посему, развернувшись на каблуках, он удалился, решив отложить месть до лучших времен.
Действительно, если Коломбан умер, Людовик имел полное право удивиться тому, что Камил не был опечален подобным событием.
Но как же он мог быть опечален этим? Он ведь ничего об этом не знал!
Бедный Коломбан. Он был таким юным, таким красивым, таким сильным. От чего же он умер?
Камил стал искать глазами Людовика, чтобы сказать ему, что он ничего про это не знал, и расспросить о подробностях смерти их общего друга. Но врача и след простыл.
Разыскивая глазами Людовика, Камил обратил внимание на некоего молодого человека, чье симпатичное лицо показалось ему знакомым. Но вот его имя он никак не мог вспомнить. Он был уверен, что где-то уже видел этого человека, и полагал, что был с ним знаком. Если они встречались в школе Права – а это было вполне вероятно – этот молодой человек мог сообщить ему все нужные сведения о смерти Коломбана.
И Камил направился к этому юноше.
– Извините, мсье, – сказал он, – я только сегодня утром прибыл из Луизианы, это приблизительно на полпути к антиподам. Я проплыл две тысячи лье по океану, и поэтому в голове у меня все перемешалось от бортовой и килевой качки. Следовательно, и с памятью у меня сейчас нелады… Посему прошу вас простить меня за вопрос, с которым я имею честь обратиться к вам.
– Слушаю вас, мсье, – довольно вежливо, но в то же время с явной сухостью ответил тот, к кому были обращены слова Камила.
– Я полагаю, мсье, – продолжал Камил, – что мы с вами уже виделись несколько раз во время моего прошлого посещения Парижа. Увидев вас сейчас, я подумал, что лицо ваше мне очень знакомо… Может быть, у вас память окажется получше моей и вы скажете, имеете ли вы честь знать меня?
– Вы правы, я вас прекрасно знаю, мсье де Розан, – ответил молодой человек.
– Как? Вы знаете мое имя? – радостно воскликнул Камил.
– Как видите.
– Не доставите ли вы мне удовольствие напомнить ваше имя?
– Меня зовут Жан Робер.
– А! Ну конечно! Жан Робер… Черт возьми! Я был уверен, что мы знакомы! Ведь вы – один из самых наших известных поэтов и один из лучших друзей моего приятеля Людовика, будет мне позволено…
– Который был к тому же одним из лучших друзей Коломбана, – ответил Жан Робер и, сухо кивнув креолу, повернулся, чтобы уйти.
Но Камил остановил его.
– Простите, мсье! – сказал он Жану Роберу. – Но вы – второй человек, кто говорит мне о смерти Коломбана… Не могли бы вы поподробнее рассказать мне о его смерти?
– Что же вас интересует?
– Я хотел бы знать, от какой болезни умер Коломбан.
– Он умер не от болезни.
– Значит, он был убит на дуэли?
– Нет, мсье, он не был убит на дуэли.
– Но тогда от чего же он умер?
– Он сознательно отравился угарным газом, мсье.
Сказав это, Жан Робер так холодно кивнул Камилу, что тот и не подумал его задерживать. К тому же Камил не успел еще оправиться от удивления.
– Отравился угарным газом! – прошептал Камил. – Отравился! Кто бы мог подумать, что Коломбан, такой набожный человек, смог пойти на это?.. Ах, Коломбан!
И Камил воздел вверх руки, как человек, не желающий верить в то, что только что услышал, и желающий, чтобы ему повторили новость еще раз.
Поднимая вверх руки, Камил поднял и глаза и тут заметил некоего молодого человека, погруженного в очень глубокие размышления.
Он узнал в нем художника, на которого ему указали во время смятения, вызванного обмороком Кармелиты. Ему тогда сказали еще, что это – один из наиболее ярких мастеров кисти. Лицо этого юноши выражало самый неподдельный восторг.
Это был Петрюс, которого высокое искусство Кармелиты наполнило одновременно грустью и гордостью. У художников не такое сердце, как у других людей. У художников совсем иная душа. Художники очень чувствительны к боли других. Но поскольку они могут так по-королевски побеждать эту боль, они – совершенно отличные от нас существа!
