Игра шутов - Даннет Дороти (книги бесплатно читать без txt) 📗

Все молчали.

— Я не могу, — сказал наконец король, — не могу ни при каких обстоятельствах пригласить вашего хозяина ко двору.

— О'Лайам-Роу, — мягко проговорил Тади Бой, — не привык к придворной жизни. Он просит лишь позволения остаться, чтобы как следует изучить вашу великую державу.

Король колебался. Явился де Рипа, немного испуганный, с лютней в руках. Чуть поодаль за столом вдовствующая королева Шотландии что-то мягко говорила своему соседу, не обращая никакого внимания на короля и его собеседника. Коннетабль Франции извинился, встал и, склонившись над креслом короля, прошептал ему что-то на ухо.

Генрих обернулся, получил молчаливое согласие королевы и сказал шутливо, обращаясь к ирландцу:

— Если только при таком условии вы станете играть, тогда, конечно, нам придется пойти на уступки. Но и вы должны понять, что зиму мы собираемся провести в Блуа, и только самые искусные певцы и музыканты удостоятся чести сопровождать нас. Я сам играю на лютне. Ее величество королева, моя сестра Маргарита французская, моя дорогая сестра вдовствующая королева Шотландии и конечно же господин де Рипа — все мы будем судить вашу игру. — Король был одет с подобающей пышностью, в белое с серебром, и настроен вполне дружелюбно. — В Ирландии могут быть совсем другие критерии. Так что не расстраивайтесь в случае неудачи — вы не уйдете отсюда с пустыми руками.

Мешковатый увалень Тади Бой Баллах гордо выпрямился. Он перевел взгляд с короля на королеву-мать, на Эрскина, на Маргарет, на Дженни Флеминг, на лорда д'Обиньи, который стоял позади них, затем посмотрел на дальний конец стола — на Конде и принцессу, на д'Энгиена и Сент-Андре. Все они болтали, как ни в чем не бывало, и лица их выражали неизбывную скуку. Потом он повернулся к королю, изысканно поклонился и принял вызов.

Прозвучал королевский приказ, и в озаренной мягким светом зале стало тихо. Отяжелевшие от яств и вина, разгоряченные, ослабевшие от смеха, уже предвкушающие волшебные грезы наступившей ночи, эти люди, хищные и беспечные, этот цвет Франции, развалились в креслах, разодетые в бархат, а стражники в сверкающих белых одеждах стояли позади.

Лютнисту предназначались низкий стул и скамеечка для ног. Тади Бой принял от итальянца шелковистую, грушевого дерева лютню и улыбнулся ему; какое-то мгновение темные глаза смотрели враждебно, затем и в них появилась улыбка. Тади Бой погрузился в теплые, насыщенные тона покрытого коврами пола; лишь над головой его слабо мерцала свеча; и колючая щетина, и тучность — все тонуло в полумраке. Его правая рука легко коснулась струн, и он заговорил по-французски, с бархатным, искусно воспроизведенным: ирландским акцентом:

— Посвящается благородным дамам Франции, кому музыка и любовь принадлежат по праву рождения. Дамам Франции посвящается сказ о дочери короля Керри, которая жила под сенью орлиных крыльев и голову клала орлу на грудь.

Не один год он повелевал людьми и успел изучить многие приемы: к примеру, где сдержать звук и где выказать его в полную силу. Знал он и другие вещи. Пальцы его летали над блестящей древесиной, то перебирая, то резко дергая струны, мелодия становилась то надсадно-щемящей, то снова до прозрачности чистой. Затем голос Тади присоединился к струнам, и суровый, трагический сказ зазвучал в этой покрытой искусной резьбою зале, где установилась такая же тишина, как и на ночном лугу в самом сердце Керри. К концу мелодия сделалась строгой, светлой и упругой, как сталь: она так и хватала за душу. В этом обществе, избалованном, занятом самим собою, безжалостном, нервном, умудренном житейским опытом, нашлись такие женщины, которые, сдерживая слезы, закусили губу, дабы избежать насмешек.

Песня кончилась, потом наступила тишина, а потом пронесся ропот осторожного, но искреннего одобрения, и Маргарита Французская, сверкая драгоценностями, встала со своего места и склонилась над оллавом.

— Прошу вас… сыграйте мне что-нибудь из Палестрины 27). И спойте вот это.

И она смотрела на его руки, пока звучала изощренная музыка, и вглядывалась в его лицо, когда он пел песню, о которой она просила.

Если нет луны на небе

И дорога коротка, -

Почему нейдешь, мой милый?..

Почему нейдешь, мой милый?

Ее одобрение, служившее высоким мерилом, живое внимание на лице Генриха, сосредоточенность де Рипы — все это, вместе взятое, пробило брешь в хрупких стенах гордыни и настежь распахнуло золотые ворота славы. Пока звучала песня, кто-то не смог сдержать вздоха, а к концу герцогиня де Гиз вынула носовой платок. Мелодия отзвенела, и волна приветствий, нежных, ликующих восклицаний захлестнула певца; другие дамы, очаровательно улыбаясь, плотным кольцом окружили его. Он поглядел задумчиво, ударил по струнам, и на этот раз спел веселую, слегка насмешливую песню. Песня была новая и понравилась публике. Он пел еще и еще: вариации из Жанекена 28) и Сертона; 29) Il n'est soigne que quant on a fain; Belle Doette; Mout me desagree [17] и совсем уже старинные песни. Спел он и по-гэльски, на музыку sirechtach 30), и, подхваченные приливом безмолвной муки, все плакали на этот раз, и каждый гордился своими слезами. А потом он пел снова и снова, то пикантные песни, то возвышенные, и они смеялись, подбадривали его, подхватывали припев. Но он не заходил слишком далеко — пока еще не заходил.

Теперь все, или почти все, сделались его покровителями. Конде, спасая свое достоинство, восхищался громче остальных. В перерывах между песнями Маргарита Савойская что-то нежно шептала ему, а Жан де Бурбон, сьер д'Энгиен, задумчиво обмахивался веером. Улыбки двух старших Гизов выражали снисходительное одобрение. Знали ли они, кто таков Тади Бой? Вряд ли, подумал Эрскин. Слишком велика опасность.

Во всей зале лишь двое реагировали по-другому. Маргарет Эрскин, которая за весь вечер не произнесла ни слова, продолжала сидеть молча, устремив на оллава свой чистый взгляд. Только когда он запел, лицо ее исказилось, словно от боли. А шут Бруске в ярости покинул залу.

В самом конце, когда густая толпа окружила певца и все свободно бродили по зале, болтая, напевая и угощаясь вином, сэр Джордж Дуглас доверительно склонился над плечом Тади Боя, который сидел нагнув голову и настраивал лютню.

— Дорогой мой, как же вам повезло, что ваш друг Абернаси нынче управлял слонами.

Намек был очевиден. Бурбон, оказавшийся рядом, поднял глаза:

— На сей раз вы не правы, мой шотландский Макиавелли. Абернаси никогда бы не позволил обварить большого Уэ — ни за какие блага, земные и небесные.

Конде подхватил, зевая:

— Должно быть, благовония были еще сквернее обычного. У бедного животного совсем облезла шкура. Пускай, мой дорогой, это вам послужит уроком.

Тему развила самая старшая из дам, находящихся в зале. Диана де Пуатье, герцогиня де Валантинуа, не отличалась особой чувствительностью, однако новое лицо вызвало в ней живейшее любопытство; присоединяться же к хору льстецов, окруживших его, возлюбленная короля не имела ни малейшего намерения. Ни Конде, ни его отсутствующий друг видам не входили в число ее любимцев. И вот она, повинуясь холодному расчету, решила перевести разговор на более прозаическую почву:

— Если слона обожгло маслом, — осведомилась мадам де Валантинуа, — то, наверное, и господин Баллах пострадал?

Глядя на внезапно напрягшуюся спину Лаймонда, Эрскин, словно громом пораженный, вдруг понял, что герцогиня попала в самую точку; а еще он понял, что это никак не входило в число счастливых импровизаций вечера. То, как он чувствовал себя, духовно ли, телесно, всегда было личным делом Лаймонда, и раны, если он бывал ранен, согласно его жизненной позиции, означали лишь одно: на сей раз он проявил неумение или неловкость. Весь дрожа от нервного напряжения, Эрскин увидел, что вопрос взволновал поклонников Тади, услышал тихие возгласы, полные вежливого любопытства, — и вот наконец Сент-Андре, уже не совсем трезвый, положил руки на запачканную рубашку оллава.