Бешеный Лис - Красницкий Евгений Сергеевич (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
– Неважно, что от холопки, – отозвался Илья наставительным тоном, – важно, что от ратника и ратником воспитан!
– Так и сам Корней…
– Нет, Лисовины свою кровь чтят, непростая она.
– Как это? – не понял Афоня. – Что значит «непростая»?
– Ну, во-первых, у них в каждом колене какая-нибудь из баб обязательно двойню рожает. Вот у Корнея первенцами были Фрол и Лавр.
– Имена! По трезвости и не выговоришь.
– По пьянке еще труднее, – со знанием дела пояснил Илья. – Это ему поп тот так отомстил, сейчас-то имена детям сам выбираешь, а тогда строго было: поп в святцы заглянул да и окрестил, родителей и не спрашивал. Болтали, что Агей его за это еще раз отлупил и проклятия не побоялся. Ну а у Фрола и Лавра тоже по двойне рождались. У Фрола сначала две девки – Анька и Машка, потом вот Михайла, потом младшие – Семен и Евлампия, а у Лавра первенцы – Кузьма и Демьян.
– Слушай, а почему Корнея еще Корзнем кличут? – не в тему перебил обозника Афоня.
– Ты только при нем не помяни, не любит он.
– Да знаю я, любопытно просто.
– Тут три разные истории рассказывают, какая из них вернее, не знаю.
Чувствовалось по голосу, что Илья сел на любимого конька, можно было быть уверенным, что озвучены будут все три версии.
– Первая история совсем простая. Вроде бы добыл Корней в бою с ляхами дорогое корзно – плащ княжеский – и долго в нем ходил и величался. Отсюда и прозвище.
Вторая история смешная. Будто бы еще ребенком совсем малым залез Корней из шалости в корзину с бельем, а бабы ту корзину на речку полоскать понесли. Он сидел, сидел, а потом как заорет дурным голосом. Бабы напугались да корзину в речку и уронили. Вот он в корзине плывет и орет, уже не каверзы ради, а от страха. Ну и стали корзинкой дразнить, а потом как-то в Корзня превратилось.
А третья история опять про ляхов. Сошлись как-то две рати – наша и ляшская, и так вышло, что ни у нас, ни у них интереса к битве нет, а разойтись миром зазорно, вроде как испугались. Стоят, стоят, а делать-то что-то надо. Стали с той и с другой стороны молодцы выезжать и соперников вызывать на поединок. Сначала все поровну получалось: то наш одолеет, то их. А потом вышло так, что оба поединщика убитыми оказались: столкнулись, и оба насмерть.
И стали после этого ляхи одолевать. Вернее, один лях. Одного нашего из седла вышиб, второго, потом еще одного мечом зарубил. После этого наши засмущались, а лях ездит между ратями и насмехается. И тогда выехал против него Корней. Молодой был, неженатый еще. Съехались они, ударили копьями в щиты – и… ничего. Оба в седлах удержались. Съехались еще раз – то же самое. На третий раз у Корнея копье сломалось, но кто-то из наших ему свое кинуть успел, пока лях коня разворачивал.
И тут то ли лях устал, то ли по ударам почувствовал, что Корней сильнее, не знаю. Но на четвертый раз ударил он нечестно: не во всадника, а в коня. А Корней не растерялся, ухватил ляха за корзно и вместе с ним на землю свалился. Потом накинул ляху его же корзно на голову и, пока тот выпутывался, как даст ему сапогом по морде! Лях и повалился. Корней его на спину коня закинул и к своим уволок. Большой выкуп потом за того ляха получил и прозвище – Корзень.
– А чем дело-то кончилось? – нетерпеливо спросил Афоня, после того как Илья умолк.
– Так тем и кончилось – победил Корней.
– Да нет, я про рати! Сеча-то была?
– Не-а, дождь пошел.
– Дождь?
– Ага. Такой ливень хлынул, такие хляби разверзлись, какая там сеча! Восвояси повернули. Вот какая история тебе больше понравилась, про такую и думай.
«А чего тут думать-то! Если дед не любит, когда его так называют, значит, дело в корзинке с бельем. Остальные-то версии престижные. Только вряд ли… Славомир слово «Корзень» так произносил, как будто тайное имя деда озвучивал – ущерб ему наносил. Если учесть еще, что дед втихую Перуну поклоняется, то все три истории попахивают дезинформацией. Так в сорок четвертом году американцы немецкой разведке мозги пудрили: разболтали сразу про несколько дат высадки десанта в Нормандии, а какая из них настоящая – поди угадай. Так и тут: выбирай, во что верить, а правда это или нет – хрен поймешь».
– А кровь? – снова задал вопрос Афоня.
– Чего «кровь»?
– Ты про кровь лисовиновскую начал, мол, необычная она. Во-первых, двойни в каждом колене, а во-вторых чего?
– А-а, ты про это. Так не перебивал бы, я б и рассказал, а то сбил с мысли…
– Да ладно тебе, Илюха!
– Я тебе не Илюха! – Обозник забыл, что старался говорить вполголоса, чтобы не разбудить Мишку. – Хоть и обозник, а лет на двадцать тебя постарше буду!
– Ну прости, Илья, не со зла же…
– Прости, прости… если не ратник, так уже и за человека не держите, витязи хреновы. А чуть что: «Ой, Илья, вынь стрелу из ж…, ой, довези, верхом не могу. Илья, добычу не дотащить, помоги, поделюсь».
– Илья, ты чего? Я же… – Афоня явно растерялся от такого напора.
– Ты же! Мы же! Вы же! Все вокруг вас крутится, вся жизнь Ратного на воинов завязана, без вас – смерть. А вас все меньше и меньше. Я еще времена помню, когда Ратное и полторы сотни воинов выставляло, и новиков в запасе десятка по три было. А сейчас? Сам сказал, что, если бы не пес, половину перебили бы. Сейчас корчился бы у меня в санях кто-нибудь со стрелой в кишках да добить просил бы… не знаешь ты, как это: домой убитых да калек привозить.
Собеседники надолго умолкли.
«Смотри-ка ты! Оказывается, не только мы с дедом критичность ситуации понимаем! Обозник, обозник, а… Впрочем, телесная слабость вовсе не подразумевает умственной неполноценности. А Илью, чувствуется, жизнь многому научила».
После длительной паузы Афанасий каким-то робким голосом спросил:
– Илья, а ты… добивал?
– Меня Бог миловал, но… добивали. Каждый обозный старшина знает, как мучения прекратить, быстро и так, что сам раненый не поймет. Ну и простые обозники, кто постарше, тоже… умеют.
– Так Корней нас на погибель вел?
– Нет! – уверенно ответил Илья. – Случайность это. Просто лесовики нас раньше заметили, чем мы их, но он вот, со своим псом, вам время на изготовку дал. Я потому и горячусь, что на войне таких случайностей не избежать, а ратников у нас осталось меньше семи десятков.
– А из них только сорок человек по своей воле в бой идти готовы, а остальные… – Афоня, сам того не зная, озвучил озабоченность, высказанную дедом при выезде из Турова.
– Готовы, не готовы, – проворчал Илья. – Из этих сорока у скольких серебряное кольцо есть? Раньше без него и ратником-то зваться не позволяли и до сих пор долю в последнюю очередь, что похуже, выделяют. Был, рассказывали, один такой, что сыновьям до серебряного кольца жениться не позволял, мол, не созрели еще. Один сын так и не успел.
– Убили?
– Хуже. Глаза вышибли. Кто ж за слепого замуж пойдет?
– И как же он?
– Сапожником стал, да таким сапожником! Сапоги тачал – загляденье. А батька его после этой истории в другую крайность ударился: всех под венец погнал. С тех пор, говорят, и обычай завелся: у кого сына нет, на опасное дело стараются не посылать, чтобы род не пресекся.
– Чтобы, значит, кровь продолжалась?
– Хитер ты, Афоня, нашел, как разговор опять на Лисовинову кровь свернуть!
– Так интересно же, дядька Илья.
– Уже и дядька. Все вы, пока целые, поверх обоза глядите, а как шкуру продырявят… ладно, об этом я уже толковал. Так вот, история эта на сказку похожа, но все взаправду было, и многие из тех людей еще живы, порасспросить можно. Ты жену Корнея помнишь?
– Помню. Аграфеной звали.
– Аграфеной Ярославной, потому как была она дочерью князя Ярослава Святополчича.
– Да ну?!
– Ага, не от законной жены, правда, но любил ее князь чуть не больше других детей. Устроил так, что она боярской дочерью считалась.
– Это как же?
– Не перебивай! Ты князей знаешь, попользоваться девкой да бросить у них обычное дело. Но если понесет она княжеский плод, то заботу проявляют… частенько. А тут запала князю Ярославу девица в сердце, прямо пропал! Был у него один боярин, как звали, не упомню, старенький совсем, ветхий, вот-вот помирать. А семьи у боярина того не было, говорят, на пожаре все погибли. Его-то Ярослав на своей зазнобе и женил. Боярин тот Ярослава еще ребенком на коленях качал, любил, как сына, вот и согласился. Да и помер вскорости. А боярыня родила князю Ярославу девочку. Крестили Аграфеной. Тайны особой из этого не делали, даже звали ее, как подросла, Аграфеной Ярославной, а не по имени того боярина.
