Иезуит - Медзаботт Эрнест (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
— Пусть охраняют входы, — приказал Франциск двум вновь назначенным министрам. — Никого не выпускать без моего позволения.
— Иду исполнять это приказание, — сказал поспешно принц Генрих.
— Останьтесь, Генрих, — сказал холодно король. — Мое приказание исполнят констабль и капитан охраны. Вы слышали, господа? И знайте, что вы мне отвечаете за исполнение этого приказания. Идите!
Бомануар и Пуа поклонились с почтением и ушли. Франциск, дав эти приказы, слез с лошади и направился внутрь двора. Сын и старые придворные засуетились, было вокруг короля, но он сделал знак, и вооруженные дворяне, сопровождавшие Франциска, окружили его со всех сторон. Под их охраной монарх вновь вошел во дворец. Шествие это носило угрюмый характер.
Король шел молчаливый и строгий; тяжелые шаги солдат громко раздавались по залам. Что же касается министров, то они имели вид приговоренных: они бросали растерянные взгляды вокруг себя, ища хотя бы малейшую надежду на спасение.
Войдя в свою комнату, король отослал дворян свиты, которые больше не были ему нужны. Вся сила была теперь на стороне монарха; министры готовы были задушить того, на кого указал бы пальцем Франциск.
Перейдя из своей комнаты в залу совета, король приказал пажу:
— Позвать сюда кардинала-канцлера, великого превота, герцога де Энжена и принца Генриха!
Немного спустя все четверо, испуганные, бледные, вошли в залу.
Наиболее испуганным казался Генрих: он отлично сознавал, что он главный виновник и сила вины этой была так велика, что самое жестокое наказание могло его ожидать.
Канцлер, кардинал де Турнон, положил на стол перед королем свой портфель с бумагами.
— Уберите эти бумаги, господин кардинал, — сказал высокомерно монарх. — Я вас позвал не для того, чтобы работать с вами как с министром, а для того, чтобы вы исполнили здесь ваши духовные обязанности.
И, бросив полный злобы взгляд на своего сына, он продолжал:
— Вы должны будете утешить в последние минуты большого преступника, который уже близок к смерти!
Генрих почувствовал, что сердце у него заледенело и волосы встали дыбом; но он был солдат и переносил все молча.
— Что касается вас, великий превот, то вы должны свершить суд. Я потому велел призвать именно вас, что ничья рука, кроме вашей, не может исполнить приговор над персоной королевской крови.
Герцог де Энжен выступил вперед. Это был молодой, красивой и благородной наружности человек, с честным, открытым взглядом.
— Государь, — сказал молодой принц с решимостью, — это для меня вы хотите заставить работать великого превота?
При произнесении этих слов слышалась гордая покорность.
— Нет, кузен, — сказал ласково король, взяв его за руку. — Напротив, я вас позвал как первого принца крови, как человека, наиболее близкого к короне, и для того, чтобы вы высказали мне ваше личное мнение о преступлении высшей измены.
Лицо Энжена нахмурилось.
— Я вас понимаю, — сказал он с горячностью.
— Вы намекаете на прошлое и хотите напомнить мне, что я притеснял ваших родных… Но вам, герцог, я всегда отдавал справедливость, и мое постоянное расположение должно вам показать, что если я наносил удары вашим родным, то делал это не из ненависти против вашего дома… Во всяком случае, если я ошибся, небо жестоко наказало меня, заставив узнать в моем наследнике душегубца.
— О, отец мой! — вскричал невольно принц Генрих.
— Замолчите! — прервал его строго Франциск, побагровев от злобы. — Душегубец, да, даже отцеубийца! Вы скажете, что берегли мою жизнь, когда с помощью усыпляющего порошка вы выдавали меня за мертвого, когда по вашему приказанию ваш отец и монарх был заключен в монастырь, где монахи принимали его за сумасшедшего и обходились с ним, как с последним слугой. Подлец! Если бы не честность и храбрость нескольких дворян, несмотря на то, что они были мною обижены напрасно, Франциск умер бы от горя и страдания через злоумышления своего родного сына!
Все присутствовавшие, исключая Генриха, громко вскрикнули от ужаса.
Виновный, склонив голову, все больше чувствовал тяжесть своего преступления, совершенного по наущениям священника и женщины.
— Герцог де Энжен, — сказал король, — вы будете наследовать мне, если сын мой будет лишен короны. Я знаю, что ваше благородное сердце не позволит вам быть пристрастным даже в надежде на трон, а потому еще прошу сказать мне ваше личное мнение по делу принца Генриха.
Герцог де Энжен, бледный, вытер платком пот на лице.
— Я думаю, — ответил он, — что ваше высочество должны бы осчастливить вашим снисхождением принца Генриха и простить ему первое согрешение.
— Я не спрашиваю вас, что я должен делать, — сказал резко Франциск, — я спрашиваю у вас только, что вы думаете об участии моего сына в этом преступлении. Уверены ли вы, что принц Генрих, в самом деле, замышлял против меня?
Но на этот вопрос не было необходимости отвечать, стоило только взглянуть на Генриха: вид его показывал полное признание в своей вине.
Герцог же поник головой и сказал:
— Он раскаивается.
— Это принесет ему пользу для вечного блага, — сказал холодно король. — Кардинал, уведите с собой принца и приготовьте его к смерти, как подобает христианину и дворянину-принцу. Господа, вы мне отвечаете за него головой.
Генрих протянул умоляюще руки к отцу, но тот отвернулся от него, и по знаку короля все оставили комнату.
Оставшись один, король почувствовал, что силы оставили его. Приговор сыну хотя и был жесток, но справедлив, и если не волновал совесть короля, то глубоко ранил его сердце.
— Мой сын! — шептал он. — Убить его по моему распоряжению!
И сильная дрожь пробежала по жилам короля. Вспомнилось ему, как сын его появился на свет и сколько надежд возлагал он на этого младенца, наследника династии, и потом, когда принц, уже юношей, участвовал в войне и, побеждая врагов, наполнял гордой радостью сердце короля… И что же вышло, в конце концов? Сын его изменник и отцеубийца! И скоро, по одному только знаку отца, эта молодая жизнь перестанет существовать, и шпага великого превота заставит покатиться голову, предназначенную со дня рождения носить корону Франции.
Тысячи мыслей бродили в голове этого всемогущего властителя. Зарождалась у него мысль о прощении сына, но совокупность проступков его не позволяла монарху это сделать. Король все мог бы простить, но не подобное ужасное оскорбление, о котором, впрочем, Генрих не подозревал, так как, входя в заговор, он поставил условие, чтобы отец его имел богатое и спокойное убежище. Король встал, бледный и решительный.
— Генрих умрет, — сказал он глухо, — я решил это и сам Бог не заставит меня изменить решение.
— Бог все может, сын мой, — сказал позади него какой-то голос.
Франциск обернулся. Перед ним стоял старичок, низкого роста, бедно одетый и хромой; его можно было принять за самого простого, если бы не его глаза, горевшие каким-то жгучим взглядом. Король почувствовал какой-то суеверный страх. Но он тотчас же оправился и, приняв строгий вид, спросил:
— Кто вы такой?
— Я Игнатий Лойола, — отвечал скромно старик, просто произнося это знаменитое имя, которое по всей Европе возбуждало страх и почтение в народе и королях.
Монарх содрогнулся: странность неожиданного посещения немного отвлекла его от грустных мыслей.
— Так это вы, — произнес король, проницательно смотря на Лойолу, — тот, которого считают святым при жизни.
— Один Господь Бог свят, — сказал Игнатий, — мы бедные грешники, которые надеются спастись, веруя и раскаиваясь.
— Как вы оказались здесь, несмотря на мой приказ, запрещающий вход сюда кому-либо?
— Бог направлял мои шаги, дабы я мог исполнить поручение, данное мне Им.
Святой человек не сказал, что, кроме путеводителя Бога, он имел несколько пособников, тайных членов общества, которые хотя и тряслись за ответственность, которую они принимали на себя, но все-таки не осмелились заградить охраняемую ими дорогу генералу ордена.
