Ламмермурская невеста - Скотт Вальтер (книги без регистрации TXT) 📗

— Слава богу, — сказал себе старый слуга, — ветер вчера захлопнул одну из створок больших ворот, а с другой я и сам как-нибудь управлюсь.

Тем не менее, прежде чем принять меры для защиты своих владений от внешних врагов, возвещавших о своем приближении веселыми криками, Калеб, как осторожный правитель, решил избавиться от врагов внутренних, каковыми считал всех, кто ест и пьет.

Поэтому, выждав, когда его господин наконец уведет пожилого джентльмена с дочерью в башню, он приступил к исполнению задуманного плана.

— Охотники торжественно несут в замок оленя, — обратился он к свите незнакомца, — и, мне кажется, нам приличествует встретишь их у входа.

Однако, как только слуги, неосмотрительно послушавшись коварного совета, вышли за ограду, честный Калеб, воспользовавшись тем, что ветер, как сообщалось выше, уже захлопнул одну половинку ворот, немедленно затворил вторую. Страшный грохот прокатился по всей крепости, от сводов главной башни до зубчатых стен.

Обезопасив таким образом вход в крепость, старый дворецкий приблизился к маленькому башенному окошечку, из которого некогда осматривали каждого, кто приближался к воротам замка, и вступил в переговоры с охотниками, столпившимися у закрытых ворот. В краткой, но выразительной речи он объяснил им, что ворота замка никогда и ни под каким видом не отворяются во время обеда и что его милость мастер Рэвенсвуд вместе с гостями, тоже весьма знатными особами, только что сел за стол; затем он сообщил, что в деревне Волчья Надежда, у жены конюха на постоялом дворе, есть отличнейшее бренди, и даже дал понять, что его господин заплатит за угощение; правда, это последнее заявление было сделано в очень уклончивых и двусмысленных выражениях, ибо, подобно Людовику XIV, Калеб Болдерстон, плетя свои интриги, остерегался прибегать к прямой лжи, стараясь обманывать, не слишком греша против истины.

Слова Калеба удивили одних, у других вызвали смех, а изгнанных из замка слуг повергли в глубокое уныние: они просили впустить их обратно, ссылаясь на свое неотъемлемое право прислуживать господам за столом. Но Калеб не желал делать для них исключения. Он стоял на своем с тем неколебимым, но весьма удобным упорством, которое не поддается никаким убеждениям и не внемлет доводам рассудка.

Тогда Бакло выступил вперед и гневным голосом приказал немедленно впустить его в замок. Калеб и тут остался непреклонным.

— Будь здесь сам король, — заявил он, — и то моя рука не поднялась бы отворить ворота против правил и обычаев, принятых в доме Рэвенсвудов, и, как старший слуга, я никогда не нарушу своего долга.

«Бакло пришел в неописуемую ярость и принялся осыпать Калеба отменной бранью и такими проклятиями, кои мы не беремся пересказать. Он заявил, что с ним обходятся самым непозволительным образом, и потребовал, чтобы его немедленно провели к Рэвенсвуду. Но Калеб ко всему оставался глух.

— Этот Бакло настоящая пороховая бочка, — бормотал он про себя, — но дьявол меня возьми, если он увидит моего господина раньше завтрашнего утра.

Утром он будет поспокойнее. Только такой повеса мог притащить сюда эту ораву умирающих от жажды охотников, когда ему отлично известно, что в доме недостанет вина даже для него самого.

Затем Калеб притворил окошечко и удалился, предоставив непрошеным гостям поступать, как они знают.

Вся эта сцена происходила на глазах молчаливо взиравшего на все происходящее свидетеля, о присутствии которого Калеб ничего не подозревал. Это был главный слуга незнакомца — человек, пользовавшийся в доме Эштона большим доверием и уважением — тот самый, кто во время охоты уступил Бакло свою лошадь. В тот момент, когда Калеб изгонял из замка слуг, он находился в конюшне и, таким образом, избег общей участи, от которой, конечно, не спасло бы его даже занимаемое им высокое положение.

Увидев проделку Калеба, он тотчас догадался об ее истинных причинах и, зная намерения своего господина относительно Рэвенсвуда, без труда сообразил, как ему следует поступить. Он занял место Калеба в окошечке, чего тот нисколько не подозревал, и объявил стоявшей у ворот толпе, что его господин приказывает своим слугам, равно как и слугам лорда Битлбрейна, отправиться в соседний трактир и, заказав там все, что им приглянется, отобедать на счет лорда — хранителя печати.

Охотники немедленно повернули от негостеприимных ворот «Волчьей скалы». Спускаясь шумной гурьбой по крутой тропинке, они вовсю бранили Рэвенсвуда за скаредность и недостойное поведение и, не стесняясь в выражениях, проклинали замок со всеми его обитателями.

Бакло, одаренный от природы качествами, которые при других обстоятельствах могли бы сделать из него достойного и разумного человека, отличался вследствие небрежного воспитания крайней слабостью воли и таким непостоянством суждений, что всегда готов был разделить мнения и чувства случайных товарищей. Сравнив похвалы, только что расточавшиеся его ловкости, с попреками, сыпавшимися на Рэвенсвуда, припомнив скучные, томительные дни, проведенные им в замке, и сопоставив их со своей привычной веселой жизнью, он с крайним возмущением подумал о своем недавнем друге, а так как отказ отворить ворота представлялся ему жесточайшей обидой, решил немедленно порвать с Рэвенсвудом всякие отношения.

Прибыв на постоялый двор в Волчью Надежду, Бакло неожиданно увидел там старого знакомого, как раз слезавшего с лошади. Это был не кто иной, как почтенный капитан Крайгенгельт собственной персоной. Он тотчас подошел к Бакло и, по-видимому совершенно забыв, сколь холодно они расстались, самым дружеским образом протянул ему руку., Бакло никогда не умел устоять перед дружеским рукопожатием, и как только Крайгенгельт ощутил его руку в своей, старый плут сразу же понял, что у них будут прежние приятельские отношения.

— Рад тебя видеть в добром здравии, Бакло! — воскликнул он. — Честным людям еще можно жить на этой мерзкой земле, Честными людьми, в ту пору якобиты, неизвестно на каком основании, называли только своих приверженцев.

— Ну-ну, кажется, другим-прочим на ней тоже хватает места, — ответил Бакло. — Иначе как бы вы очутились здесь, капитан?

— Кто? Я? Да я волен, как ветер, что в день святого Мартина не платит ни ренты, ни налогов. Все объяснилось и устроилось. Эти старые песочницы из Эдинбурга не посмели продержать меня и недели.

Ха-ха! Они преданы известной особе больше, чем мы полагали, и способны оказать услугу, когда меньше всего ее ожидаешь.

— Так, так, — сказал Бакло: он отлично знал цену Крайгенгельту и питал к нему глубочайшее презрение. — Обойдемся-ка на этот раз без хвастовства.

Скажите честно: вы действительно на свободе и в безопасности?

— На свободе и в безопасности, как судья-виг в собственном судейском округе, как пресвитерианский проповедник у себя на кафедре. Знайте — я приехал сюда специально, чтобы сообщить вам радостное известие: вам больше нет нужды скрываться.

— Значит, можно предположить, что вы снова считаете себя моим другом, Крайгенгельт?

— Другом, Бакло? Клянусь, я твой верный Ахат, как любят выражаться люди ученые. Отныне мы будем неразлучны. Да, нас теперь водой не разольешь!

Я пойду с тобой на жизнь и на смерть!

— Сейчас проверим, — сказал Бакло. — Не знаю откуда, но у вас всегда водятся деньги. Ссудите мне два золотых: первым делом я хочу дать этим молодцам промочить пересохшее горло, а там…

— Два? Двадцать, дружище! И еще двадцать в придачу!

— Ого! А вы не шутите? — воскликнул Бакло, недоумевая, — природная сметливость подсказывала ему, что такая чрезмерная щедрость, по всей вероятности, была вызвана какими-то особыми причинами. — Вы, Крайгенгельт, или и вправду честный малый, чему, признаюсь, трудно поверить, или вы хитрее, чем я подозревал, чему, признаюсь, не менее трудно поверить.

— L'un n'empeche pas 1'autre, note 18 — ответил Крайгенгельт, — впрочем, смотрите сами: золото настоящее.