Возвращающий надежду - Ярмагаев Емельян (книги онлайн полностью бесплатно txt) 📗
17
Ранним утром Бернар выехал из деревни и вступил в лес. За ним по обочинам дороги неслышно, как тени, скользили Бесшумные с топорами, заступами и пилами. Бернар ехал и из-под ладони осматривал лес. Он уже знал от лазутчиков, что отряд движется от города через лес, что впереди тяжко попирают землю копыта конницы, за ней стройно движутся ряды пикинеров и стрелков, что ведет их не поднимающий с лица железной решетки капитан, молчаливый и суровый, как зимнее небо. Все это доложили ему легконогие деревенские мальчишки, уже успевшие одним духом обежать окрестные приходы. Колокольный звон во всех приходах тоже отмечал путь движения отряда.
Бернар ехал и вспоминал эпизоды индейских войн. «Если встречать солдат, — думал он, — так именно здесь, в лесу, а не прятаться за деревенскими баррикадами». На лесной дороге не развернуться коннице, не расступиться железным рядам пехоты. Но какая уверенность, удивлялся Бернар, у этого капитана, если пренебрег он широким и свободным маневром через поля и виноградники и не побоялся вести солдат напрямик по узкому зеленому коридору!
Бернар сдержал коня и отдал Бесшумным короткое приказание. Тотчас в лесу завизжали пилы и затюкали топоры. Затем отъехал на некоторое расстояние и снова скомандовал. Из отряда Бесшумных вышли на середину дороги люди с заступами. Командир стегнул коня и поехал к себе в замок. А в деревне всю ночь горели костры, и всю ночь слышалась печальная перекличка церквей, отделенных друг от друга расстоянием в два-три и больше лье.
Утром крестьянские толпы заполнили лес. Десять приходов прислали своих людей, так что Одиго располагал теперь тысячной армией. Отец Ляшене прочел короткую проповедь, из которой неопровержимо следовало, что и солдаты наши братья во Христе. Однако вывод был такой:
— Горе трусам и слабодушным, говорю я вам, дети мои. Ибо прокляну всякого, кто повернет спину от страха перед копьями и мушкетами!
И крестьянское войско стояло на коленях и дружно молилось святому Николаю, покровителю деревни. И солнечные лучи протянулись из-за стволов длинными золотыми копьями, так что на лезвиях алебард, кос, Протазанов, глеф и гизарм повсеместно вспыхивало короткое сияние.
Ожидали терпеливо, ожидали час, и два, и пять — много часов… Вот наконец по лесу прокатился грозный гул от топота копыт, говора, бряцания оружия. Первой шла колонна, или, по-испански, терция, конных немецких рейтар в легких кирасах, в шлемах-морионах с полукруглым гребнем вверху наголовья и изогнутыми полями. Одиго, стоявший на небольшом холме среди лесной поляны, махнул платком — и на дорогу высыпала толпа крестьян с длинными баграми-гизармами, с боевыми цепами, утыканными железными колючками, с моргенштернами — род копья, надетого на втулку со звездообразно торчащими остриями, и, наконец, с глефами — подобием широких топоров.
Не прибавляя шага, строем по восемь всадников в шеренгах неотвратимо надвигалась на крестьян сверкающая стена кирасиров. Мужики, бледные от страха, воинственно заорали, загомонили, замахали оружием… Раздалась команда по-немецки. Колонна остановилась. Всадники первой шеренги выхватили из кобур пистолеты и, одновременно щелкнув курками, дали залп.
Крестьяне единодушно показали спины. Они побежали что есть мочи по лесной дороге, вопя, как стая дьяволов, и командир железных всадников дал команду преследовать их и рубить. Кирасиры, смеясь в усы, сунули пистолеты в кобуры, извлекли шпаги, дали шпоры коням — и конница, громыхая, галопом двинулась по дороге в азарте преследования.
Вдруг толпа бегущих мужиков развалилась надвое и растаяла, исчезла в лесу по обе стороны дороги… В то же мгновение под копытами передовых всадников разверзлась земля: кавалеристы обрушились в широкую и глубокую яму, что была искусно прикрыта дёрном. Дико заржали кони. Один за другим в яму валились всадники, задние, не сдержав коней, лавиной наезжали в ту же ловушку или, вздыбив коней, круто поворачивали назад, сшибая других. Вмиг на дороге образовалась свалка, в которой бились и ржали лошади, кричали сброшенные под копыта люди, гремели кирасы упавших.
Тогда из-за деревьев с обеих сторон валом повалила бесчисленная мужицкая толпа. Со всего плеча, ухая и ахая, крестьяне молотили рейтар, точно на току, цепами и моргенштернами, стаскивали их крюками гизарм с седла. Невозможно было организовать никакого сопротивления: каждого, кто удержался в седле, окружили, словно осы, десятки Жаков.
Видя, что дела тут неважные, командир поднял свою лошадь на дыбы и поскакал назад, к пехоте. Тем временем ровным беглым шагом подоспела и она. В середине колонны шли пикинеры — всякий сброд из наемных швейцарцев, валлонцев и шотландцев, все в одинаковых полудоспехах с оплечьями и набедренниками, все в круглых пехотных касках, называемых «кабассет». Стройный лес пик в середине окаймляли с боков немецкие ландскнехты — мушкетеры, одетые чудно и пестро. Но фитили их мушкетов по какой-то роковой беспечности были еще не подожжены, и пришлось им отступить для этого в глубину рядов пикинеров. Зато навстречу крестьянам разом опустились, точно весла на галере, ряды длинных пик и замерли неподвижной косой оградой — любо смотреть!
И Одиго со своего наблюдательного пункта это увидел, восхищаясь в душе… Но вот он, вскочив на коня, снова махнул платком — и по обочине дороги разнесся страшнейший треск: лесные великаны, заранее подпиленные и подрубленные, нехотя клонились, переворачивались и медленно, с тяжелым шорохом и скрипом рушились на дорогу! Они накрывали пехоту ветвями, разваливали сомкнутые плечом к плечу ряды, крушили головы, ломали пики… Все это было точно рассчитано заранее. Из тысячи крестьянских глоток вырвался вопль торжества:
— С нами Сен-Николя!
И началось поголовное избиение.
Одиго не принимал в нем участия. Торопя коня, он объезжал побоище в поисках командира — и нашел его наконец. Позади завала рядом с упавшим конем спиной к дереву стоял человек в старинной каске-бургиньоте с железной решеткой на лице. Дорогой узорчатый полудоспех на нем был помят, перья на шлеме изломались, прах и кровь покрывали его с головы до пят; увесистым клинком он отбивался от наседавших на него крестьян. Те всячески старались достать его глефами или зацепить гизармами — не тут-то было: он ловко увертывался или парировал, отгоняя самых рьяных выпадами во всю длину руки и шпаги.
Одиго наехал на атакующих конем и велел им оставить командира в покое, что крестьяне охотно и исполнили, а ему крикнул, чтобы он сдавался. Вместо благодарности офицер едва не снес голову коню Бернара, и пришлось Одиго, оберегая лошадь, спешиться самому.
Клинки их скрестились. Противник начал поспешно отступать, отбегая под защиту деревьев, и так они уходили все глубже в лес, прочь от сражения, которое кипело на большой дороге.
Скоро их скрыли кусты и деревья. Внезапно Бернар почувствовал, что шпагу противника направляет воистину каменная рука. В раздражении Одиго удвоил натиск — все напрасно: его клинок, как тросточка, отлетал в сторону, зато острие чужого порхало у самого его лица и груди. Сквозь решетку каски с нечеловеческим бесстрастием следили за ним неподвижные темные зрачки, из-под решетки слышались короткие смешки, похожие на фырканье проснувшегося тигра…
Выпад — и клинок Одиго, вышибленный чудовищной силой, зазвенел, ударившись о сосну. От толчка Бернар упал на колено и зажмурился, ожидая смертельного удара…
— Одиго, сын Одиго, — сказал ужасно знакомый голос, — уж не вы ли устроили мне эту сатанинскую ловушку?
Бургиньот был снят, и Бернар увидел широкое лицо Рене Норманна.
— Бегут, как зайцы, — сокрушенно сказал он, оглядываясь. — А ведь успели, мошенники, выклянчить у меня по три экю в счет жалованья… Но на немцев да итальяшек полагаться нельзя. Сколько же тебе платят мужики?
Одиго вскочил и протянул к нему обе руки:
— Мой Рене! Если хочешь — убей. Я не подниму на тебя оружие…
Рене не торопясь осмотрел свой клинок и вдвинул его в ножны. Потом, так же неспешно приблизясь, заключил воспитанника в свои металлические объятия.
