Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
На плечо старого воина легла чья-то крепкая ладонь. Пан Германн обернулся: это был Костя-чашник, могучего вида боярин в широченном плаще, под которым позванивали чешуйки легкого панциря. Командир заставного полка был явно озабочен.
— Вроде бы пора? — спросил он с тревогой.
Пан Иоганн покачал лобастой головой.
— Надо ждать, пане Костя, — ответил он. — Надо еще ждать.
Боярин отвернулся и зашагал прочь. «У старого немца, — подумал чашник, — сердце из гранита, как стены его Брашова. Сколько можно еще ждать.»
Внизу действительно было жарко: янычары с остервенением рвались вперед. Шаг за шагом, иногда и по полшага, турки расширяли узкий фронт, всей огромной массой выдавливая секеев из теснины. К семи тысячам передовых прибавлялись все новые и новые полки, на усталых защитников замостья наваливалось все больше свежих врагов. Секеи не сдавались, они просто гибли, убивая, и враги медленно наступали, взбираясь на горы трупов своих и чужих воинов. Отряд трансильванцев растаял наполовину и продолжал уменьшаться. Голова турецкого дракона была в крови, но зубы целы, и он все дальше, в свирепом усилии проталкивал морду сквозь заслон, готовый вот-вот вырваться на свободу. Только бы вылезти ему из ловушки, тогда уж он пустит в дело и когти, и панцирный хвост!
Боярин Костя, сев на коня, спустился с холма к строю ляхов. Из тумана навстречу чашнику выехал пан Велимир. Боярин молча махнул рукой в сторону моста. Через несколько минут польские войники, спешившись, скорым шагом двинулись на подмогу к секеям.
Пушки пана Германна выстрелили по шестому разу, когда старый воин, взглянув на часы, приказал вдруг остановить огонь. И, словно по этому сигналу, вдалеке послышались протяжные звуки бучумов, подобные голосам оленей, трубящих свой осенний призыв. Потом в том же месте заговорили трубы и барабаны. Играли в быстром темпе, как при атаке, когда бойцы пускаются на врага бегом.
Иоганн Германн воздел очи к небу, творя молитву. Затем дал своим пушкарям знак продолжать.
14
Когда шум схватки усилился, Сулейман Гадымб, объезжая колонны аскеров, с небольшим числом телохранителей поскакал к голове своей армии. Следовавшие с ним до тех пор паши и беки, как было заведено, при первых звуках боя разъехались к своим отрядам и полкам. Только валашский господарь Раду Красивый не отставал от визиря. Сулейман не возражал: войско мунтянского князя двигалось далеко позади, и красавец воевода все равно не добрался бы вовремя до своих. К тому же мунтяне не были нужны в бою, турки сами справятся с беем Штефаном. Валах может оставаться здесь как личный проводник мусульманского командующего.
— Осторожнее, — сказал Раду, когда они поравнялись со спахиями, шедшими за янычарской пехотой. — Здесь могут быть болота.
— Как велите понимать слово «здесь», высокий бей? — учтиво спросил Сулейман.
Господарь пожал плечами.
— Везде вокруг, — ответил он. — Не будь такого тумана, я знал бы точно, на каком участке пути мы находимся сейчас.
Командующий отвернулся и спокойно съехал с дороги, чтобы обогнать спахиев. Как венценосец и любимец султана, Раду имел право на почет со стороны визиря. Как сановник же османской империи, предшествуемый двумя бунчуками, валашский господарь был ниже рангом, чем первый визирь царя, трехбунчужный паша Сулейман. Командующий намеревался поступать с Раду, как того будут требовать обстоятельства, — либо как с венценосной особой, либо как с подчиненным. Он был с ним, во всяком случае, вежлив: никто не мог предсказать, как повернет события воля Аллаха, хотя визирь был уверен в силе своего войска. Действительно, такая могучая армия ни разу еще не вступала в земли бея Штефана с тех самых пор, как ее прошли полчища Чингисовых наследников.
Раду невозмутимо следовал за Гадымбом. Много раз битый Штефаном мунтянский воевода всей шкурой чувствовал опасность, хорошо зная повадки давнего противника. Но говорить об этом не хотел. Самоуверенный турок все равно не послушался бы кяфира, а прослыть у османов трусом значило наверняка погубить себя.
В хвосте янычарского авангарда Сулейман встретил Иса-бека. Старый воин хмуро сообщил командующему, что передовой полк наткнулся на сильное сопротивление и продвижение знаменитой пехоты остановлено.
— Это и есть ловушка, которую готовил нам Штефан? — улыбнулся визирь, обернувшись к князю. — Как думаете вы, бей? Где держит свои главные силы ваш старинный друг?
— Впереди мост, — сказал Иса-бек. — Наши газии перешли его и бьются по ту сторону реки.
— Там и ждет нас, по-видимому, князь, той визирь, — слегка склонился Раду. — По-моему, молдаванин попробует напасть на передовой полк и столкнуть его в трясину. На большее у него не хватит сил.
«Дешевую же цену дал ты, бродячий мой шакал, за своего старого врага», — беззлобно подумал Сулейман.
— Бей Штефан не так прост, — сказал он громко, — в таком узком месте стоило бы испытать более смелый ход. Только какой?
— Вокруг — болота, — пожал опять плечами мунтянский воевода и умолк.
— А воины, посланные в обход? — напомнил визирь. — От них по-прежнему нет вестей?
— И не может быть, господин, — склонился Иса-бек. — Они, наверно, углубились в лес и теперь готовы ударить кяфирам в тыл.
Сулейман Гадымб чуть заметно поморщился. Он не раз приказывал своим капитанам не произносить этого слова перед неверным, но союзным князем, однако не умевшие выбирать выражения беки упорно называли любых христиан кяфирами.
— Аллах да поможет им, — сказал командующий. — Наш друг Раду-бей дал этому отряду хорошего проводника. — И, возвысив голос, отдал приказ.
Трем тысячам янычар, шедшим за спахиями авангарда, надлежало выйти вперед, чтобы поддержать своих товарищей, ведущих бой. Крови не жалеть, дорогу расчистить любой ценой. Коннице быть готовой прорваться, как только пехота пробьет ей путь. Остальным спокойно оставаться на местах, не теряя друг друга из виду и держа оружие наготове. А полковым муллам и воинам-дервишам — возвысить к престолу вседержителя молитву, чтобы бог снял пелену с глаз своих верных, повелел рассеяться туману, насланному на войско, наверно, самим дьяволом Иблисом.
Отдав последнее приказание, Сулейман-паша украдкой улыбнулся. Сколько раз случалось ему, на суше и на море, просить Аллаха развеять туман, успокоить шторм, остановить снегопад или дождь. С таким же успехом он, Гадымб, потребовал бы у всевышнего остановить солнце, как сделал когда-то Иисус Навин, знаменитый иудейский бек. Сулейман не верил, что бог послушал тогда еврея; однако молитва поднимала дух правоверных, и раз уж на это было время, не мешало и помолиться.
Покончив с распоряжениями, мужественный евнух продолжал неспешно пробираться вперед, на звуки выстрелов. Гадымб успел на слух определить, что пушки молдаван ведут довольно быструю стрельбу, но самих орудий для открытой встречи с его войском слишком мало. Приблизившись к мосту, Сулейман уже знал также, что враг сражается с упорством и опрокинуть его будет трудно, но убедился зато, что внезапная фланговая атака с холмов на колонну его пехоты невозможна из-за угадывавшегося под туманом и снегом широкого разлива двух оттаявших рек. Нет, не отсюда следовало ждать неожиданности, если бей Штефан ее и приготовил.
Лошадь визиря шарахнулась в сторону — перед нею в холодную жижу шлепнулось ядро. Командующий уверенно сдержал испуганного скакуна и искоса взглянул на Раду. Лицо мунтянина оставалось непроницаемым. Умный султан Мухаммед, действительно, не стал бы сажать на престол подвластного княжества своего любимца, будь он откровенным трусом. Но мудрый падишах в этом случае все-таки просчитался, и визирь знал, почему. Мужество мужеству рознь, и есть на свете люди, способные быть храбрыми в бою, но теряющие от страха голову, когда видят опасность иного рода. Гадымб имел здесь в виду губительные козни тайных врагов, внезапный гнев всемогущих властителей, наконец — встречаемую редко смертными необходимость мужественно сделать выбор на опасном пути, когда хочется сохранить и голову, и совесть. Не разумея капризов судьбы, не понимая удивительного нрава этой переменчивой красотки, люди теряются, слепнут и ведут себя с позорной трусостью, едва почуют угрозу, которую не в силах разгадать. Таким был и Раду Красивый. Сам Гадымб для этого слишком хорошо знал женскую душу, а значит — и нрав судьбы.
