Воевода Дикого поля - Агалаков Дмитрий Валентинович (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
Тут и смиренный возгордится, а Иоанн смиренным не был: он ждал этой славы, грезил о ней и считал себя достойным ее! И меры не видел, всякий раз желая большего, ведь сама жизнь – на примерах рухнувшего Казанского царства, а за ним и Астраханского, – предлагала Иоанну шагать широко и скоро. Величие Византии манило его. Недаром именно в нем, царе православном, все новые народы видели спасителя от грозного ислама. Так, может быть, и впрямь самой судьбой наречено ему стать новой скалой восточного христианства – единственно правильной и праведной ветви, как считал Иоанн, а значит, подобно императорам ромеев, наместником Бога на земле?
Такие вот мысли утверждались отныне в голове молодого русского царя, который мало что умел сам, все воспринимал болезненно и кругом видел предательства – малые и большие. О своих жестоких проказах он старался не вспоминать, а серьезные проступки просто взял и простил себе. Его собственное величие было куда значительнее! Все заслуги своих советников он вскоре научился видеть заслугами собственными. Они – только слуги и холопы его, и если что вершат доброе, то лишь по его милости и соизволению, а значит, он и есть всему созидатель.
В таком вот настроении в начале зимы 1558 года двадцативосьмилетний царь Иоанн Васильевич и решил начать новую войну – на этот раз с Ливонским орденом, уже полвека не платившим Руси дань и вступившим в сговор с ее заклятым врагом Швецией.
Тщетно Алексей Адашев, Андрей Курбский и Сильвестр, еще не до конца потерявший тогда свое влияние на Иоанна, советовали ему продолжать наступление на южные границы. Ливонский орден не был так силен, чтобы угрожать Руси: он мог только огрызаться, не более того. А вот новый крымский хан Девлет-Гирей, да еще при заступничестве Османской империи, представлял собою серьезную опасность. Десятками тысяч уводил он в полон русских людей с южных земель государства и строил планы похода на Москву – готовился мстить за Казань и Астрахань.
Но к этому времени чрезмерно настоятельные советы стали вызывать у Иоанна уже не просто раздражение, а приводили подчас даже в ярость, и он готов был сделать все, лишь бы – по-своему. А войну с Ливонией он считал удачным и своевременным проектом. Так бы оно и оказалось, если бы не одно случайное, но очень коварное обстоятельство.
За год внушительные территории ордена были захвачены русскими войсками, Иоанну это лишний раз позволило почувствовать свои силу и мощь, но далее Москва милостиво согласилась на перемирие. Это оказалось и тактической ошибкой Алексея Адашева, желавшего освободить армию для карательного похода на Крым, и самого Иоанна, привыкшего почивать на лаврах. Новый магистр ордена Готгард Кетлер, возглавлявший пропольскую партию, и большинство рыцарей ордена использовали перемирие с максимальной пользой для себя. Они отдали Ливонский орден в «клиентуру и протекцию» польского короля Сигизмунда II Августа, люто ненавидевшего Русь и не пожелавшего признать Иоанна царем даже после подчинения им Казани и Астрахани.
Неожиданный поворот политических и военных событий изменил судьбы многих государственных деятелей…
В сентябре Алексей Адашев диктовал для государя в своих Кремлевских апартаментах секретную грамоту – диктовал с тяжелым сердцем. Неосмотрительно, ох, неосмотрительно Ближняя дума позволила передохнуть Ливонии! Через пару дней, знал Адашев, царь, отправившийся с женой на богомолье с миром в сердце, получит недобрую весть.
Всего месяц оставался до окончания перемирия с Ливонией, когда орден возобновил военные действия. Возглавляемое новым магистром Готгардом Кетлером войско внезапно оказалось под Дерптом и нанесло поражение московитам, которыми командовал князь Плещеев. Свыше тысячи русских полегло в этой битве! Многих взяли в плен. Сразу после сражения Кетлер осадил Дерпт и попытался взять его штурмом, но, слава Богу, воевода Катырев-Ростовский оказал достойное сопротивление.
Тем не менее воинственный выпад Ливонского ордена показал, что рыцари не только не собираются считать себя побежденными, но и, напротив, готовы к новым и решительным сражениям. Тем более что за ними в лице «протектора» Сигизмунда II Августа теперь стояла и сильная Польша, и Литва.
Но это было только началом. Точно сговорившись с ливонцами, с юга на Русь – в ответ на поход Данилы Адашева – напали крымцы и разорили Каширский уезд. Возьми крымцы войск чуть поболее – за три дня до Москвы добрались бы! Среди русских военачальников началась паника: давно не получали московиты таких ударов, все больше сами привыкли бить врага. Оттого, видать, и расслабились.
Скрепляя грамоту личной печатью, Алексей Адашев уже знал, что большой немилостью грозит ему эта весть, ведь именно на него – его ум, опыт и волю – положился царь и государство свое оставил.
И сам еще не знал Алексей, насколько прав был…
Царь читал грамоту в Коломне – у постели уснувшей Анастасии. До него уже долетела весточка – чуть раньше Адашевского послания. Человек Захарьиных-Юрьевых, неотступно следовавших за государем, доставил ее. И старший Данила, крепко скрывая радость, уже успел горько посетовать:
– Доверились басурманам – вот и получили на орехи. Надо было тебе, царь-батюшка, никого не слушать, а своим умом врагов к порядку приводить. Кто ж его знает, что Алешка Адашев сотоварищи удумать замыслил? Да супротив кого? Чужая душа – потемки!
Иоанн уже готов был к гневу, но терпел. Хотел услышать от друга своего Адашева вразумительное объяснение. Взяв свиток, всех прогнав, он сорвал печать, и скоро уже злоба исказила его черты. Перечитал и стал еще темнее лицом – толкового объяснения не было.
– Знал я, знал, что с немцами мириться нельзя, – сквозь зубы цедил он. – Да послушал их, послушал! И хан время подгадал – теперь со всех сторон клевать станут!
– О чем ты, Ванечка? – открыв глаза, сонно спросила Анастасия.
– Спи, золотко, спи, ясная, – потянувшись к ней, тотчас умерил ярость Иоанн.
– Кто пишет-то тебе? – не унималась жена. – Чья печать-то?
– Алешка Адашев пишет, – сдался супруг. – Поляки с ливонцами да крымцы наступают, наших, как холопов, бьют, а он поделать сам ничего не может! – У Иоанна аж руки от гнева задрожали. Ведь Адашев, Сильвестр и Курлятев уверяли его: подождем, мол, с войной в Ливонии – крымского хана усмирять будем. Усмирили! В Ливонии время упустили – рыцари с поляками и литовцами теперь спелись! Разом, в одно мгновение, все с ног на голову перевернулось – все планы его, русского государя, повержены в прах! – Теперь просит, чтоб я в Москву ехал, – скомкал Иоанн в кулаке свиток. – Нынче же чтоб ехал.
– Он с тобой, со слугою точно, – проворковала Анастасия.
И вновь злоба резанула лицо государя – не впервой уже он слышал подобное. Усмехнулся зловеще:
– Да уж коли я приеду, то в гневе приеду. Никого не помилую!
– И то верно, – одобрила Анастасия. – Но ко всем-то ни к чему быть строгим…
– Ты оставайся, помолись за меня, голубка, – умеряя пыл и целуя жену, проговорил Иоанн, – а я после возвернусь к тебе.
– Не хочу так, – неожиданно твердо воспротивилась Анастасия. – С тобой поеду. Заговорят тебя там. Адашев твой заговорит. Он ведь у-умный! Не отдам более ему мужа своего. Прежде они с Сильвестром тебя, ясный сокол мой, точно зельем сонным опаивали, чтобы спал ты у них на руках как дитя малое, – царица слово в слово повторяла за братьями своими, особенно за старшим Данилой, зело на язык гораздым. – Только ты надумаешь вырваться, как Адашев опять за свое! Но рано или поздно придется-таки тебе проснуться и оправиться. Не права я разве?
– Права, голубка моя, права, – склонясь над женой, дабы успокоить ее, зашептал ей на ухо Иоанн. – Во всем права…
Иоанн не обманулся: Русь оказалась втянута в новую войну, грозившую стать тяжелой и долгой. Не обманулся насчет своих предположений и Алексей Адашев: немедленным ответом на известия из Ливонии и Каширской стороны стала его опала.
Поговаривали также, что царю на Адашева донес казначей Мусаил Сукин, обвинив его «в излишней самостоятельности» в переговорах с Ливонией. А уж что была то за «самостоятельность», это только сам царь и холоп его Сукин и знали. Как бы там ни было, но получил вскорости Адашев от царя приказ: лично отбыть в Ливонию, дабы «охранять завоеванные им, царем всея Руси, рубежи и ставить новые пределы». Назначение сие было в крайней степени унизительным: из фактического руководителя страной Алексей Адашев разом превратился даже не в первого полководца в Ливонии – им стал князь Мстиславский, – а всего лишь в командира артиллерии. Туда же были отправлены и Андрей Курбский, коего на первый взгляд немилость царская вроде бы стороной обошла, и младший брат Алексея Адашева – герой Крыма Данила. Обоим отведены были роли воевод второго плана. В то же самое время окончательной опале подвергся и протопоп Сильвестр: бывшего своего духовника царь сослал в Кирилло-Белозерский монастырь – «молиться за победу русского оружия в Ливонии».
