Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна (читать книги бесплатно txt) 📗
Александр Христофорович смотрел на посетителя с затаенной усмешкой, которая при всей подчеркнутой вежливости бесила Раевского.
– Его величество не возбраняет женам посещать арестантов. Вся Нева у крепости покрыта лодками. Правда, ваша несчастная сестра, запертая дома, не имеет возможности это заметить.
В последних словах заключалась издевка, почти вызов. Раевскому показалось, что собеседник неведомым образом догадывается обо всех его уловках, видит Бог, имевших целью только уберечь Мари!
– Когда вы намерены позволить ей свидеться с Сержем? – осведомился Бенкендорф.
И Александр прозрел: для него, оказывается, Волконский тоже Серж. Сейчас скажет: «Бюхна» – и все встанет на свои места. Этот лощеный тип с помятой физиономией того же поля ягода – генеральская кость! Где ж ты был, когда Серж вляпался в дерьмо по уши?
– Вы должны нас понять, – с расстановкой заявил Раевский. – Сестра больна, почти при смерти. Прежде чем устроить ее встречу с государственным преступником, человеком бесчестным и обманувшим наше доверие, мы хотели бы принять предосторожности.
Бенкендорф молчал, чуть склонив голову набок и внимательно слушая посетителя. В виске у него начинало стрелять, что было верным признаком перемены погоды. А там непременно заложит уши – последнее прости давней контузии. Плохо, плохо быть глухим! Читать по губам у всякого паршивца! Хотя в данном случае и читать нечего. Все понятно без слов.
– Вы, Александр Николаевич, давно ли сами вышли из крепости, что честите своего зятя подлецом? – с усилием выговорил генерал. – Суд устанавливает вину каждого.
Раевский закусил губу.
– Государь благоволил пренебречь теми малыми уликами, которые имелись против вас, – продолжал Бенкендорф. – В качестве извинения за дни, проведенные в узилище, вам даровали придворный чин. Но скажите по совести, господин камергер, сколько сему способствовала ваша невиновность, а сколько имя вашего отца, которое император не хотел смешивать с грязью? Довольно уж и того, что оба зятя у старика – злодеи.
На мгновение Александром овладел холодный гнев. Но Раевский взял себя в руки. Роль должна быть сыграна до конца.
– Князь Волконский нагло обманул нас, – отчеканил он, – и прежде всех свою несчастную жену. Мы полагали, что выдаем ее за заслуженного человека, благородного…
– И богатого, – вставил Александр Христофорович.
– …а вышло – за бунтовщика, – проигнорировал его слова Александр. – Для нашего семейства нет иной цели, кроме как спасти дочь и сестру. Бедная Мари еще надеется, что супруг не так замешан, что все ошибка…
По скептическому выражению лица генерала Раевский понял, что ошибки нет.
– Для всех будет лучше, если Мари откажется от своей безумной затеи видеть мужа, поскорее вернется домой, к ребенку, и там будет ждать оглашения приговора, – подвел черту брат. – Она перенесла воспаление мозга и совершает свои шаги неосознанно. С ней может сделаться беда, и вы осиротите бедного малютку с обеих сторон.
«Так, Сержа он уже повесил», – вздохнул Бенкендорф, который и сам рисовал себе участь друга самыми черными красками.
– По-христиански Мари не может отказаться от долга принести мужу последнее утешение, – сказал Александр. – Но мы, ее родные, согласились бы на такое свидание лишь в том случае, если бы его величество приказал Алексею Орлову или вам предварительно переговорить с узником. Предупредить Волконского о состоянии жены и взять с него клятву таить от бедняжки степень своей вины.
Бенкендорф чуть не рассмеялся посетителю в лицо.
– Да это целый ультиматум, Александр Николаевич. Кому вы его адресуете – правительству? Или своему несчастному зятю?
– Вот письмо моей матери Софьи Алексеевны к князю Волконскому, – без тени смущения продолжал Раевский. – С увещеваниями. Благоволите прочитать?
Бенкендорф развернул листок.
«Дорогой Сергей, ваша жена приехала сюда единственно для того, чтобы увидеть вас, и это утешение ей даровано. Помните, что она была опасно больна, мы отчаялись в ее жизни. Ее голова так ослаблена страданиями и беспокойством, что если вы не будете сдержанным, она может потерять остатки рассудка. Покажите себя мужчиной, потребуйте от Мари немедленно ехать к младенцу. Расстаньтесь с ней как можно спокойнее».
– Вы безжалостные люди, – вздохнул Александр Христофорович. – Я передам письмо и… – он помедлил, – поговорю с Сержем.
Без десяти одиннадцать Мэри уже топталась у двери Комендантского подъезда. Гренадеры на часах поглядывали на нее с подозрением. Но царское дитя на улицу не рвалось и выглядело закутанным в шарфы и муфты – а значит, какой с них спрос?
Нянька была потрясена, камер-фрау возмущены, но после вчерашнего разноса, который государь лично устроил в детской, никто не посмел заявить протест.
– Наверное, нам всем стоит понять, – примирительным тоном произнесла вдовствующая императрица, – что, как бы ты ни был занят, твоя семья нуждается именно в тебе.
Он это осознал. Вчера, в галерее, когда три батистовых колокольчика колыхались вокруг него на сквозняке и были полны слез и обид. Все, что ему удавалось в жизни, – быть отцом. Благодаря Александре, конечно. Он ладил с мелюзгой – своей и чужой. Несмотря на крутой с виду нрав. Когда-то давно, после воспитательных экспериментов генерала Ламздорфа, великий князь усвоил простое правило: либо его гнут в бараний рог, либо он. Но Шарлотта растопила ладошкой полынью в броне мужа, куда ухнули мальчишеская затравленность пополам с бодрой собачьей злостью.
Ему очень понравилось быть сильным и покровительственным. Божеством домашнего мирка. Аничкова рая. Там никто не оспаривал его права распоряжаться, наоборот – вожделел жить именно так. Только возле четырех теплых комочков, закрытых слабыми руками пятого, Николай чувствовал себя хорошо.
В какой-то момент великий князь умом понял то, что ощущал душой: Ламздорф негодный воспитатель. И плохой человек. До тех пор пока он, Николай, будет копировать гнусные повадки генерала, ему никто не обрадуется. Но для замены имелась только семья. Царевич попробовал в Инженерном корпусе. Получилось. Кадеты – те же дети. Никс начал с найма учителей, а кончил изгнанием из программы мертвых языков и заменой на дополнительный живой. Оказалось, не он один ненавидел латинские корни.
– Ты давно меня ждешь?
Мэри сделала величественный жест, отпуская отцу грех опоздания на полторы минуты.
– Когда тебя начнет сдувать, предупреди.
Они вышли на набережную. Государь чувствовал себя глупо. Впервые в жизни он публично гулял с дочерью. Встречные кланялись им и шли своей дорогой. С кем-то император был знаком, кто-то просто попадался ему на этом маршруте каждый день. И долг вежливости требовал приподнимать шляпу. Вот, например, та барышня с круглой коробкой нот и футляром для скрипки. Она ходит на Васильевский остров давать уроки музыки. Николай прикоснулся пальцами к фуражке, девушка сделала быстрый реверанс и поспешила дальше.
Мэри бросила на отца удивленный взгляд.
– Ты всех знаешь?
– Меня знают все.
Великой княжне почему-то казалось, что им непременно должны уступать дорогу. Но получалось, они просто прохожие?
– Видишь ту женщину? – Государь кивнул чуть вперед. – У парапета. С тревожным лицом.
Мэри сразу поняла, о ком он.
– Это просительница. Жена Рылеева.
– Она к нам подойдет?
Николай покачал головой.
– Достаточно того, что я ее видел.
Мэри не успела ничего сказать, когда отец стиснул ее руку в перчатке.
– Ты не можешь себе представить, какая это мука – не иметь права прощать.
Глаза девочки расширились от удивления. В ее понимании император всесилен. А несчастная дама в клетчатой пелерине – такая жалкая, такая раздавленная.
– Ей нельзя помочь, – отрезал Николай. – У нее дочь твоего возраста. И их отец хотел нас убить.
Мэри ахнула. За что? Она сжалась, проходя мимо женщины и не зная, как теперь смотреть на нее: жалеть, ненавидеть?
