Алмаз, погубивший Наполеона - Баумголд Джулия (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT) 📗

Мятеж подавили, и Питта за его верность король Георг назначил губернатором Ямайки. 19 июня 1716 года Питт отправился поцеловать руки у короля, принца и принцессы в знак того, что он принимает назначение. Предполагалось, что он уедет еще до конца лета, и он начал изучать географию и историю тропического острова. В декабре он все еще спорил о том, какова будет его власть, а месяцем позже Франция сообщила ему, что ее интересует «le Grand Pitt». Начались переговоры, и представителем другой стороны стал Джон Лоу.

9

1717: ГОД КАМНЯ

По требованию регента Джон Лоу наносил визит герцогу Сен-Симону каждый вторник в десять часов утра. Обычно он оставался на полтора часа, иногда на два. Великолепная карета Лоу везла его по парижским улицам, многолюдным и возбужденным — все из-за него — и полным обычного шума. Он так и не привык к постоянному звону колоколов, которые все еще были католическими и чуждыми для него. Иногда он затыкал уши пальцами, но только не в этот летний день 1717 года — руки у него были заняты небольшим квадратным предметом, который он держал очень крепко.

Он проехал мимо тюрьмы, где теснились узники, ожидающие отправления в порт. В Америке только что заложили город Новый Орлеан, названный, конечно, в честь регента. Были нужны люди, которые должны поселиться там и на всех огромных территориях вдоль Миссисипи, объявленных Лассалем владениями великого монарха (тех самых, которые император продаст обратно Америке в 1803 году). Узникам предстояла погрузка на корабли вместе с «невестами Миссисипи», и это тоже было из-за Джона Лоу.

Полы сюртука Лоу, затканные золотыми лозами с усиками, были расправлены на сиденье, сам он покачивался из стороны в сторону, длинные пальцы сжимали предмет, лежащий на коленях. В голове у него стремительно мелькали расчеты и результаты; на его туфлях сверкали бриллиантовые пряжки. Он велел кучеру остановиться, чтобы купить печеного картофеля. Рассчитываясь, он крепко зажал предмет под мышкой. Уличная торговка пришла в восторг при виде прекрасного иностранного принца, а картофель стоил столько же, сколько и неделю назад. Лоу швырнул его на дорогу.

Старинные дома клонились над ним с обеих сторон узких проездов, готовые рухнуть и разбросать своих певчих птиц, горшки с цветами и все тайны. По обеим сторонам мостов дома словно целовались, когда он переезжал на левый берег. Главные улицы были так забиты людьми, что каждый день растоптанных горожан приносили в морг и клали рядом с теми, кто утонул в Сене.

Карета Лоу въехала в ворота и на подъездную аллею особняка Сен-Симона, носившего название «Стойкость».

Лакей доложил о monsieur Las. Сен-Симон, выйдя навстречу Джону Лоу, заметил предмет, который тот нес, но спрашивать ни о чем не стал.

Джон Лоу явно огорчился. Он едва приподнял шляпу, что оскорбило Сен-Симона, и он почти забыл уступить ему дорогу, когда они проходили в двери. Герцог был шокирован, и его голова тряслась у плеча Лоу. Как сказал ему покойный король, он слишком скор на обиду, особенно когда дело касается титулования. Как новоиспеченный аристократ, он уделял этому слишком много внимания. Никто не поднимал большего шума по поводу почтительности и не ценил более возможности держать салфетку Людовика Четырнадцатого во время причастия или свечу, когда король ложился в постель. В этом он был полной противоположностью регенту, о котором историограф Дюкло писал: «Личное превосходство позволяло ему не гордиться своим положением».

Для Сен-Симона эти встречи с Лоу были тяжелой обязанностью. Лоу постоянно озирался по сторонам, будто подозревая всех и вся. Сен-Симон никогда не был уверен, какое яйцо высиживает Лоу, и подозревал, что таланты Лоу, как и таланты регента, определяют его ошибки.

Лоу эти утренние встречи были нужны, чтобы провести своих сторонников в парламент, улучшить разговорный французский и узнать сплетни о стране, обогащением которой он был занят. То была очень полезная близость.

— Готовы ли вы дать мне урок, Monsieur le Duc, [39] — сказал он со своим ужасающим шотландским акцентом. — Что я сделал на этой неделе неправильно?

Маленький герцог взъерошился, потому что почувствовал, что его не принимают всерьез.

Как то бывало каждый вторник, Лоу попытался заинтересовать Сен-Симона предложением сделать состояние, приняв участие в его банке и в «Миссисипской компании».

— Луи, — начал Лоу, и Сен-Симона передернуло, когда его имя употребили без всяких церемоний, — я сохранил несколько акций для вас и госпожи герцогини…

Лоу приподнял локон парика и начал накручивать его на палец, — привычка, которая вызывала отвращение у Сен-Симона своим легким намеком на чувственность.

— Весьма губительная приманка, — сказал Сен-Симон и снова принялся объяснять, что он отвергает самую мысль об обогащении за счет других.

Лоу заверил его, что любой может купить акции и заработать на своих деньгах даже тысячу процентов, и он может встретиться со всеми держателями бумажных банкнот.

— То, что годится в республике, никак не может сгодиться в нашей монархии, где самые разные причины способны подорвать такую систему, — сказал Сен-Симон.

Не было большего монархиста, чем этот маленький герцог, и не было большего защитника тех, кто нуждался в этом меньше всего.

— Системы подобны крысам, которые проникают сквозь двадцать дыр только для того, чтобы обнаружить те две, сквозь которые им не пройти, — продолжал он. — Конечно, я не могу постичь этого полностью, я совсем не знаю математики.

И то правда, блестящий маленький герцог не знал даже основ арифметики.

Как всегда, он предупредил Лоу не печатать банкнот больше, чем возможно обеспечить золотом и серебром. Он подозревал, что Лоу радикал, и был, конечно, прав, ибо Лоу разрушил бы классы задолго до того, как это сделала наша революция. Затем они приступили к истинной цели визита — к слухам.

— Этого Аруэ выпустили из Бастилии, — сказал Сен-Симон, который, как и все придворные, был профессиональным снобом. — В конце концов, он сын нашего нотариуса и теперь называет себя Вольтером.

Сен-Симон, считавший весь Париж большой клоакой и собиравший рассказы о низкой нравственности своего времени, был уже готов покончить с анекдотами, когда поднял глаза и увидел на лице Лоу явное страдание.

Они сидели на двух креслах, подавшись вперед. Лоу рассматривал обстановку — змеистую, извилистую, как и ее владелец, — и блестящий пол, и словно не слушал. Он держал предмет на колене, и когда говорил, перебирал веревочку. Сен-Симон все смотрел, и, чтобы позлить его, Лоу начал перебрасывать предмет из одной руки в другую.

Сен-Симон описывал новейшие выходки дочери регента, потому что его жена служила при дворе. Молодая герцогиня де Берри притязала на королевские почести и ездила по Парижу, предшествуемая звуками тарелок, барабанов и труб.

— За исключением скупости, она — образчик всех грехов, — сказал Сен-Симон и помолчал, желая, чтобы его вопрос показался неподготовленным. — Но что такое у вас в руке?

— Теперь, когда регент отказался от него, это не имеет особого значения. — Лоу опустил свои большие синие глаза, как это могла бы сделать женщина, и Сен-Симон понял, почему, несмотря на его покрытое оспинами лицо, он так нравится дамам. Внезапно Лоу встал и, вынув шпагу — ту самую, которой убил человека много лет назад в Лондоне, — разрезал веревочку, которой был обвязан предмет.

— Un diamant? Не может быть! — сказал герцог.

— Нет, это всего лишь модель в натуральную величину. Настоящий бриллиант сейчас находится в Англии. Король Георг отказался купить его, как и другие монархи. Мы могли бы опередить всех и получить это сокровище, поскольку это, конечно… — Он хотел было сказать «лучший бриллиант в Европе», но понял, что в словах нет надобности.

Сен-Симон приложил модель к плечу и с важным видом направился к зеркалу, рама которого была заново выкрашена белой и золотой краской. Теперь он держал бриллиант у себя над головой, словно в короне.