Блэк - Дюма Александр (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Капитан поблагодарил юную островитянку, объяснив своему другу, что это дочка их хозяйки, и заявил, что вернется лишь в девять часов.
Девушка, похоже, прекрасно поняла все, что ей было сказано, и капитан, закончив говорить, казалось, ожидал, что его друг поступит точно так же, как он; но Дьедонне воздержался. Он посторонился, чтобы не задеть кусок фуляровой материи, которую девушка носила на бедрах, и прошел мимо нее, раскланявшись так, как будто приветствовал парижанку на бульваре Капуцинов.
После чего быстро увлек за собой своего друга.
Было очевидно, что молодая девушка внушает ему своего рода ужас.
Но капитана все это вовсе ничуть не удивило; он знал, что шевалье совершенно теряется в присутствии женщин, но он не предполагал, что его друг увидит в какой-то таитянке настоящую женщину.
И, указывая на молодую девушку, с грустью смотревшую, как они удаляются, он спросил у шевалье:
— Почему ты ничего не сказал Маауни? Это ее обидело.
— Ее зовут Маауни? — в свою очередь, задал вопрос шевалье.
— Да; не правда ли, красивое имя?
Дьедонне промолчал.
— Ты что-то имеешь против этой девушки. Тогда мы переедем в другую хижину, — сказал капитан.
— Нет, нет, — живо ответил Дьедонне.
И они продолжили свой путь. Думесниль, подобно Тарквинию, срубал головы у слишком высоких трав, со свистом размахивая своей бамбуковой палкой. Дьедонне молча шел вслед за ним.
В самом деле, это молчание было столь характерно для шевалье, что, если капитан и заметил его, то оно ничуть его не обеспокоило.
Этой первой прогулки было достаточно, чтобы два друга признали, что по крайней мере в плане растительности этот уголок земного шара, по которому они бродили, был настоящим чудом природы.
Город имел одновременно простодушный и чарующий вид; имея честь носить титул столицы, он скорее выглядел, как огромная деревня, нежели чем как город; каждый домик стоял в саду, окруженный деревьями, под сенью которых он, казалось, прятался; чуть дальше на окраине, где кончались постройки и улицы уступали место тропинкам, деревья самой причудливой формы, сплошь усыпанные цветами и изобильно растущими плодами, смыкали свои кроны наподобие бесконечного зеленого свода; вдоль посыпанных мельчайшим песком аллей тянулись сводчатые галереи, образованные банановыми деревьями, кокосовыми пальмами, гуайявами, папайей, апельсиновыми и лимонными деревьями, панданусом; и среди них высилось железное дерево, со своей красной древесиной и своими ветками напоминавшее гигантскую спаржу, оставленную на семена.
Благоуханное струящееся дыхание ветерка, овевающее стволы деревьев; птицы самых причудливых расцветок; птичье пение и женские голоса, раздающиеся под сводом леса, — это было подлинное волшебное царство фей, которое можно было бы назвать островом цветов и благовоний.
После часовой прогулки, обойдя вдоль и поперек нечто отдаленно напоминающее английский сад, капитан остановился; до него доносилось какое-то странное щебетание, природу которого он никак не мог определить; Думесниль сошел с тропинки, прошел около пятидесяти шагов между деревьями, раздвинул листву, подобно тому, как поднимают занавес, и, восхищенный, неподвижно замер, онемев от восторга.
Дьедонне проследил за ним взглядом; когда он был рядом с капитаном, то казалось, что вся его сила воли переходила к его другу; он повиновался ему, как тело повинуется душе, он следовал за ним, как тень следует за телом.
Капитан молча сделал Дьедонне знак приблизиться.
Дьедонне машинально подошел к капитану и рассеянно взглянул.
Но его рассеянность быстро улетучилась; спектакль, который предстал перед его взором, мог бы привлечь внимание даже самого Рассеянного, персонажа Детуша, олицетворяющего собой рассеянность.
Деревья, из-за которых капитан и Думесниль любовались открывшейся их взору картиной, росли вдоль берега реки.
В реке кружком, как в каком-нибудь салоне, сидели и лежали около тридцати женщин; они были совершенно обнажены.
Поскольку высота воды в реке едва достигала двух футов, то у тех, кто сидел, водой была прикрыта лишь нижняя часть тела; вода же была столь прозрачной, что не могла служить даже легкой вуалью; а у тех, кто лежал, из воды высовывались лишь одни головы.
Волосы у всех были распущены и все с наслаждением вдыхали свежий утренний воздух, сплетая из цветов венки, подвески и гирлянды.
Кувшинки, китайские розы и гардении широко использовались для этого туалета.
Эти восхитительные создания, как будто понимая, что сами они не что иное, как ожившие цветы, отдавали всю свою любовь цветам, своим безжизненным сестрам; рожденные на ложе из цветов, они жили среди цветов, а после смерти их погребали под цветами.
Украшая венками голову, одевая гирлянды на шею, вдевая эти цветы себе в уши, женщины не умолкали ни на минуту: они беседовали друг с другом, что-то рассказывали, щебетали, как стайка птиц, живущих в пресных водах, которые, прилетев на озеро, принимаются щебетать взахлеб, наперегонки, перебивая друг друга.
— Мой друг, — сказал шевалье, указывая пальцем на одну из женщин, — вот она!
— Кто? — спросил капитан.
Шевалье покраснел; он узнал спящую красавицу минувшей ночи, прелестную хозяйку сегодняшнего утра; но он забыл, что ни слова не сказал капитану о своем видении, и показал ему прекрасную Маауни.
Капитан, у которого не было таких весомых причин, как у шевалье, обратить на нее свое внимание, повторил вопрос.
— Кто? — спросил он во второй раз.
— Никто, — сказал шевалье, отступая назад.
Можно было подумать, что движение шевалье послужило сигналом к окончанию этой водной процедуры.
В одно мгновение все тридцать купальщиц были на ногах.
Они выбрались на маленький островок, покрытый травой, где лежала их одежда, выждали какое-то время, пока вода, струясь, стекала по их прекрасным телам, как по бронзовым статуям; затем струйки понемногу подсохли, и капли стали реже; можно было бы перечесть но пальцам те жемчужины, что скатывались со лба на щеки и со щек на грудь; наконец, каждая, подобно Венере Астартс, выходящей из моря, подобрала и отжала волосы, одела платье, закрутила вокруг бедер цветочную гирлянду и, не торопясь, направилась по дороге домой.
Капитан напомнил своему другу, что подошло время обеда; он зажег свою сигару, по привычке предложил Дьедонне разделить с ним это удовольствие; предложение, которое Дьедонне отклонил — канониссы, среди которых он воспитывался, питали к табаку непреодолимое отвращение, — и они отправились домой.
Случайно или благодаря своему умению ориентироваться капитан избрал самую короткую дорогу; поэтому они нагнали на своем пути прекрасную Маауни, которая по своей беспечности и беззаботности, напротив, выбрала самую длинную.
Заметив двух друзей, она остановилась на обочине дороги, перенеся всю тяжесть тела на одно бедро и дугой выгнув другое, в одной из тех поз, которую женщины принимают, пребывая в полном одиночестве, и которой художник никогда не сможет добиться от своей модели.
Затем, испытывая пристрастие к тому наслаждению, которое дарит сигара и к которому с пренебрежением относился Дьедонне, она сказала, обращаясь к капитану:
— Ma ava ava ili.
Что на таитянском языке означало: «Мне сигару маленькую».
Капитан не понял слов, но поскольку девушка притворилась, будто она вдыхает и выдыхает дым, он понял этот жест.
Думесниль достал сигару из кармана и протянул ей.
— Nar, dar, — произнесла она, отстраняя нетронутую сигару и указывая на ту, что дымилась во рту капитана.
Тот понял, что это капризное дитя желает зажженную сигару.
Он ее ей отдал.
Таитянка поспешно сделала две затяжки, почти тут же выдохнув дым обратно.
Затем она затянулась в третий раз, на сей раз так глубоко, как только смогла.
После этого она кокетливо попрощалась с офицером и ушла, откинув голову назад и пуская кольца дыма, который набирала в рот, а затем выпускала прямо в воздух.
