Эль-Дорадо - Эмар Густав (полные книги txt) 📗
— Будет сделано. Не имеете ли вы еще чего-нибудь сказать?
— Ничего, ваше превосходительство; мне остается только проститься с вами. Не позабудьте, что не должны выходить до моего прихода, иначе вы погибли бы.
— Я не двинусь ни на шаг; решено, вы найдете меня, я думаю, в таком же положении, в каком оставите.
— Надеюсь, ваше сиятельство; до свидания.
— До свидания и желаю успеха!
— Постараюсь.
Капитао вышел из лагеря пешком.
Солдаты конквисты редко употребляют лошадь; они ездят только в таком случае верхом, когда нужно сделать большой переход. Бразильские леса так густы и до того перепутаны лианами и ползучими растениями, что буквально невозможно проходить через них иначе, как с топором в руке; поэтому лошадь не только бесполезна, но некоторым образом обременяет ездока, который на ней беспрестанно встречает новые затруднения. А потому эти солдаты отличные пешеходы. Ноги их неутомимы, как будто железные; ничто их не останавливает и не удерживает: они ходят так скоро и в такой степени неутомимо, что едва ли наша правильно обученная пехота, пользующаяся хорошею репутацией в этом отношении, может тягаться с ними.
Пространство, которое проходят в несколько часов эти индейцы, удивительно и превосходит все, что только было достигнуто в этом искусстве. Тридцать и даже сорок лье в день для них не составляют томительного перехода; они продолжают идти бодро под грузом оружия и прочих доспехов, следуют за лошадью, пущенной крупною рысью, и, несмотря на это, ничто не ускользает от них во время быстрой ходьбы; они замечают малейший знак, видят самый слабый отпечаток следа, нечаянно оставленный на земле, и тщательно замечают его особенности и размеры; нет шума в пустыне, которого они не услышали бы и не отгадали бы, откуда он происходит: хруст ветки в лесу, скорый полет птицы, поспешное бегство зверя, покидающего при их приближении свое логовище… они слышат и понимают все и находятся постоянно настороже, готовые сразиться с каким бы то ни было неприятелем, который часто мгновенно появляется перед ними, но был уже предугадан их безошибочною наблюдательностью.
Капитао Диего, как, без сомнения, догадывается читатель, пользовался между своими товарищами, хорошими знатоками в подобном деле, известностью за свою необыкновенную проницательность; он во многих обстоятельствах выказывал удивительную хитрость и ловкость, но никогда еще не находился в таком затруднительном положении, как в описанный нами момент. Он был непримиримым врагом непокоренных индейцев и причинял им непоправимые потери, взамен чего они к нему питали крайнюю ненависть, смешанную с суеверным страхом. Диего так часто и так счастливо избегал расставленные ему западни, так часто избегал почти неминуемой смерти, что индейцы начали наконец смотреть на него, как на человека, которому покровительствует какая-то неведомая сила и который обладает сверхъестественной силою, помогающей ему выходить здравым и невредимым из самых страшных опасностей и преодолевать огромные затруднения.
Капитао знал очень хорошо, какого мнения были о нем индейцы; он знал, что, если попадется когда-нибудь в их руки, то не должен был ожидать не только пощады, но даже неминуемо подвергся бы самым ужасным пыткам. Однако эта уверенность не имела никакого влияния на его рассудок; его смелость не уменьшилась, и, не принимая никаких предосторожностей во время своих различных походов, он с невыразимым удовольствием смеялся над своими противниками, боролся в хитрости с ними и угадывал все их расчеты.
Предприятие, в которое он теперь пустился, было самое отважное и самое трудное изо всех доныне исполненных им.
Дело шло только о том, чтоб проникнуть в селения гуакуров, присутствовать при их совещании и узнать, таким образом, их намерения.
Диего смотрел на себя, как на погибшего, и был убежден, что он и все люди, составляющие караван, к которому принадлежал капитао, падут в пустыне от руки индейцев; в полной уверенности, что ему не оставалось более возможности принести каравану действительную пользу, он хотел в последней борьбе с неприятелем поставить все на карту, решился оспаривать успех до конца и доказать своим врагам перед смертью, на что был способен, словом, дать почувствовать им всю свою силу.
Выйдя из лагеря, капитао поспешно спустился по отлогому скату холма; он шел, несмотря на окружающий его густой мрак, с такою уверенностью, как и днем, и с такою легкостью, что шум его шагов, даже на несколько метров расстояния, не был бы слышен для самого опытного и самого тонкого слуха.
Достигнув берега реки, он осмотрелся, потом лег на живот и осторожно пополз к соседнему кустарнику, часть которого спускалась в воду.
Приблизившись на два или на три шага к кусту, он вдруг остановился, не пошевелил пальцем и оставался в таком положении в продолжение нескольких минут; даже дыхание не могло его выдать.
Потом, бросив в темноту проницательный взгляд, поднялся и свернулся, как дикое животное, готовое прыгнуть; схватив правой рукой свой нож, он осторожно поднял голову и испустил с удивительным искусством крик, похожий на шипение giboya, или удава, этого страшного хозяина бразильских пустынь.
Едва послышался этот свист, как ветви кустарника заколыхались, с силой раздвинулись, и испуганный гуакурский воин прыгнул на берег. В ту же минуту капитао очутился сзади него и вонзил ему нож в затылок, — мертвый дикарь упал к его ногам, не успев, застигнутый врасплох, испустить даже предсмертного крика.
Убийство это было совершено гораздо скорее, чем было рассказано нами; несколько секунд прошло, и воин уже лежал мертвый перед своим безжалостным врагом.
Дон Диего равнодушно обтер свой нож о траву, заткнул его опять за пояс, а затем, нагнувшись к своей еще теплой жертве, стал внимательно и долго осматривать ее.
— Ну, — прошептал он наконец, — случай мне помог, этот несчастный был отборный воин, его наряд мне отлично пригодится.
После этих слов, которые объясняли причину убийства, совершенного им так внезапно и с таким непогрешимым искусством, капитао взвалил на свои плечи тело гуакура и спрятался с ним в куст, из которого так ловко выманил его.
