Нострадамус - Зевако Мишель (полные книги .txt) 📗
Только что пробило одиннадцать часов вечера. Больная… Нет, вернее, раненая… Эта молодая женщина внезапно садится в постели. Взгляд ее блуждает. Черты лица окаменели. Кажется, что она прислушивается… Она слушает!
И вдруг она испускает пронзительный, страшный крик. Марготт что-то шепчет ей, пытается уложить. Напрасные усилия: тело раненой напрягается, застывает в неподвижности. Это больше не человеческое существо, это мраморная статуя. Руки молитвенно сжаты у груди, глаза смотрят в одну точку, они остекленели. Она слушает!
Потом резко падает обратно на тощую подушку, безмолвная, бездыханная. Теперь она похожа на труп. Марготт поворачивается к замершему в своему углу мужу.
— Умерла? — спрашивает колосс.
— Нет. Сердце бьется. Но…
— Но?
Марготт бледнеет, дрожит и глухим голосом отвечает:
— Но душа опять улетела…
В кардинальском дворце городка Турнона, в комнате, где мирным сном спит дофин Франции, Нострадамус, облокотившись на стол и спрятав лицо в ладонях, неподвижный, окаменевший, мысленно произносит какие-то слова. Вот что он говорит:
«Где ты? Почему уже столько месяцев подряд я ищу тебя и не могу найти? Моя мысль, унесенная на крыльях Неведомого, летит к тебе, тщетно обшаривая пространство… Значит, ты бежишь от меня? Мари! Мари! Разве ты не чувствуешь, разве ты не понимаешь, что в моем сердце восторжествовала любовь?»
Дрожь пробегает по телу молодого человека, но он продолжает немой разговор с отсутствующей:
«Послушай, Мари! В ту ночь, когда я простил тебя, в ту ночь, когда я, окровавленный и истерзанный, уткнувшись лицом в каменные плиты, взывал к тебе, кричал о любви и о прощении, моя мать не явилась мне. Она не вышла из могилы, чтобы напомнить сыну о данной им клятве! Она не пришла сказать, что я должен с неутихающей ненавистью преследовать дочь Круамара! Мари! Мари! Тогда я все понял! Мари де Круамар, ты — невинная жертва собственного проклятого имени! Мари, ты была всего лишь бессознательным орудием в руках судьбы, слепым орудием рока, поразившего мою мать! Мари, я прощаю тебя! Мари, я люблю тебя! Послушай, послушай же! Мари, я умоляю, я заклинаю тебя! Мари! Мари! Где бы ты ни была, я хочу, чтобы ты услышала голос, который зовет тебя! Голос твоего возлюбленного… Твоего супруга… Мари, живая или мертвая, я хочу, чтобы ты пришла!»
«Живая или мертвая!»
Означали ли эти слова, что дерзкий и отважный дух молодого человека решился не только преодолеть пространство, но и победить саму Смерть? Или Нострадамус стал жертвой мимолетного безумия, порожденного отчаянием? Или, наконец, он на самом деле попытался проникнуть в тайные глубины, которые не дано постичь никакому человеку?
Тишина в комнате стала трагической. Медленно-медленно тянулся час, в конце которого должно было наступить назначенное время. Стрелки, которые невозмутимо двигались к своей цели, словно змея, подбирающаяся к жертве, потихоньку приближались к цели, намеченной судьбой: к цифре XII… Полночь!
Незадолго до того как часы должны были пробить двенадцать, дофин Франсуа пробудился, судорожным движением приподнялся в постели, вытянул руки так, словно отталкивал что-то невидимое, и, снова упав на подушки, закричал — дико, истошно, ужасно.
Этот крик заставил очнуться и Нострадамуса: он силой оторвал молодого человека от мира непостижимой мечты и вернул в реальный, видимый, осязаемый мир. На лицо Рено… на лицо возлюбленного Мари легла печать невыразимой печали. Казалось, он переполнен отчаянием. Губы его дрожали. Он шептал:
— Она не пришла… Почему? Почему?! Неужели мы разлучены? Разлучены навеки? Чем? Кем?
Он встал пошатываясь. Его колени подгибались. Сердце сжимала тоска. Ему чудилось, что он умирает. Впервые в жизни — да, впервые с тех пор, как он встретил и полюбил Мари, — сомнение проникло в его душу… Он прохрипел, словно задыхаясь в агонии:
— Она не слышала меня! Она не пришла! А это значит… это значит… О! Может быть, это означает, что она больше не принадлежит мне! Может быть, она отдалась другому?!
Новый крик дофина заставил его подойти к кровати. В нем снова проснулся ученый. Посмотрев на Франсуа, он вернулся к столу и взял флакончик. Но в этот момент крики принца сменились бормотанием, и в этом лепете больного можно было ясно расслышать:
— Она здесь! Я говорю вам, она только что вошла, и вот она здесь! Она пришла ко мне! Не покидайте меня!
Одно резкое движение — и Нострадамус снова оказался у кровати. Он держал в руке спасительный флакончик с противоядием, которое с таким старанием приготовил.
«Он бредит? — подумал Нострадамус, откупоривая бутылочку, чтобы вылить ее содержимое в рот дофина.
— Это бред? — сказал он вслух, и внезапная дрожь проникла до самых глубин его существа. — Бред? Или… или Видение?
Он снова заткнул пробкой флакончик. Лицо его стало смертельно бледным. Он схватил руку Франсуа и спросил этим странным, звучным, напоминающим отдаленный звон металла голосом, которым иногда начинал говорить:
— Кто здесь? Кто сюда вошел?
И Франсуа на одном дыхании, так похожем на последний вздох умирающего, произнес:
— ТА, КОТОРУЮ ВЫ ЗВАЛИ!
II. Исповедь
Судорожный вздох вырвался из груди Нострадамуса. Он застыл, словно боясь, что неловким движением, да что там движением, даже — просто пошевелив пальцем, прогонит ту, которую он звал… и которая была здесь! Только его пылающий взгляд, его глаза, из которых будто сыпались искры, оставались прикованными к дофину. Мари пришла! Мари здесь! Но не он ее увидел! Не он ее услышал! Сомнения терзали его. Страшное подозрение подсказывало ему:
— Она предала меня!
Франсуа отчаянно метался по постели. С его губ срывались обрывки слов, и по ним можно было определить, какие бессвязные мысли одолевают принца. Нострадамус дожидался конца чудовищного сражения дофина с кем-то невидимым. Франсуа охрипшим голосом просил:
— Нет! Не ему! Я не хочу! Я ничего не скажу…
Это длилось несколько минут. Несколько минут шла борьба совести дофина Франции с неведомой сущностью, принуждавшей его говорить. Внезапно эта борьба закончилась. Франсуа, казалось, успокоился. Искаженные черты его лица разглаживались. Мир снизошел на его душу. Мало-помалу к нему возвращалось сознание. Наконец он открыл глаза, удивленно огляделся по сторонам и — первым делом! — посмотрел на часы. Стрелки показывали полночь. Принц перевел взгляд на Нострадамуса, все еще молчаливого и неподвижного.
— Мне приснился ужасный сон, — прошептал дофин. — И одному Господу известно, сон ли это был… Эта микстура, которую вы должны дать мне… Смотрите, уже двенадцать! Пора… Вы говорили: в полночь…
Нострадамус покачал головой и тихо произнес:
— Не хотите ли сначала повиноваться той, которая отдала вам приказ в вашем сне?
Франсуа вздрогнул. Но предложение Нострадамуса его не удивило. Его дух, перенесшийся в мир, выходящий за пределы реальности, теперь допускал возможность невозможного. Этому человеку известен его сон? Что ж, наверное, он разговаривал во сне.
Он ответил:
— Да, я обещал сказать все. И, следовательно, все вам скажу. А если бы я не стал говорить, она вернулась бы?
— Наверняка, — сказал Нострадамус.
— Значит, я сейчас расскажу вам о преступлении.
— Преступлении? — глухо переспросил Нострадамус. — Вы совершили преступление? Вы — дофин Франции? Против кого?
— Против Мари, — просто ответил дофин.
Против Мари! Эти два слова прозвучали в мозгу Нострадамуса, как удар грома. Он пошатнулся. На миг ему показалось, будто он ослеп. Но, взяв себя в руки огромным усилием воли, он, несмотря на охватившее его отчаяние, спокойно сказал:
— Хорошо. Рассказывайте о вашем преступлении.
— Но почему вам, а не кому-то другому? — прохрипел Франсуа. — Священника! Я хочу священника! Нет! Оставайтесь здесь! Я чувствую, я знаю, что именно вам я должен, я обязан рассказать… Слушайте! Это было не просто ужасно, это было преступление, выходящее за пределы ужасного, и вы это поймете… Мы любили ее оба, мой брат Анри и я…
