Парламент Её Величества - Шалашов Евгений Васильевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
– Жив, барин? – поинтересовался басок, приблизившись к самому уху.
– М-м-м… – только и сумел ответить Татищев. Попытавшись открыть глаза, не преуспел – залиты кровью.
– Стонешь – значит, живой, – обрадованно сказал басок. – Ну-кась, давай сюда.
Взваливая Василия Никитича на плечо, отчего тот зашелся в протяжном стоне, незнакомец утешил:
– Ты стони, стони, барин, легше станет. Ниче, ребра до свадьбы заживут. Коли не до твоей, так до внучачьей. Куда нести-то?
Очнулся Василий Никитич уже в собственном доме, на полу. Вокруг него хлопотала малочисленная московская дворня – старый Аким и стряпуха Палашка, а басок лишь отдавал приказы:
– Сымай-сымай с него все… Исподнее тоже сымай, не красная девка, не высмотрим ничего. Воду тащи, обмыть его надобно…
Татищев хотел возмутиться – покойник он, что ли? – но не стал. Верно, тут уж что обмыть, что подмыть, без разницы. Зато – после ковша воды, вылитого на лицо, сумел-таки разглядеть спасителя – молодого мужика, если не парня, саженного роста, в простой одежде.
– Во, очухался! – радостно сказал парень. – Теперь можно и на постелю переносить. Нут-кась, потерпи, барин, а ты, дядька, показывай – куда нести.
Ухватив Василия Никитича на руки, словно не шестипудовую тушу, а хрупкую девицу, парень потащил действительного статского советника в спальню. Уложив хозяина на перину, заботливо взбитую Палашкой, задумчиво произнес:
– Лекаря бы надобно.
– Так где его взять-то? – обомлел старый Аким, отродясь не вылазивший из усадьбы.
– А я почем знаю? – пожал парень плечами. – Я в Москве второй день. Были бы мы в Холмогорах али хоть в Архангельске, тогда бы знал.
Василий Никитич, чье тело изнывало от боли, сам понимал, что надобно лекаря. Но единственный лекарь, коего он знал, – швед Стурсен – жил на другом краю Москвы. Аким с Палашкой до утра ходить будут, а парень Москвы не знает. Пока Стурсен явится, уже и помереть можно. И то, чем тут лекарь-то поможет? Коли не помрешь, так выживешь.
– Ладно, – вздохнул парень. – Коли лекаря нет, я за него побуду. Ну-кась, барин, вздохни поглубже…
Татищев хотел было возмутиться самозваному лекарю, но вместо этого послушно вдохнул воздух.
– В боках болит? – поинтересовался парень. – Нет? Ну, слава те господи, ребра не сломаны. Башка болит?
– Болит, – выдохнул Татищев набранный воздух и опять-таки не стал возмущаться, что его голову (неглупую, между прочим!) обозвали башкой.
– А рвать не тянет?
Василий Никитич прислушался к самому себе. Голова хоть и болела, но тошноты не было. Умудрился даже помотать головой.
– Ну и ладно. Значит, кости на месте, башку с мозгами не растрясли, будешь жить, – заключил парень. Потом многозначительно добавил: – Повезло тебе, что в валенках они были. Были б в сапогах али в башмаках – все внутренности бы напрочь отбили. А валенки, они мягкие. Хотя, – призадумался он, – ежеля долго пинать, так и ими можно весь ливер отшибить.
– А ты откуда, такой умелец, выискался? – сумел-таки спросить Татищев, превозмогая боль в челюсти. – Холоп чей?
– А вот за холопа, барин, я могу тебе сам ребрышки-то посчитать! – хмыкнул парень. – Ну уж с болящего да с ушибленного на голову – чего взять.
– Ладно, не серчай, – примирительно сказал Татищев, досадуя на себя. Неужто из шляхты? Или из однодворцев?
– Да уж ладно, – усмехнулся парень. Пояснил: – С Поморья мы, из черных крестьян. Я с батюшкой с девяти лет на море ходил, за рыбой. И на Грумант хаживал, за зверем морским, на Мурмане раз пять бывал. А там всяко-разное бывало. Дядьку моего медведь белый как-то помял, так два месяца его выхаживал.
– Выжил? – поинтересовался Татищев.
– Медведь-то? Не, не выжил. Дядька-то, перед тем как в лапы попасть, заряд картечи ему в бочину всадил.
– А дядька? – превозмогая смех, спросил Василий Никитич.
– Так я и говорю, два месяца его выхаживал. Всю водку выпоил, пока не оклемался. Жаль только, в море потом дядька-то потонул. – Перекрестившись, парень сказал: – Тебе бы, барин, тоже водки невредно выпить. Болящему и в пост дозволяется.
– Верно, – согласился Татищев. – Покличь там…
Но кликать никого не пришлось. Старый Аким, видимо, карауливший около дверей, бодро вошел в спальню, держа в трясущихся руках поднос, на котором стоял графинчик и чарка.
– А чего одна-то всего? – возмутился хозяин.
– Так ить, – скосоротился старик, глядя на кафтан парня.
– Давай, чарку тащи, – построжел Татищев. – Это как же, со спасителем да не выпить? И поесть че-нить ему неси.
Аким покачал головой, удивляясь, что его барин-боярин собирается пить с невесть кем, но спорить не осмелился. Парень же, налив водки в чарку, поднес избитому хозяину:
– На-кась, барин, выпей пока. Легче станет.
После чарочки и впрямь полегчало. Куда-то ушла боль в боках, да и тяжесть от висков отлегла. Спохватился, что до сих пор не спросил имя у парня.
– Тебя как звать-то, добрый молодец? Уж не Самсоном ли?
– Не, не Самсоном. Михайлом меня зовут. Михайло Васильич я.
– Ишь ты! – поразился Татищев. – Такой молодой, а уже и с отечеством? Лет-то, сколько тебе? Двадцать-то есть?
– Девятнадцать, – отчего-то засмущался парень. – А по отечеству, так довелось мне как-то кормщиком на артели быть. Отец женился, а мне народ надобно было на лов вести. Ну, с той поры так и звали, по отечеству. А тебя-то как зовут?
– Зовут меня Василием Никитичем, – отозвался хозяин. Подумав, добавил: – Действительный статский советник Татищев.
– Это навроде статского генерала? – уточнил Михайло. – Стало быть, ты не просто барин, а ваше превосходительство. Ежели по Табели о рангах, так чин четвертого класса выходит. Выше тебя, Василий Никитич, мало кто и есть-то. А Татищевы… – задумался парень, – они вроде бы потомки Рюрика, через князей Смоленских?
– Ишь ты, какой смышленый! – засмеялся Татищев. – Умен ты, Михайло Потапыч.
– Михайло Потапыч – он в лесу бродит, а я – Михайло Васильич, – насупился парень.
– Вот и я про то. Здоровый ты, как медведь. Это ж надо, шестерых уложил, да еще и с ножами! – восхитился Татищев.
– Да че тут такого? – смущенно пожал плечами Михаил, хотя было видно, что похвала была ему приятна. – Зимой-то в нашей деревне делать нечего, так ходим в Холмогоры, на кулачках биться. А бывало, что с иноземными матросами драться приводилось. Приказчики да купцы, они смирные, а вот матросня! Скушно им за два месяца плавания, так зелена вина да пива нажрутся и девок наших задирать начнут. Ну а парни архангелогородские да холмогорские им мозги вправляют. Испанцы да португальцы – те сразу за ножи хватаются, если что не по им. А англичане – те только вдвоем да втроем на одного лезут. Кишка у них тонка один на один. Немцы – те молодцы, правильно дерутся.
– И часто дрался?
– Да не, не люблю я это дело, – признался парень. Вздохнул: – Токмо иной раз без этого не обойтись. Ежели заорут в Холмогорах, мол, наших, куростровских бьют, – бежишь! Как тут не побежишь? Был как-то случай – дедка Пантелей, что третью зиму на печке лежал, помирать собирался, крик услыхал, костыль ухватил да драться кинулся. Версты две до Холмогор бежал, а потом еще две версты чужаков костылем лупил! Опосля этого и помирать передумал, женился на молодухе да еще и деток наделал!
– Точно, одни Самсоны кругом! А уж ты – целый Самсонище!
– Ну, не знаю, барин, – заскромничал Михайло. – Львов у нас не водится, пасть им рвать не обучен. Да и ты, барин, тож молодец. Ты ж шпажонкой-то своей одному татю плечо распорол, а второму морду расквасил. Был бы клинок подлиннее, так и сам бы управился.
Похвала парня, оценившего его сопротивление (более чем скромное, по мнению самого Василия Никитича), была приятна. Подумалось – а ведь, не начни отбиваться, прирезали б али кистенем забили. А тут, верно, осерчали да решили душу отвести!
– Ты что в Москве-то делаешь, Самсон Холмогорский?
– Так рыбу мы привезли, – ответил парень. – Обычно-то в ноябре обоз идет, а тут весточка пришла – мол, на Москву нынче народу тьма понаехала. У нас уж перекупщики с января месяца торчат. А общество подумало и решило: надобно самим везти. Чего деньги-то зря терять? Да и рыбы у нас в том году уйма сколько наловлено. Вот, собрали. В марте – апреле море вскроется, по новой на промысел идти. Куда старую-то девать? Я батюшку упросил, чтобы он меня отпустил.
