Король медвежатников - Сухов Евгений Евгеньевич (книги бесплатно txt) 📗
– Дорогу! Дорогу! – выкрикивал стражник, шедший немного впереди, и для пущей убедительности размахивал по сторонам копьем, отвоевывая у толпы пространство для процессии.
В женщине не сразу можно было узнать хохотунью Луизу. Страшно осунувшаяся и почерневшая, она напоминала мумию. Плох был и Марсель. Его черная шевелюра выцвела едва ли не добела, а просторная рубаха висела на нем лоскутами, и через прорехи проглядывало худое тело.
Собравшийся люд напряженно загудел. У помоста Марсель приостановился, но стражник, шедший позади, подтолкнул его в спину копьем.
Место для епископа было сколочено сбоку. Опасаясь солнечного жара, он распорядился сделать длинный козырек и теперь прятал глаза от любопытных взоров. В высокой митре и в фиолетовой сутане Эде де Сюлли выглядел торжественным, как во время воскресной проповеди. Толпа в ожидании смотрела на него, полагая, что он коротким словом начнет суд.
Ожидания не оправдались. Подняв руку, епископ велел палачам начинать. Первым к кресту поднялся Марсель. Неторопливо и с большим знанием дела палачи сначала привязали к перекладине его руки, а после закрепили голени. Марсель, на мгновение потеряв сознание, повис на кресте, как если бы хотел отдохнуть перед дальней дорогой.
Следующей была Луиза. Палач, плотный мужчина в красной рубахе навыпуск, уверенно подошел к женщине и взял ее за руку. Луиза неожиданно отстранилась.
– Я хотела бы попрощаться со своим мужем. – Ее голос услышали даже в последних рядах.
Палач вопросительно посмотрел на ложу, где расположился епископ с остальными священниками. Прежде такого не случалось. Казалось, обескураженным выглядел даже епископ. Обреченные на смерть чаще всего бывали полностью сломлены. В их глазах читалось одно – привязывай да поджигай! А тут просьба! Эде де Сюлли удивленно повел бровями. Надо же, какие женщины иногда встречаются среди простолюдинок. С таким характером следовало бы родиться маркизой и принимать от восторженных рыцарей признания в любви.
Епископ лишь слегка согласно наклонил голову, и палач, отстранившись, предоставил Луизе свободу действий. Женщина подошла к Марселю, погладила по худой щеке и оставила на его губах целомудренный поцелуй. И почти с вызовом обратилась к палачу:
– Я готова!
– Крепись, дочь моя, – сдержанно посочувствовал палач. И, нагнувшись к ее уху, проговорил: – Я могу убить тебя сразу, ты только скажи мне. Полыхать живой в огне будет пострашнее.
– Я желаю разделить всю боль с моим мужем, – твердо отвечала женщина.
– Прости тебя Господь, – быстро спустился с помоста палач.
Неожиданно от толпы отделился высокий монах с золотым крестом на груди.
– Отец Артур, – пробежал зловещий шепот по толпе.
Этот человек был известен всему Парижу. Именно он зачитывал решения суда инквизиции. Голос у него был тихим, а вида он был неприметного и очень смиренного. Но знающие люди рассказывали, что таким же заупокойным, смиренным тоном он приказывал палачам усилить пытки.
– По решению суда французской инквизиции и во славу Господа нашего Иисуса Христа еретики Марсель Экзиль и Луиза Экзиль приговариваются к сожжению на костре, – коротко объявил монах.
Все роли вокруг поленницы были строго распределены. В первых рядах стояли люди, наиболее отличившиеся перед церковью. Им полагалось свозить на место казни дрова. А за ними держались горожане уже не столь именитые, в обязанность которых вменялось подкладывать в огонь хворост. Третий ряд занимали еще менее заслуженные граждане – они могли подавать лишь хворост и щепы тем, что находились впереди них. В четвертом и пятом ряду выстроились те, кто своим усердием был замечен священной инквизицией и кто своими делами по выявлению еретиков способен был продвинуться в первые ряды.
С заметной завистью они взирали на тех, что стояли в непосредственной близости от сложенной поленницы и обладали наивысшим правом лично поджигать еретиков. А лучшие, с заметным высокомерием в глазах, ревниво следили за тем, чтобы ни одна из щеп, брошенных в костер, не прошла мимо их рук.
Четыре человека уже стояли с полыхающими факелами в руках и ждали соизволения брата Артура. Поджигать полагалось с четырех сторон, тем самым как бы обозначив крест, чтобы у дьявольской силы не было ни малейшего шанса выбраться из огненного круга. Люди, держащие факелы, были в особой чести у инквизиции. Епископ Франции каждого из них знал лично, а по воскресеньям допускал к своей руке, благословляя. Первые двое из них, Жан и Жак, работали в мясной лавке и прославились тем, что распознали ересь в проповедях бродячих монахов. Двое других проживали рядом с церковью Сен-Жермен-де-Пре. Один держал цветочную лавку, а другой просил милостыню у ограды церкви. Но оба ревностно стояли на страже религиозных догм и нашептывали святой инквизиции на всякого неблагонадежного.
На счету у славной четверки было не менее двух десятков еретиков. Церковь с доносчиками расплачивалась щедро, из имущества казненных, каждый из них мог считать себя состоятельным человеком.
А бродягу Клода, собиравшего милостыню у церкви, можно было назвать королем нищих. Когда он протягивал руку за очередным подаянием, то на его запястье сверкал широкий золотой браслет с изумрудами, а грязную шею украшал крест, усыпанный крупными бриллиантами. Нищий любил говорить о том, что крест ему пожаловал сам епископ за выдающиеся заслуги перед церковью, но парижане знали, что действительность выглядела куда более неприглядно. Три месяца назад был предан костру ростовщик Матвей, у которого в должниках числилась едва ли не половина Парижа, а Клод, проходивший по этому делу свидетелем, выпросил у епископа в качестве вознаграждения золотой крест.
Клод не был беден и вполне мог вести образ жизни преуспевающего горожанина. Многие ремесленники в сравнении с ним и вовсе выглядели неимущими, но попрошайничество, сделавшееся смыслом его существования, не позволяло мыслить как-то иначе.
Брат Артур посмотрел на епископа. Тому следовало давно бы подать знак, но он отчего-то медлил.
Неожиданно Марсель что-то произнес. Брат Артур невольно воззрился на распятых еретиков.
– Еретики хотят покаяться в своих прегрешениях перед Господом Богом, – обратился он к застывшей толпе. – Мы слушаем тебя, – в голосе монаха послышалась терпимость.
– Я никогда не видел Париж с такой высоты, – хрипло сказал художник. – Он очень красив. Жаль, что мне не придется нарисовать увиденное... Ты слышишь меня, дед?!
Епископ слегка наклонил голову, давая разрешение на казнь, и брат Артур, прерывая предсмертную исповедь еретика, распорядился:
– Поджигайте!
Почти одновременно четверо мужчин сунули факелы в сухую солому, которая, яростно затрещав, принялась выбрасывать в небо языки пламени. Огонь, распаляясь, свирепствовал все более. Сначала он обжег лицо Марселя, заставив его взвыть от боли, а потом сорвал с Луизы платье, безжалостно и бесстыдно обнажив ее истерзанное тело. А потом, видно устыдившись собственного бесчестия, укутал ее красивую фигуру густыми клубами желтого дыма, спрятав ее от злорадных взглядов.
Уже через полчаса все было кончено. На обгорелых крестах, стянутых стальной проволокой, остались висеть два обугленных дымящихся трупа.
Старый Экзиль подъехал к кострищу далеко за полночь. В этот час собор Нотр-Дам казался особенно угрюмым. В окнах на втором этаже горели свечи, и красные блики, пробиваясь через матовые стекла, падали смутными отсветами на оскалившиеся морды застывших каменных химер. Сейчас они выглядели живыми и с высоты многометрового величия посматривали на снующих внизу людей как на никчемных насекомых.
Стражи у кострища уже не было. Парни ушли два часа назад, чтобы пропить заработанные деньжата в ближайшей таверне. Не опасаясь быть узнанным, старик поднялся на пепелище, скорбя, склонился над внуком и принялся раскручивать на обугленных запястьях проволоку. Потом снял мертвеца с перекладины и, почти невесомого, бережно отнес в телегу.
