Сальватор - Дюма Александр (читать книги онлайн .TXT) 📗
«Этот человек холоден и неподвижен, словно мрамор. Кажется, что некий природный инстинкт тянет его к земле. Глаза его тусклы, словно матовое стекло, и без того тонкие губы всегда поджаты. Нос имеет округлую форму. Цвет лица напоминает пепел. Голова его подвижна, лицо почти никогда. Если наложить ледяную маску на живое лицо, не прекращая в то же время подачи крови, этот анатомический шедевр мог бы дать некоторое представление о лице этого человека».
Регина со своей стороны набросала его моральный, или скорее аморальный облик.
Она сказала ему в первую ночь после свадьбы, когда произошла та ужасная сцена, которую мы вам нарисовали:
«Вы одновременно честолюбец и расточитель. У вас большие запросы, и эти большие запросы толкают вас на совершение больших преступлений. Перед совершением этих преступлений кто-нибудь другой отступил бы, но только не вы! За два миллиона вы женитесь на вашей же дочери. Вы продадите вашу жену, чтобы стать министром…»
Затем она добавила:
«Слушайте, мсье, хотите знать все, что я о вас думаю? Хотите узнать раз и навсегда, что таится в глубине моего сердца? Знайте же, что там то самое чувство, которое вы испытываете ко всем и которое я никогда раньше не испытывала ни к кому на свете: это ненависть. Я ненавижу вас за вашу амбициозность, я ненавижу вас за ваше высокомерие, я ненавижу вас за вашу подлость. Я ненавижу вас всего, с головы до ног. Поскольку весь вы состоите из лжи и обмана!»
Граф Рапт перед своим отъездом в Санкт-Петербург, куда был послан, как мы помним, с очень важной миссией, имел таким образом с точки зрения внешнего облика мраморное, застывшее лицо, а с точки зрения морали – камень за пазухой.
Давайте посмотрим, изменилось ли что-нибудь из этого за время его поездки к северному полюсу.
Дело было в пятницу 16 ноября, то есть накануне выборов. Приблизительно два месяца спустя после тех событий, о которых мы рассказали в предыдущих главах.
16 ноября в «Мониторе» был напечатан указ о роспуске палаты депутатов и о созыве окружных избирательных комиссий на 27 ноября.
Таким образом избирателям предоставлялось всего десять дней на то, чтобы объединиться в блоки и определить своих кандидатов. Эти скоропостижные меры должны были, так по крайней мере задумал господин де Виллель, разделить избирателей, голосующих за оппозицию, которая, будучи захвачена врасплох, теряла время на обсуждение кандидатур, тогда как избиратели, которые намерены были отдать свои голоса за правительство, оставались в едином блоке, сохраняли дисциплину и пассивность и готовы были проголосовать, как один человек.
Но парижане уже давно предчувствовали роспуск палаты депутатов и не дали осуществиться замыслам господина де Виллеля. Поэтому напрасны были его попытки ослепить этот великий Париж: у него сто глаз, как у Аргуса, и он видит в любой темноте. Напрасно он старался положить город на лопатки, как Антея: как Антей, город наполнялся новыми силами при прикосновении к земле. Зря он пытался, посчитав столицу мертвой, зарыть ее в землю, как Энселада: всякий раз, попадая в могилу, столица, словно Энселад, выходила на свет.
Париж, когда он молчит, очень красноречив в своем молчании. Молчание – это его дипломатия. И вот весь Париж, не говоря ни слова, молчаливо-внимательный, сгорающий от стыда, с разбитым кровоточащим сердцем, – весь Париж, этот притесняемый, опозоренный и вроде бы рабски покорный Париж приготовился к битве и тайно и умело подобрал себе защитников.
Одним из кандидатов, которые не имели ни малейшей поддержки среди населения, был полковник Рапт.
Мы помним о том, как он, будучи официально владельцем одной из газет, которая всячески поддерживала законную монархию, являлся одновременно тайным главным редактором журнала, который яростно нападал на правительство и плел заговор в пользу герцога Орлеанского.
В газете своей он энергично поддерживал, восхвалял и защищал закон, направленный против свободы печати. В следующем же номере журнала он приводил речь Руайе-Коллара, в которой можно было прочесть следующие красноречивые и насмешливые строки:
«Вторжение это направлено не только против свободы печати, но и против всех человеческих свобод: политических и гражданских, что особенно вредно и страшно. В подтексте закона прослеживается, к большому нашему удовольствию, неосторожная мысль о том, что следует оставить свободного и умного человека одного среди мироздания. Именно в этом и заключается все зло и вся порочность закона, некая высшая мудрость решила исправить ошибку Провидения, ограничить его неосторожную свободу и оказать умело искалеченному человечеству услугу в том, чтобы вырастить его наконец в счастливом неведении скотов».
Заходила ли речь об экспроприациях, о насильственных и тиранических мерах, о мошенничестве правительства, направленных на разорение какого-либо приносящего пользу предприятия, журнал яростно выступал против произвола и обрушивался на аморальную сторону тех мер, которые газета защищала с таким упорством.
Не раз господин Рапт горделиво откладывал в сторону перо, которое нападало в газете, защищало то же самое в журнале, и поздравлял себя с тем, что имеет такую гибкость таланта и ума, которые позволяют ему приводить столь замечательные доводы в пользу столь противоположных мнений.
Таким был полковник Рапт во все времена, а особенно накануне выборов.
Сразу же после своего возвращения он отправился к королю с отчетом о результатах проведенных им переговоров. Король, восхищенный ловкостью и мудростью, с которой полковник выполнил свою миссию, намекнул ему на возможность получить в скором будущем министерский портфель.
На бульвар Инвалидов граф Рапт вернулся очарованным своим визитом в Тюильри.
И немедленно засел за написание предвыборного манифеста, содержание которого затруднился бы объяснить самый опытный специалист в области дипломатии.
Потому что трудно было найти другой манифест более расплывчатый, более претенциозный, более двусмысленный, чем этот его манифест. Им был доволен король, удовлетворены конгреганисты и приятно удивлены сторонники оппозиции.
Кроме того, наши читатели сами смогут оценить этот шедевр политической трескотни, если они пожелают присутствовать при различных сценах, которые разыгрывал этот комедиант перед некоторыми своими избирателями.
Театром этих сцен служит рабочий кабинет господина Рапта, посреди которого за столом, покрытым зеленым сукном и заваленным бумагами, восседает сам полковник. Справа от входа у окна стоит еще один стол, за которым сидит секретарь будущего депутата господин Бордье.
Коротко о господине Бордье.
Это человек лет тридцати пяти, худой, бледный с глубоко посаженными, как у Базиля, глазами. Это его физический портрет.
С точки зрения морали – это те же самые лицемерие, хитрость и злоба, как у Тартюфа.
Господин Рапт, подобно Диогену, очень долго искал. Не для того, чтобы найти какого-нибудь человека, а для того, чтобы найти именно такого человека.
И наконец нашел: везет же некоторым.
Три часа пополудни. Именно в это время мы поднимаем занавес, чтобы читатели увидели на сцене этих двух персонажей, один из которых нашим читателям уже достаточно хорошо знаком, а другой столь незначителен, что мы просим читателей не обращать на него особого внимания. Поскольку он его не заслуживает.
С самого утра господин Рапт занят приемом избирателей. В 1848 году кандидат идет к избирателям. Двадцать же лет до этого избиратели сами приходили к своему кандидату.
Лицо господина Рапта покрыто потом. У него такой усталый вид, как у актера, который только что отыграл пятнадцать сцен в драме.
– Много ли осталось людей в приемной, Бордье? – с тоской спрашивает он у секретаря.
– Не знаю, господин граф, но сейчас посмотрю, – отвечает тот.
И приоткрывает дверь.
– По меньшей мере человек двадцать, – говорит он почти с такой же тоской, как и его хозяин.
– У меня уже не хватает терпения выслушивать весь этот бред! – говорит полковник, вытирая лоб. – С ума можно сойти! Честное слово, у меня больше нет ни малейшего желания принимать кого-либо еще!
