Белые и синие - Дюма Александр (книги онлайн читать бесплатно .TXT) 📗
— Как и я — маршалом Саксонским.
— Все равно, пожелаем этого друг другу.
В тот же миг послышался голос Пьера Ожеро, стоявшего у подножия лестницы:
— Идите сюда, молодые люди! Стол уже накрыт!
— Пойдемте, господин ученый, — сказал Эжен.
— Пошли, гражданин генерал! — отозвался Шарль. Это был тот редкий случай, когда оба хотели того, что было уготовано им Богом, и желали себе того, что было предназначено им Провидением.
В заключение скажем еще несколько слов об ужасных событиях этого дня, после чего вернемся к нашим юным друзьям.
В шесть часов вечера почтовая карета, снаряженная в путь, подъехала к гильотине, к перекладинам которой был привязан Евлогий Шнейдер. Сидевшие в ней жандармы сошли на землю, отвязали Шнейдера, втолкнули его в карету и усадили между собой. Затем почтовая карета понеслась во весь опор по дороге в Париж.
Двенадцатого жерминаля II года Республики (1 апреля 1794 года) Евлогий Шнейдер из Випефельда был обезглавлен согласно приговору Революционного трибунала за то, что посредством взяток и безнравственных, жестоких поступков, путем возмутительнейших бесчеловечных злоупотреблений именем и властью революционной комиссии он притеснял, грабил и убивал, лишал состояния и спокойствия многие мирные семейства.
Несколько дней спустя на тот же эшафот взошли поэт-сапожник Юнг, музыкант Эдельман и бывший префект безансонского коллежа Монне.
Из пяти голов, которые возвышались над столом Евлогия Шнейдера в день достопамятного обеда, во время которого мадемуазель де Брён добивалась помилования своего отца, четыре месяца спустя лишь голова Шарля осталась на плечах.
XV. ГРАФ ДЕ СЕНТ-ЭРМИН
Ужин был превосходным, а ночь прошла еще лучше. Ожеро не стал возвращаться в казарму, то ли не желая беспокоить товарищей по общей спальне, то ли чтобы проводить своих друзей.
На следующее утро, в шесть часов, у дверей гостиницы «У фонаря» остановилась двуколка.
Госпожа Тейч заявила, что ее бедный малютка Шарль не настолько крепок, чтобы проделать восемь льё за один день, и, следовательно, она и старший сержант Ожеро проводят его до Бишвиллера, что составляло более двух третей пути.
Они пообедают в Бишвиллере, и, поскольку от этого маленького городка до Ауэнхайма всего лишь два с половиной льё, Шарль проделает этот путь пешком.
Как уже было сказано, в Ауэнхайме была расположена ставка главнокомандующего.
По пути двуколка должна была подвезти Эжена к парижскому дилижансу, которому требовалось в ту пору четыре дня и две ночи, чтобы добраться из Страсбура до столицы.
Госпожа Тейч и Ожеро уселись в глубине кареты, Шарль с Эженом — впереди, Соня занял место на скамье, и экипаж тронулся в путь.
Двуколка, как было решено, остановилась на почтовой станции, где стоял дилижанс, уже запряженный и собиравшийся отправляться. Эжен покинул двуколку; Шарль, г-жа Тейч и сержант, не желавшие расставаться с ним до последнего мига, тоже сошли на землю вслед за ним; пять минут спустя возница призвал пассажиров занять места и Эжен расцеловал всех по очереди. Госпожа Тейч набивала ему карманы лепешками. Шарль со слезами пожимал его руку, Ожеро в сотый раз объяснял ему тайный прием, который он узнал от лучшего в Неаполе учителя фехтования. Наконец им пришлось расстаться; Эжен скрылся в недрах необъятного экипажа, дверца закрылась, лошади тронулись; из-за дверцы показался профиль Эжена и послышался крик «Прощайте!»; затем дилижанс стал удаляться по одной из улиц и вскоре скрылся из вида; еще несколько мгновений слышался постепенно стихавший скрип колес, звон бубенчиков и щелканье бича кучера, а затем наступила тишина.
Нет ничего печальнее расставания: кажется, что те, кто не уехал, остались не по своей воле, а были брошены. Госпожа Тейч, Ожеро и Шарль грустно переглянулись.
— Вот он и уехал, — сказал Шарль, утирая слезы.
— И через два часа придет твой черед, бедный малютка
Шарль, — промолвила гражданка Тейч.
— Ба! — вскричал Ожеро, не падавший духом, — только гора с горой не встречаются, как гласит пословица, а человек с человеком еще встретятся.
— Увы! — вздохнула г-жа Тейч, — в пословице имеются в виду мужчины, а не женщины.
Все снова сели в двуколку. Преодолев героический отпор Шарля, г-жа Тейч усадила его к себе на колени и принялась осыпать поцелуями, часть которых предназначалась уехавшему Эжену; Ожеро набил свою трубку табаком и закурил; они разбудили Коклеса: за это время он успел заснуть, чтобы не совсем утратить свое право на прежнее прозвище.
Двуколка отправилась в путь, но у ворот города маршрут был изменен; стражник, у которого спросили, по какой дороге быстрее и легче можно добраться до Ауэнхайма — в Бишвиллер или в Оффендорф, — ответил, что раздумывать тут нечего: путь в Бишвиллер пролегает по проселочной дороге, а в Оффендорф ведет королевская дорога.
Поэтому они избрали путь в Оффендорф. Это прелестная дорога вьется вдоль берега Рейна; проезжая по ней, все время видишь острова разнообразнейшей формы посреди этой столь величественной полноводной реки; в Оффендорфе дорога подходит к ней совсем близко.
Путники сделали короткий привал, чтобы дать передохнуть лошадям и узнать, где можно хорошо пообедать; свежий утренний воздух и ветерок, стряхивавший со своих крыльев иней, пробудили у них аппетит.
Их направили в Ровиллер.
Час спустя они остановились у гостиницы «Золотой лев» и спросили, какое расстояние отделяет Ровиллер от Ауэнхайма.
Между ними было всего лишь три льё — это расстояние хороший ходок может проделать за два часа с четвертью.
Шарль заявил, что не позволит провожать себя дальше: ему и так будет стыдно, когда, придя к Пишегрю, он скажет, что прошел пешком лишь три льё. Что же будет, если его довезут до самого Ауэнхайма? Он просто сгорит со стыда!
Возможно, будь г-жа Тейч одна, она стала бы настаивать, но старший сержант стремился остаться с ней наедине, имея на то, несомненно, веские основания, и поддержал Шарля.
Часы показывали половину одиннадцатого; они заказали завтрак и решили, что расстанутся в полдень: мальчик продолжит путь в Ауэнхайм, а Пьер Ожеро, гражданка Тейч и Соня вернутся в Страсбур.
Сначала завтрак проходил печально; однако в характере старшего сержанта не было ни малейшей склонности к меланхолии, и мало-помалу рейнские и мозельские вина развеселили сотрапезников.
Они выпили за продвижение Ожеро по службе, за доброе здоровье г-жи Тейч, которой нельзя было пожелать лучшего здоровья, чем сейчас, а также за благополучное возвращение Эжена, за благоприятный исход процесса его отца и за будущее Шарля, после чего всеобщая грусть окончательно развеялась и уступила место беспредельной вере в Провидение.
Никто не верил больше ни в прежнего Бога, разжалованного, ни в нового, только что назначенного: Всевышний был слишком старым, а Верховное Существо — слишком молодым.
Провидение, о котором не подумали разрушители алтарей, заменило собой все и вся.
Часы пробили полдень.
Старший сержант первым поднялся из-за стола.
— Слово честных людей — закон, — сказал он, — мы решили, что простимся в полдень, и этот час настал; впрочем, просиди мы вместе еще целый час и даже два, все равно придется расставаться; сделаем же это немедленно. Ну, Шарль, мой мальчик, покажи, что ты мужчина.
Шарль молча вскинул на плечи свой ранец, взял в одну руку дорожный посох, шляпу — в другую, поцеловал учителя фехтования, а затем г-жу Тейч, попытался поблагодарить ее, но от волнения слова застряли у него в горле.
Он мог лишь прокричать ей «До свидания!», сунул в руку Коклеса двадцатифранковый ассигнат и устремился вперед, направляясь к большой дороге.
Пройдя шагов пятьдесят, он обернулся, поскольку в этом месте улица делала поворот, и увидел, что гражданка Тейч и сержант Ожеро поднялись в номер второго этажа, окно которого выходило на ауэнхаймскую дорогу.
Опасаясь, что силы ее покинут, славная хозяйка гостиницы «У фонаря» опиралась на руку бравого сержанта. Другой рукой она махала Шарлю платком.
