Приключения Питера Джойса - Ярмагаев Емельян (книги без регистрации .txt) 📗

Том Бланкет помрачнел.

— Куда же, сестра Гэмидж?

— Искать новых истин.

— Но свет уже открыт нам, сестра, божьим изволением.

— Еще не известно, что божеское, а что человеческое.

Тут на нее накинулись и проповедник, и Блэнд, забрасывая ее древнееврейскими текстами, все же прочие разумно помалкивали: в такую погоду матрас и подушка поважней высших истин. Вдруг мастер Генри — до этого он весело болтал с Пенруддоком — зашевелился и подал голос.

— Добрые люди, п-простите меня, но все вы заблуждаетесь, п-право, заблуждаетесь!

Присутствующие оторопели. Молчал-молчал мальчишка, да вдруг, как Валаамова ослица [101], взял и заговорил.

— Маленький п-пример, — взволнованно сказал он, и все почувствовали в нем ту странную смесь университетской развязности с мальчишеской неуверенностью в себе и жаждой о себе заявить, из чего он и состоял. — Вот вы, пуритане, сеете рожь — так? И он, еврей или, допустим, магометанин, посеял этот полезный злак. И у вас он взойдет, и у них. Так не один ли ч-черт, простите меня, какие молитвы вы все при этом бормотали?

Такой возмутительной профанации в вопросах веры не выдержали наши пилигримы [102]. Один за другим они покинули свои места и удалились; остались Катарина, Генри, секретарь собрания Бэк и я.

— Н-не понимаю, — ошеломленно тянул мастер Генри. — Ч-чего они все всполошились?

Бэк, хохоча до изнеможения, повалился под стол. Катарина, топнув ногой, сердито прикрикнула:

— Прекрати свои шутки, сэр, да потрудись умыться: что у тебя за клякса на носу? — Потом она накинулась на меня: — Вы тоже хороши! Ведете собрание, а гримасничаете, как обезьяна. Откуда у вас эти бесовские ужимки, Джойс?

— Извините меня, мистрис Гэмидж, — смиренно сказал я, — мое гримасничанье — всего-навсего отражение давней боли, которую причинил мне палач, когда отсек мое левое ухо. И каждый раз, когда я сталкиваюсь с невежеством или жестокостью…

Она схватила меня за плечи.

— Что с вами, Джойс? Боже, он белее полотна, ему дурно… Бэк, воды!

Глава V

До споров ли тут, до заговоров ли? Двое суток с того дня нас трясло и мотало в Атлантике, как горошину в детской погремушке, сбило с курса и снесло к югу градусов на пять. Не стало ни дня, ни ночи — сплошной мрак, хлещущие во все люки водопады, толчки и швырки, истерично мычащий скот, треск дерева, неласковые прикосновения мокрых и холодных предметов и потушенный в камбузе огонь. Питались сухарями. Только на третьи сутки шторма мы услышали какую-то усталость, что ли, в звериных воплях ветра. Хватаясь за что попало, мы с Бобом ле Мерсером пробирались по верхней палубе к помпам, чтобы сменить работавших без отдыха матросов. В это время налетел «девятый вал» — нас подбросило, завертело, потом понесло к фок-мачте, к грот-мачте и наконец загнало под шлюпку, на ее ростры.

Держась за канаты, которыми шлюпка была обмотана и закреплена, мы выжидали. Нельзя было и шагу пройти по палубе, раз наш флейт вздумал перевалить горный хребет величиной с Карпаты. «Девятых валов» пронеслось около ста, наконец голос бури ослаб, так что можно было разговаривать. Мокрые до нитки, мы нежно обнимали корму шлюпки и были не в силах с ней расстаться. У меня сильно болело ушибленное о битенг [103] плечо, Боб ощупывал кровоточащее колено. Пришла такая постыдная минута, когда долг указует тебе действовать, а ты преспокойно остаешься на месте. Вдруг Боб открыто посмотрел мне в глаза и спросил самым обычным тоном:

— Кинжал с напильником у вас, мистер Джойс?

Люблю людей с такими отчаянными глазами, как у Боба. Он шел на смертельный риск, выдавая свою причастность к заговору.

— Мне жаль, Боб, что ты связался с таким молодцом, как Кэпл.

— Не в нем одном дело, — сказал Боб.

Волна обдала нас новым холодным душем, разогнавшим накопленное было тепло. Вынырнув из-под нее и отплевавшись, ле Мерсер продолжал:

— Все наши вас уважают, мистер Джойс. Вы солдат, сэр, и вы джентльмен, но и простой человек вам не чужой. Вы старались для нас, сэр, хотели как лучше. Но скажу по совести: неохота работать в Америке вашей пять лет даром!

— Вы не каторжники. Пять лет — и вы свободны.

— Каторжники тоже люди, мистер Джойс.

— Чего же вы хотите?

— Свободы, сэр. И для них тоже.

— Кто поручится, что, освободив заключенных, вы не убьете свободных и не поднимете пиратский флаг?

Ле Мерсер опустил глаза: он знал больше, чем мог сказать.

— Средь наших тоже чересполосица, сэр. Кто что предлагает, я не с пиратами, сэр. Мое дело — идти за плугом на заре, скотину гнать на траву. Но руки для этого у меня должны быть развязаны: семья-то осталась в Англии, и что с ней станется через пять лет?

Как, и это говорит Боб ле Мерсер — один из тех, ради кого я тратил столько сил и энергии, вложил всего себя в безумное по трудности дело? Дом отца, который я покинул, состояние, которого я лишился… Моими детьми я сделал этих бедняков — и что же, они заявили, что будущее, которое я им готовил, их не устраивает!

Роберт как будто угадал мои мысли.

— Мы благодарны вам, сэр, — сказал он с достоинством. — И что б там дальше ни случилось, на вас и на односельчан у нас не поднимется рука. Обещаю вам… как это называется?

— Держать в курсе дел?

— Вроде того. — Он улыбнулся. — Скажу ясней: с тем меня к вам и послали.

Новая кипящая волна придала иное направление нашим мыслям. Она оказалась последней. Дымчато-серая оболочка неба, которую ветер усердно драл в клочья, расползлась, заголубели прорехи, и хотя пляска воды продолжалась, палубу больше не окатывало. Я попросил Боба перетянуть мне плечо обрывками моей рубашки, потом осмотрел его колено — на нем зияла большая рана. Я прилепил полуоторванный лоскут кожи, остановил кровь той же повязкой из рубахи, после чего Боб спокойно бросил: «Теперь я, пожалуй, помогу ребятам», — и отправился к помпе. Мне оставалось идти вниз и размышлять, потому что плечо было не в рабочем состоянии.

Шторм оставил тяжелые последствия. Треснула бизань [104] у самого пятнерса [105] на опер-деке, искалечило несколько коров; двух переселенцев наскоро похоронили, остальные лежали полумертвые; наконец, исчезло судно с провиантом, а мы, по приблизительным подсчетам штурмана, болтались где-то в районе Азорских островов. И это бы еще ничего. Когда настало затишье, наметились контуры новой беды — перелома в настроении команды.

Новые настроения — новая песня, которую почему-то принялись напевать матросы. Они пели ее всюду, от бака до княвдигеда — пели с той наглой, по-своему шикарной интонацией, в которой звучали знакомые мне нотки мести и мятежа. Песня была особенная: порядочные моряки ее не поют. К ней издавна пристало мнение, что она пиратская.

Шкипер — эй! Бросай игру —

В море парус Киллигру!

Мореходам не к добру

Встретить парус Киллигру…

Но в пении еще не было главного — начала бунта. Начало — как узел в запутавшейся леске: не сразу его усмотришь. Чудесным образом нить мятежа вилась с ахтеркастеля, из каюты капитана, и, подобно фитилю, тянулась к пороховому погребу — помещению для матросов. Осталось ее поджечь.

Это и случилось вскоре после шторма. Леди Лайнфорт вернулась от капитана утром, после сумасшедшей ночной игры, к себе в каюту. Дело было при мисс Алисе, Генри и Уриэле. Юнга только что принес нам кофе. Смеясь, леди сказала дочери: