Суд герцога - Sabatini Rafael (электронная книга TXT) 📗
И действительно у самого Форлимпополи на белом снегу выделялись черные точки: к нему приближалась целая кавалькада. Торопливо Бенвенуто засунул бумаги за пазуху, натянул второй сапог, не обращая внимания на промокший от стояния на снегу чулок. Перепоясался мечом Креспи, стряхнул снег с его плаща, накинул себе на плечи. Свою одежду свернул в узел, с которым вернулся на дорогу. Оставалась еще шапочка мессера Креспи, упавшая с его головы после смертельного удара. Бенвенуто подобрал и ее. Его меч разрубил ее, но снаружи крови не было, и лишь несколько капель попали на подкладку. В шапочке он нашел и черную маску, которой иногда дворяне закрывали лицо, если не хотели быть узнанными.
Бенвенуто засунул маску на место и водрузил шапочку на копну черных нечесаных волос.
Оглянулся через плечо. Кавалькада приблизилась, но ненамного. Тогда он сел на лошадь и шевельнул поводья. Но направил лошадь не на север, а в противоположную сторону, назад, к Чезене. Именно там, где Чезаре Борджа остановил армию на зимние квартиры, найденные в сапоге убитого бумаги могли принести Бенвенуто кругленькую сумму. Все знали о щедрости герцога к своим сторонникам. Вот и Бенвенуто рассчитывал, что без труда обратит письмо в звонкие монеты.
Проскакав с милю, он бросил свои лохмотья в придорожную канаву. Узел проломил тоненькую корочку льда, быстро напитался водой и ушел на дно. А Бенвенуто двинулся дальше, к стенам Чезены.
На ходу вытащил из-за пазухи письмо, еще раз перечитал, на этот раз более внимательно. Прочитанное согрело его не хуже теплой одежды убитого. Он поступил как истинный патриот, избавив мир от этого мессера Креспи. Теперь-то он знал, что нет за ним никакого греха. Убить убийцу, да кто же это осудит? А письмо ясно указывало, что мессер Креспи — убийца, хуже того, заговорщик, вступивший в ряды тех, кто готовился покуситься на жизнь не рядового гражданина, каких в Италии десятки и сотни тысяч, но его светлости Чезаре Борджа, герцога Валентино и Романьи. Точное число заговорщиков не указывалось, но преступная сеть опутывала всю Романью. Действовали они в строжайшей тайне и в большинстве своем даже не знали друг друга, чтобы свести к минимуму урон, который мог бы нанести проникший в их ряды предатель. Вот и мессеру Креспи предлагалось прибыть на тайное совещание, назначенное на этот самый вечер во дворце Мальи в Чезене, в маске. Но вот того, кто возглавил заговор, был его мозгом и душой, вдохновлял всех остальных, знали все, ступившие на эту опасную тропу. Ибо он подписал письмо, и звали его Гермес Бентивольи, сын Джованни Бентивольи, правителя Болоньи, убийца Марескотти, славящийся по всей Италии своими жестокостью и кровожадностью.
Сам Бенвенуто, как вы уже догадались, не относил себя к сторонникам Чезаре Борджа, не стал бы осуждать его убийство и, уж конечно, восславил бы сразившего его, как героя из героев. Но сам он не питал ни малейшего интереса к политике, посему и ухватился за шанс оказать Борджа услугу, за которую тот не мог не отблагодарить его золотыми дукатами.
Дукаты эти уже сияли пред мысленным взором Бенвенуто. Он уже видел их горкой лежащими перед ним на грязном столе в таверне «Полумесяц». Видел их желтый, завораживающий блеск, слышал, как они позвякивают, если шевельнуть их рукой. А как широко раскроются черные глаза его несравненной Джанноццы, никогда в жизни не видевшей столько золота. И он уже чувствовал ее теплое, мягкое тело, уступающее всем его желаниям.
О, как же ярко засветилась звезда мессера Бенвенуто Джизмонди, вора и убийцы! Наконец-то фортуна повернулась к нему лицом. С этими мыслями он проскакал по мосту через Савио и через ворота в мощных стенах въехал в славный город Чезену.
Первым делом он направился в «Полумесяц», чтобы оставить лошадь на попечение тщедушного, косоглазого хозяина таверны, затем — к цирюльнику, привести в порядок волосы и бороду, после чего вновь вернулся в «Полумесяц» отобедать в отдельном кабинете, где прислуживала только Джанноцца.
В общем зале мужчины провожали его удивленными взглядами, не ускользнувшими от него, поэтому, зайдя в кабинет, он воскликнул, обращаясь к Джанноцце: «Полюбуйся мною — бриллиант в золотой оправе!»
Джанноцца, уперев руки в пышные бедра, смерила его взглядом. В черных глазах отразилось удивление, смешанное с недоверием. Женщина она была видная, прекрасно знала, какое впечатление производит на мужчин, и не давала им спуску.
— Что-то ты быстро вернулся. Какое злодейство совершил на этот раз?
— Злодейство? — ухмыльнулся Джизмонди. — Так уж сразу и злодейство.
— А как еще ты мог добыть такие славные перышки? Какого ты общипал петушка?
Бенвенуто обнял ее, привлек к себе, похотливо улыбаясь. Джанноцца восприняла все это с полным безразличием, ни в малой мере не сопротивляясь.
— Я поступил на службу, милая, — возвестил он.
— Ты — на службу? Наверное, к Сатане?
— Отнюдь, к Чезаре Борджа, — приврать он любил, причем делал это с легкостью необычайной и весьма убедительно.
— Он нанял себе на должность палача? — холодно осведомилась Джанноцца.
— Я его спаситель, — доверительно сообщил ей Бенвенуто и пустился в долгие рассуждения о том, какие ждут его поручения и сколь высоко будет причитающееся ему вознаграждение.
Джанноцца слушала, на пухлых губах играла недоверчивая улыбка. В конце концов улыбка эта так рассердила Бенвенуто, что он грубо оттолкнул девушку и уселся за стол.
— Сегодня у меня встреча с его светлостью. Он ждет меня во дворце. И ты поверишь мне, когда я высыплю перед тобой на этот самый стол его дукаты. Вот так-то! И мессер Бенвенуто станет тогда ben venuto .
Джанноцца пренебрежительно усмехнулась.
— Смеешься надо мной, да? — рассвирепел Джизмонди. А затем небрежно добавил:
— Пошевеливайся! Принеси мяса и вина. Герцог Валентино ждет меня. Пошевеливайся, говорю я тебе!
Глаза ее сузились.
— Слушай ты, кривоногий рябой подонок! С чего это ты так заважничал?
Бенвенуто чуть не задохнулся от ярости. Насчет оспин — чего уж спорить, но он гордился прямотой ног, одним из немногих своих физических достоинств. И попытался доказать, что она не права. Но Джанноцца тут же осекла его.
— Так вести себя можно только при деньгах, — заявила она ему. — Где твой кошелек?
Джизмонди вытащил дукат и небрежно бросил на стол. Джанноцца не ожидала увидеть золото, и глаза ее раскрылись от удивления и жадности, а отношение к Джизмонди мгновенно изменилось. Она захлопотала, готовя ему трапезу, принесла из подвала бутылку вина, с кухни — дымящийся кусок мяса, щедро сдобренный горчицей. Положила перед ним белый хлеб, такое в таверне случалось, нечасто, бросила в камин несколько поленьев.
А Бенвенуто с жадностью набросился на еду, на некоторое время забыв обо всем, кроме тарелки и чашки, куда то и дело подливал вина. И лишь насытившись, вспомнил о девушке, что ходила по кабинету с кошачьей грацией. От обильной еды, вина да жаркого огня в камине Бенвенуто подобрел, пришел в благодушное настроение.
— Присядь ко мне, Джанноцца, — потянул он девушку за пухлую руку.
— А как же его светлость, герцог Валентино? Разве он больше не ждет тебя? — лениво усмехнулась та.
Джизмонди нахмурился.
— Черт бы побрал этого герцога, — пробурчал он, задумавшись.
Тут тепло, уютно, а там, за стенами таверны, холод, ветер, снег на земле. И в то же время… стоит, пожалуй, прогуляться до замка, чтобы набить карманы дукатами.
Джизмонди поднялся, подошел к окну. Глянул на грязный двор, полоску бирюзового неба. До вечера оставалось не так уж и много времени, а к герцогу надо попасть или сегодня, или никогда.
— Да, я должен идти, дорогая. Но не задержусь ни на одну лишнюю минуту.
Он надел плащ, запахнул его, водрузил на голову шапочку с плюмажем, громко чмокнул Джанноццу, та опять же никак не отреагировала, и покинул таверну.
По главной улице Бенвенуто поднялся на холм, на котором высился громадный замок, построенный знаменитым Сиджизмондо Малатестой. Пересек мост над засыпанным снегом рвом. С каждым шагом его все сильнее била нервная дрожь. Воображение рисовало ему величественную и грозную фигуру герцога. Он никогда не видел его, но имя Чезаре Борджа гремело по всей Италии, и многие боялись его больше, чем кого бы то ни было. И в преддверии встречи, как ему уже казалось со сверхчеловеком, его охватил благоговейный ужас, словно в детстве перед посещением церкви.
