Завоевание Англии - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж (книги без регистрации txt) 📗
Гарольд пошел было за ним, но Свен остановился и промолвил внушительно:
— А твое обещание? Или я пал так низко, что даже родной брат не считает за нужное сдержать данное мне слово?
Гарольд замер. Когда Свен уже скрылся за поворотом дороги, вечерняя темнота рассеялась сиянием восходящей луны.
Гарольд стоял как вкопанный, устремив глаза вдаль.
— Смотри, — сказала Хильда, — точно так же, как луна восходит из тумана, возникнет и твоя слава, когда бледная тень несчастного изгнанника скроется во мраке ночи. Ты теперь старший сын знаменитого дома, в котором заключены и надежда сакса, и счастье датчанина.
— Неужели ты думаешь, — возразил Гарольд с неудовольствием, — что я способен радоваться горькой судьбине брата?
— О, ты еще не слышишь голоса своего истинного призвания?! Ну так знай же, что солнце порождает грозу, а слава и счастье идут рука об руку с бурей!
— Женщина, — ответил Гарольд с улыбкой неверия, — ты хорошо знаешь, что твои предсказания для меня безразличны, а твои заклинания не пугают меня! Я не просил тебя благословить мое оружие и ткать мне паруса. На клинке моем нет рунических стихов. Я подчинил свой жребий собственному рассудку и силе руки; между тобой и мной нет никакой таинственной нити.
Пророчица улыбнулась надменно и презрительно.
— Какой же это жребий приготовят тебе твой разум и рука? — спросила она быстро.
— А тот, которого я уже успел достичь: жребий человека, поклявшегося защищать свою родину, любить искренно правду и всегда руководствоваться голосом своей совести!
Почти в эту самую минуту свет луны озарил лицо храброго рыцаря, его выражение вполне согласовалось с этой пылкой речью. Но вала, тем не менее, прошептала голосом, от которого кровь застыла у него в жилах, несмотря на его глубокий скептицизм:
— Под спокойствием этих глаз, — сказала Хильда, — таится душа твоего отца; под этим гордым челом кроется выбор богов, давший в предки твоей матери северных королей.
— Молчи! — гневно воскликнул Гарольд, но потом, стыдясь своей минутной вспыльчивости, продолжал с улыбкой: — Не говори об этом, когда сердце мое чуждо всех мирских помыслов, когда оно стремится умчаться вслед за братом, одиноким изгнанником… Уже наступила ночь, а дороги небезопасны, ведь в распущенных войсках короля было много людей из тех, что в мирное время промышляют разбоем. Я один и вооружен лишь ножом; поэтому прошу тебя позволить мне провести ночь под твоим кровом и…
Он замялся, и его щеки запылали румянцем.
— К тому же, — продолжал он, — я желал бы взглянуть, так ли еще хороша твоя внучка, как она была в то время, когда я смотрел в ее голубые очи, проливавшие слезы о Гарольде, осужденном на изгнание.
— Она не властна над своими слезами, как не властна и над улыбкой, — торжественно ответила Хильда. — Ее слезы текут из родника твоей скорби, а ее улыбка — луч твоей радости. Знай, Гарольд, что Юдифь — твоя земная Фюльгия; твоя судьба неразрывна с ее судьбой, и не отторгнется душа от души, как не отторгнется человек от собственной тени.
Гарольд не отвечал, но походка его, обыкновенно медленная, стала вдвое быстрее, и он на этот раз искренно желал верить в предсказание Хильды.
Глава V
Когда Хильда входила во двор своего дома, многочисленные посетители, привычно пользовавшиеся ее гостеприимством, уже собирались отправиться в отведенные для них комнаты.
Саксонские дворяне отличались от норманнов своим полнейшим бескорыстием и смотрели на гостей как на почетную дружину. Они готовы были принять радушно каждого. Дома богатых людей были с утра до ночи полны гостями.
Когда Гарольд проходил вместе с Хильдой через обширный атриум, толпа гостей узнала его и встретила громкими восклицаниями. В этом шумном изъявлении восторга не приняли участия только три монаха, снисходительно смотревшие на гадания Хильды из чувства благодарности за ее приношения храму.
— Это отродье нечестивой семьи! — шепнул один из них, завидев Гарольда.
— Да, надменные сыновья Годвина ужасные безбожники! — гневно сказал другой.
Все три монаха вздохнули, провожая Хильду и ее молодого статного гостя недружелюбными взглядами.
Две красивые массивные лампы освещали комнату, в которой мы видели Хильду в первый раз. Девушки, как и прежде, работали — теперь уже над тканью. Хильда остановилась и взглянула сурово на их прилежный труд.
— До сих пор готово не больше трех четвертей! — воскликнула она. — Работайте проворнее и тките поплотнее!
Гарольд, не обращая внимания на девушек, тревожно озирался вокруг, как будто искал кого-то, пока к нему с радостным криком не выбежала Юдифь.
У Гарольда замерло дыхание от восторга: та девочка, которую он любил с колыбели, стала женщиной. Со времени их последней встречи она созрела так, как зреет плод под ласковыми лучами солнца; щеки ее горели пылающим румянцем; она была прелестна, как райское видение!
Гарольд подошел к ней и протянул руку; первый раз в жизни они не обменялись обычным поцелуем.
— Ты уже не ребенок, — невольно произнес он, — но прошу тебя сохранить прежнюю привязанность — остаток нашей детской любви.
Девушка только нежно улыбнулась в ответ.
Им недолго удалось поговорить друг с другом. Гарольда позвали в комнату, наскоро приготовленную для него. Хильда сама повела его по крутой лестнице в светлицу, очевидно, надстроенную над римскими палатами каким-то саксонским рыцарем. Сама лестница говорила о предусмотрительности людей, которые привыкли спать среди опасности: в комнате было устроено подъемное устройство, с помощью которого лестницу можно было втащить наверх, оставляя на ее месте темный и глубокий провал, доходивший до самого основания дома. Комната была, впрочем, отделана со всей роскошью того времени: кровать украшена дорогой резьбой, на стенах красовалось старинное оружие: небольшой круглый щит, секира древних саксов, шлем без забрала и кривой нож, или секс, от которого, но мнению археологов, саксы и заимствовали свое название.
Юдифь последовала за бабушкой и подала Гарольду на золотом подносе закуску и вино, настоянное на пряностях, а Хильда провела украдкой над постелью своим волшебным посохом.
— Прекрасная сестрица, — проговорил Гарольд, улыбаясь Юдифи, — это, кажется, не саксонский обычай, а один из обычаев короля Эдуарда.
— Нет, — отозвалась Хильда, живо обернувшись к нему, — так всегда чтили саксонского короля, когда он ночевал в доме своего подданного, пока датчане не ввели еще тех разгульных пиров, после которых подданный был не в силах подать, а король выпить кубок.
— Ты жестоко караешь гордость рода Годвина, воздавая чисто королевские почести его недостойному сыну… И мне ли завидовать королям, если я должен служить им, Юдифь?
Гарольд взял дорогой кубок, а когда поставил его подле себя на столик, то Хильды и Юдифи уже не было в комнате. Он глубоко задумался.
— Зачем Хильда сказала, — рассуждал он, — что судьба Юдифи связана с моей собственной, и я поверил этому? Разве Юдифь принадлежит мне? Король настоятельно просит отдать ее в монахини… Свен, случившееся с тобой послужит мне уроком! А если я восстану и объявлю решительно: «Отдавайте богам только старость и горе, а молодость и счастье — это достояние общества!» — что ответят мне монахи? «Юдифь не может быть твоей женой, Гарольд! Она тебе родня, хотя и дальняя! Она может быть или женой другого, если ты пожелаешь, или невестой Господа!» Вот что скажут монахи, чтобы разлучить двух любящих.
Кроткое, спокойное лицо Гарольда омрачилось и стало свирепым, как лицо Вильгельма Норманнского. Если бы кто увидел графа в эту минуту гнева, он тотчас же узнал в нем родного брата Свена. Граф, однако, быстро сумел овладеть своими чувствами, затем приблизился к окну и стал смотреть на холм, озаренный бледным сиянием луны.
Длинные тени безмолвного леса ложились на землю. Серые колонны друидского капища стояли на холме, как привидения, и возле него мрачно и неотчетливо виднелся кровавый жертвенник Тора, бога войны.
