Мари - Хаггард Генри Райдер (читать книги бесплатно txt) 📗
«Будь смелым и верным и помни, как буду помнить я. О! Любовь моего сердца… прощай, прощай!».
Это послание не было подписано, но какое значение для меня могла иметь подпись? Я быстро написал ответ в таком же духе, хотя какие точно были там написаны слова, я не могу припомнить спустя полстолетия. Итак, готтентот уехал с нашими письмами, и это была последняя прямая связь с Анри и Мари Марэ перед более чем годичным перерывом…
Я думаю, что эти долгие месяцы были наиболее трудными в моей жизни. Это был как раз тот характерный переходный период от юности к взрослому состоянию, который в Африке происходит раньше, чем здесь, в Англии, где молодые люди часто кажутся мне мальчиками, хоть им и по двадцать пять лет.
Я не мог забыть Мари, ее образ был со мною и днем и ночью, в особенности ночью, что лишало меня сна. Я стал замкнутым, мрачным, сверхчувствительным, раздражительным и делал все, как человек в состоянии упадка. Я припоминаю, как Ханс однажды спросил, не сходить ли мне и не наметить ли колышками место для моей могилы, чтобы не произошло ошибки, когда я уже совсем не смогу разговаривать… В ответ я стукнул его хорошенько, и это был один из немногих случаев, когда я поднял руку на туземца. Честно говоря, у меня не было никакого желания быть похороненным. Я хотел жить и жениться на Мари, а не умереть и быть засунутым в яму верным Хансом. Только я не видел никакой перспективы жениться на Мари, или хотя бы снова увидеться с нею.
Конечно, время от времени до нас доходили слухи о бурах-переселенцах, но слухи были очень туманны. Среди буров было много групп, и они разбрелись в разные стороны. Во всяком случае о группе Марэ до нас дошел слух, что они переселились в округ, где теперь находится Трансвааль, который тогда назывался Растенберг, а оттуда к Делагоа Бей, в неисследованный вельд, где они и исчезли… От самой Мари не было ни одного письма, что дало мне ясно понять, что у нее нет возможности отправить весточку.
Заметив мое угнетенное состояние, отец решил отправить меня в теологический колледж в Кейптаун, чтобы я подготовился к посвящению в сан священника. Но карьера священнослужителя мало меня привлекала может быть, потому, что я никогда не чувствовал себя достаточно добрым, а к тому же, если стану священником, то никогда не смогу поехать на Север, когда придет ожидаемый призыв…
Отец, желавший, чтобы я услышал иного рода призыв, сильно разозлился на меня. Его мечтой было передать мне свою профессию, украшением которой считал себя. В чем-то он был прав, не видя иного пути для меня, так как в конце концов мне оставалось быть либо охотником, либо торговцем. Я уверен, что он так думал. Однако, как ни бедно это занятие, теперь, достигнув конца жизни, могу сказать, что я доволен тем, что не избрал никакой другой профессии. И, по-моему, лучше уметь метко стрелять, чем заниматься мелкой философией.
Наши споры на тему церкви стали настолько горячими, что я был даже доволен, когда для меня появился повод уехать из дома. История о защите Марэсфонтейна разошлась далеко, а о моей стрельбе по гусям — еще дальше. В результате местные власти отправили меня участвовать в одной из затянувшихся кафрских пограничных войн и мне немедленно дали офицерский чин лейтенанта в пограничных частях.
События той войны не имеют никакого отношения к излагаемой истории, как что я даже не намереваюсь касаться их. Служил я там около года, хватало приключений, успехов и неудач. Однажды был легко ранен, дважды едва не расстался с жизнью. Получил даже выговор за то, что глупо рискнул и потерял несколько человек. Дважды меня отметили за благородные действия: я вынес раненого товарища из опасного места под сильным огнем и пробрался ночью, один, в крепость кафрского вождя и там застрелил его.
В конце концов эта война была улажена и завершена неубедительным миром, а моя часть расформирована. Я возвратился домой уже не парнем, а мужчиной с опытом в различных делах и с довольно солидными познаниями о кафрах, их языке, истории, особенностями склада ума и поступков. Также я общался со многими английскими офицерами, от которых узнал немало такого, чего не имел возможности изучить раньше. Думаю, что там я познал образ мышления и манеры английских джентльменов.
Я пробыл дома больше трех недель, вполне достаточно, чтобы начать томиться от праздности и бездеятельности, когда, наконец, пришел призыв, который я ожидал…
В один прекрасный день в нашу миссию прибыл с целым возом товаров так называемый «смус», то есть белый человек низкого роста, часто — еврей, который ездит всюду, торгуя среди простодушных буров и кафров и обманывая их, как только может. Я уже готов был отправить его подальше, так как недолюбливал подобных господ, как вдруг он спросил, не меня ли зовут Аллан Квотермейн. Получив подтверждение, он сказал, что у него есть письмо для меня и вытащил завернутый в парусину пакет. На мой вопрос, где он это получил, он ответил, что у одного торговца, которого встретил в Порт-Элизабет. По его словам это был торговец с восточного побережья, который, услышав, что он отправляется в округ Крадок, вручил ему это письмо. Человек тот, якобы сказал ему, что это что-то очень важное и я должен буду щедро наградить подателя, если пакет будет вручен в сохранности.
Пока он говорил (я думаю все-таки, что он был евреем), я осторожно открывал парусиновую обертку. Внутри был кусок холста, пропитанный маслом, чтобы туда не проникла вода, а сверху красной краской написан адрес. В нем находилось письмо, адресованное мне или моему отцу, написанное почерком Мари.
Великое небо! Как забилось мое сердце при виде этого! Крикнув Хансу, чтобы он как можно лучше устроил «смуса» и дал ему поесть, я пошел в свою комнату и там прочитал письмо, в котором было следующее:
«Мой дорогой Аллан! Я не знаю, попадут ли когда-нибудь в твои руки другие написанные мною письма, или только это. Все же я посылаю его со случайным бродячим португальцем-полукровкой, направляющимся в Делагоа Бей, примерно в пятидесяти милях от того места, где я теперь пишу, возле Крокодиловой реки. Отец назвал это место Марэсфонтейном, как наш старый дом. Если те письма дошли до тебя, то ты из них должен знать об ужасных событиях, которые произошли во время нашего путешествия: нападение кафров в районе Зутпасберга, полностью разгромивших одну из наших групп, и так далее. Если же нет, то эта история может и подождать, ибо она слишком длинная, чтобы ее рассказывать сейчас, к тому же у меня всего лишь небольшой кусок бумаги и огрызок карандаша. Достаточно сказать, что нас тридцать пять белых людей (с женщинами и детьми), мы переселились в начале лета из Линденбургского округа, совершив ужасное путешествие через горы и бурные реки. После многих задержек мы прибыли на это место около восьми недель назад, так как я пишу тебе в начале июня, если мы правильно подсчитываем время, в чем я не уверена.
На первый взгляд это чудесное место: равнина с богатым вельдом, с растущими на нем большими деревьями, примерно в двух милях от большой реки, названной Крокодиловой. Здесь, обнаружив хорошую питьевую воду, отец и Перейра, который во всем командует отцом, решили обосноваться, хотя кое-кто и пожелал отправиться к Делагоа Бей. Из-за этого возникла крупная ссора, однако, в конце концов отец, или, вернее, Перейра, проявил волю, поскольку быки были истощены, а многие уже подохли от укусов ядовитых мух це-це. Так что мы разбили на участки землю, которой хватило бы на сотни людей, и начали строить примитивные дома.
Затем на нас обрушились неудачи. Кафры украли много лошадей, хотя напасть на нас и не осмелились, и только у Эрнана остались две, а остальные издохли. Быки также издохли от укусов це-це или от других болезней. Но самое худшее в том, что эта с виду здоровая страна отравлена лихорадкой, таящейся, как думаю я, в речном тумане. Из тридцати пяти у нас уже умерло десять: двое мужчин, три женщины и пять детей… Многие больны. Пока еще отец и я, а также Перейра, держимся, слава Богу, здоровыми, но как долго это будет — сказать не могу.
На счастье, у нас много боеприпасов, а это место изобилует дичью, так что все здоровые мужчины охотятся, а мы, женщины, заготовляем в большом количестве билтон, засаливая и высушивая его на солнце. Так что голодная смерть нам пока не грозит, даже если дичь уйдет отсюда.
Но, дорогой Аллан, если к нам не прибудет помощь, я думаю, что все мы умрем, ибо один только Бог знает, какие страдания мы переживаем, сколько болезней и смерти вокруг нас. Как раз сейчас рядом со мной лежит маленькая девочка, умирающая от лихорадки.
О, Аллан, если ты можешь помочь нам, — сделай это! Из-за нашей слабости мы не можем добраться до Делагоа Бей, а если и смогли бы это сделать, то у нас нет денег, чтобы купить там что-нибудь, ибо все, что у нас было, мы потеряли вместе с фургоном в бурной реке. А это была значительная сумма, так как она включала состояние Перейры, которое он взял из Кейптауна в виде золота. А теперь мы не можем двинуться отсюда куда бы то ни было, потому что у нас нет ни скота, ни лошадей.
Мы послали одного в Делагоа Бей, чтобы попытаться приобрести скот в кредит, однако, родственники Эрнана, о которых он обычно так много говорил или умерли, или уехали оттуда, и никто не пожелал поверить нам в долг. С соседними кафрами, у которых много скота, мы, к сожалению, поссорились, так как мой кузен и некоторые другие буры пытались захватить их животных бесплатно. Так что мы совершенно беспомощны и нам остается только ожидать смерти.
Аллан, мой отец говорит, что он просил твоего отца собрать причитавшиеся ему деньги. Если бы ты, или кто-то другой сумел добраться до Делагоа кораблем с этими деньгами, я думаю, что их хватило бы на покупку нескольких быков и фургонов. Тогда, быть может, мы смогли бы переселиться назад вместе с партией буров, которые пересекли горы Кветлемба в Натале. Если бы ты смог приехать, туземцы проводили бы тебя туда, где мы находимся. Но боюсь, что это слишком — надеяться на то, что ты приедешь, или, если ты приедешь, то вряд ли уже застанешь нас живыми…
Аллан, мой дорогой, я должна сказать еще одну вещь, хоть и вынуждена сделать это кратко, ибо бумага кончается… Я не знаю, любишь ли ты еще меня, ту, которая покинула тебя уже так давно, — кажется, годы протекли, — но мое сердце остается верным моему обещанию и оно твое! Конечно, Перейра заставляет меня выйти за него замуж, да и отец желает этого. Но я всегда говорю НЕТ и теперь, в нашем несчастье, больше уже нет разговоров о свадьбе, что является, пожалуй, единственным утешением. И, Аллан, скоро я буду совершеннолетней, если доживу до этого дня. Однако, я полагаю, что ты уже и не думаешь жениться на мне и, пожалуй, давно женат на какой-нибудь другой женщине, в особенности теперь, когда я и все мы не лучше любого нищего. Но я подумала, что делаю правильно, говоря тебе все это…
О! Зачем Бог вложил в сердце моего отца мысль покинуть Капскую колонию из-за того, что он ненавидит Британское правительство, а Перейра и другие убедили его? Он, бедняга, теперь и сам об этом жалеет. На него жалко смотреть: временами я думаю, что он сходит с ума.
Бумага исписана и посланец готов отправиться, а больной ребенок умирает и я должна уделить ему внимание. Попадет ли это письмо когда-либо в твои руки? Я сомневаюсь… если оно не попадет к тебе, все равно, один конец. А если попадет, но ты не сможешь приехать или прислать других, в конце концов хоть помолись за нас. Я вижу тебя во сне ночью и думаю о тебе днем, ибо не могу даже сказать, насколько сильно я люблю тебя…
