Четыре пера (ЛП) - Мейсон Альфред (версия книг TXT) 📗
— Ну, и кто же это был? — спросил Доусон.
— Не знаю. Мне известно лишь, что когда слуга Дюрранса зашел сказать, что уже четыре часа и пора отправляться в путь, тот все еще сидел на веранде. Посетитель не пришел.
— И Дюрранс не оставил сообщения?
— Нет. Я сам проснулся до его отъезда. Я думал, учитывая его озадаченность и беспокойство накануне, он расскажет мне, в чем дело. Я и сейчас считаю, что он собирался, но не смог решиться. Уже в седле, когда верблюд встал на ноги, он повернулся ко мне, но передумал. Ударив верблюда, он медленно, с опущенной головой, поехал мимо почты в пустыню. Я все думаю, не попал ли он в ловушку. Что это за посетитель, которого он встретил на улицах Теуфикье, и кто должен был тайно прийти в Вади-Хальфу? Что за дело у него было к Дюррансу? Важное дело, это очевидно. И он не пришел. Не было ли все это какой-то хитрой приманкой? Я боюсь, как и полковник Доусон.
Воцарившееся молчание первым нарушил майор Уолтерс. Он не стал спорить и просто еще раз выразил свой непоколебимый оптимизм.
— Не думаю, что Дюрранс погиб, — сказал он, вставая.
— Я знаю, что надо делать, — сказал полковник. — Утром я вышлю поисковый отряд.
Наутро, когда они завтракали на веранде, он сразу начал описывать, кого намерен отправить с этим заданием. Майор Уолтерс, несмотря на свои обнадеживающие пророчества, по всей видимости, ночью обдумывал историю Колдера и потянулся к нему через стол.
— Вы не пытались разузнать, с кем Дюрранс разговаривал в Теуфикье?
— Узнал, и это очень странно, — ответил Колдер.
Он сидел спиной к Нилу, лицом к стеклянным дверям столовой, и говорил с Уолтерсом, сидевшим прямо напротив.
— Он разговаривал лишь с одним человеком, и тот никак не может быть тем самым посетителем. Дюрранс остановился у кафе, где играли бродячие музыканты, каким-то чудом забредшие в Теуфикье. Один из них, грек, как мне сказали, пустил по кругу шляпу, Дюрранс бросил в нее соверен, тот человек поблагодарил его, и они недолго о чем-то побеседовали.
В этот момент Колдер поднял голову.
На его лице мелькнуло узнавание, он привстал, будто хотел вскочить, но остался на месте. Узнавание сменилось недоумением. Он огляделся: полковник Доусон был занят какао, майор Уолтерс смотрел в тарелку. Другие офицеры гарнизона тоже не заметили его движение. Колдер откинулся на спинку стула и, с любопытством глядя поверх плеча майора, продолжил рассказ.
— Но больше Дюрранс, насколько мне известно, ни с кем не говорил. Кажется, он просто прошелся по деревне и вернулся в Вади-Хальфу.
— Это нам мало что дает, — сказал майор.
— И это все, что вы знаете? — спросил полковник.
— Не совсем, — медленно ответил Колдер. — Например, я знаю, что человек, о котором мы говорим, смотрит мне прямо в лицо.
Все тут же обернулись.
— Дюрранс! — вскочив с места, воскликнул полковник.
— Когда вы вернулись? — спросил майор.
Загоревший до кирпичного цвета, в покрытой пылью одежде, в дверях стоял Дюрранс и внимательно прислушивался к голосам своих товарищей. Любопытно, что его друг Колдер не встал со стула и не поприветствовал его. Он продолжал наблюдать все с тем же любопытством и недоумением, но когда Дюрранс спустился по трем ступеням на веранду, лицо его озарило тревожное понимание.
— Мы ждали вас три недели назад, — сказал Доусон, пододвигая ему свободный стул.
— Задержки нельзя было избежать, — ответил Дюрранс, садясь.
— Она связана с событиями моего рассказа? — спросил Колдер.
— Нисколько. Той ночью я ждал грека-музыканта, — со смехом объяснил он. — Хотел узнать, какой удар судьбы забросил его играть на цитре за ночлег в кафе в Теуфикье, вот и все. Да, все, — медленно добавил он более мягким тоном.
— Тем временем, вы забыли о завтраке, — вставая, сказал Доусон. — Что будете?
Колдер чуть заметно подался вперед, не спуская глаз с Дюрранса. Тот оглядел стол и подозвал официанта.
— Муса, принеси что-нибудь холодное, — сказал он, и официант исчез в столовой.
Колдер кивнул, слегка улыбнувшись, будто видел, как только что было изящно разрешено некое затруднение, а вслух сказал:
— У нас есть чай, какао, кофе.
— Спасибо, — ответил Дюрранс, — я вижу, но думаю, что попрошу Мусу принести бренди с содовой.
И снова Колдер кивнул.
Дюрранс завтракал, пил бренди и рассказывал о путешествии. Он проехал на восток дальше, чем намеревался сначала, и нашел арабов-абабде спокойно сидящими в своих горах. Они не хотели подчиняться ни Египту, ни Мухаммеду Ахмету. Погода стояла хорошая, горные козлы и антилопы встречались в изобилии. В целом Дюрранс был доволен путешествием. А Колдер наблюдал за ним и не верил ни единому слову.
Другие офицеры вернулись к своим обязанностям, а Колдер остался и ждал, когда Дюрранс закончит. Но, похоже, Дюрранс собирался завтракать и болтать вечно. Его вопросам о событиях в Вади-Хальфе за прошедшие полтора месяца не было конца, как не было предела энтузиазму в отношении своего путешествия. Наконец, он резко остановился и с некоторым подозрением обратился к компаньону:
— Вы сегодня как-то слишком благодушествуете.
— У меня же нет полуторамесячного завала писем, как у вас, полковник, — со смехом ответил Колдер и увидел, как лицо Дюрранса омрачилось.
— И в самом деле, — после паузы произнес он. — Я совсем забыл о них.
Он встал из-за стола, поднялся по ступеням и прошел в столовую.
Колдер тут же вскочил и проследил глазами за передвижениями Дюрранса. Тот подошел к гвоздю, вбитому на уровне его головы возле стеклянных дверей, снял с него ключ от своего кабинета и вышел через дальнюю дверь, оставив е открытой. Колдер видел, как он идет по дорожке через крошечный садик. Когда Дюрранс исчез из виду, Колдер снова сел за стол, подперев голову руками.
Он волновался. Он был другом Дюрранса и единственным человеком в Вади-Хальфе, пользовавшимся его доверием. Он знал, что в кабинете ждут письма, написанные женской рукой. Он очень беспокоился. За эти полтора месяца Дюрранс постарел, у рта вместо едва заметных линий залегли складки, а волосы обесцветила не только пыль пустыни. Да и в его оживлении было что-то искусственное. Колдер зажег трубку и долго сидел у пустого стола.
Потом взял свой шлем и отправился в кабинет Дюрранса. Бесшумно подняв щеколду, он заглянул внутрь. Дюрранс сидел у стола, уронив голову на руки, рядом лежали невскрытые письма. Колдер вошел и нарочито громко захлопнул дверь. Дюрранс тут же повернулся.
— Что? — спросил он.
— У меня бумага вам на подпись, — ответил Колдер. — Разрешение на перестройку казарм Си, помните?
— Очень хорошо. Я посмотрю и верну его подписанным к обеду. Не подадите его мне? — протянул он руку к Колдеру.
Колдер вынул изо рта трубку и медленно опустил ее в ладонь Дюрранса. Тот отдернул руку, лишь когда трубка обожгла ладонь. Она упала на пол и разбилась. Некоторое время оба молчали, потом Колдер обнял Дюрранса за плечи и очень мягко спросил:
— Как это случилось?
Дюрранс закрыл лицо руками. Он больше не мог сдерживаться. Он ничего не ответил, не издал ни звука, только дрожал с головы до ног.
— Как это случилось? — снова спросил Колдер шепотом.
— Как вы узнали? — вопросом на вопрос ответил Дюрранс.
— Вы стояли в дверях, пытаясь распознать, чей голос и откуда говорит. Когда я поднял голову и увидел вас, ваши глаза смотрели прямо на меня, но в них не было узнавания. Тогда я заподозрил. Когда вы спустились по ступеням на веранду, я почти уверился. Когда вы не стали есть и протянули руку через плечо, чтобы Мусе пришлось вложить в нее стакан, я понял наверняка.
— Глупо было пытаться скрыть, — сказал Дюрранс. — Конечно, я знал, что не получится скрывать дольше нескольких часов. Но даже эти часы казались отчего-то очень важными.
— Как это случилось?
— Дул сильный ветер, — объяснил Дюрранс, — и он сорвал с меня шлем. Было восемь утра, я не собирался покидать в этот день лагерь, поэтому стоял у палатки в одной рубашке. Как видите, я даже не мог поднять воротник мундира, чтобы защитить затылок. Я был достаточно глуп, чтобы погнаться за шлемом, и — вы наверняка такое видели не раз — каждый раз, как только я нагибался поднять его, он катился дальше. Не успев понять, что делаю, я пробежал уже четверть мили. Говорят, я свалился, как бревно, в тот самый момент, когда схватил шлем. Как давно это случилось, я не могу сказать, потому что был болен некоторое время, да и трудно считать дни, когда не отличаешь их от ночи.
